Предательская мощь этой силы, объяснял он себе, наилучшим образом могла быть объяснена тем фактом, что она была мощнее личности или ее намерений. Эта сила сама разожгла пожар и предопределила его исход. Так было с ним и Бернис, а теперь то же случилось с Лорной Мэрис. Но одно он четко признавал даже теперь: нынешняя лихорадка никогда не поколеблет его любви к Бернис. Вот в чем состояло различие, и он видел и чувствовал это со всей очевидностью. И различие это определялось разницей характеров и умственных установок двух девушек. Хотя Лорна была ровесницей Бернис, жизненный опыт она имела куда как более жесткий и протяженный, она все еще довольствовалась тем, что можно было получить эксплуатацией ее собственных физических и чисто чувственных достоинств: славу, вознаграждение и аплодисменты, по праву причитающиеся соблазнительной и вызывающей желание танцовщице.
Импульсивная реакция Бернис и, соответственно, ее жизненные планы были абсолютно другими: более широкими, более разнообразными, они были продуктом социального и эстетического чувства, включающего народы и страны. Она, как и он, безусловно верила в главенствующую роль разума и вкуса. Отсюда и та легкость и изящество, с которыми она вливалась в атмосферу, в социальные формы и обычаи Англии. Очевидно и невзирая на всю яркую и волнующую чувственную силу Лорны, Бернис обладала более глубокими и стойкими силой и обаянием. Иными словами, ее амбиции и реакции были во всех отношениях более значительными. И если Лорна, уйдя, исчезла – впрочем, в тот момент он не дал себе труда задуматься об этом, – то Бернис, уходя, умела оставаться.
И все же как в конечном счете сможет он совместить все это? Сможет ли он скрыть это приключение, которое он ни в коем случае не имел желания заканчивать немедленно? А если Бернис узнает об этом, то как он объяснится с ней? Он не смог решить это ни перед зеркалом во время бритья, ни в ванной, ни в гардеробной.
Тем вечером после представления Каупервуд решил, что Лорна Мэрис была не столько выдающейся, сколько сенсационной танцовщицей, которая может блистать несколько лет, а в конечном счете выйдет замуж за какого-нибудь денежного мешка. Но сегодня, глядя, как она танцует, он находил ее соблазнительной в этом шелковом клоунском костюме с широкими панталонами, в перчатках с длинными пальцами. Под аккомпанемент света, который образовывал гигантские тени, и призрачной музыки она пела и танцевала, изображая страшилу, который может схватить и унести тебя, если ты не будешь осторожным. Следующий танец отличался разнузданностью. В короткой безрукавной мантии из белого шифона, с оголенными руками и ногами, поражающими своим изяществом, с вихрем напудренных золотистых волос, она наводила на мысль о полностью раскрепощенной вакханке. Но в следующем танце она предстала перед зрителем преследуемой и испуганной невинной девочкой, ищущей спасения от притаившихся фигур потенциальных насильников. Ее так часто вызывали на бис, что организаторы ограничили число вызовов, а позднее, в Нью-Йорке, она на весь сезон определила настроение, возобладавшее в городе, – настроение любви.
К удивлению и удовольствию Каупервуда, о Лорне говорили не меньше, чем о нем самом. Оркестры повсюду играли ее песни, в популярных варьете выступали ее подражатели. Одно только появление где-нибудь в ее обществе вызывало множество сплетен, и в этом-то и заключалась главная проблема, потому что те самые газеты, которые регулярно пели осанну Лорне, с такой же частотой писали и о нем. И это требовало от него величайшей осторожности, а к тому же пробудило в нем настоящее умственное расстройство в связи с Бернис. Она может прочесть, или услышать, или же ей кто-то может принести на хвосте слух о том, что их видели вместе. Но в то же время он и Лорна были увлечены друг другом и хотели как можно больше времени проводить вместе. Что же касается Эйлин, то он решился на откровенное признание и рассказал ей, что в Балтиморе познакомился с внучкой его брата, очень талантливой девушкой, которая сейчас выступает в Нью-Йорке. Не хочет ли Эйлин пригласить ее в дом?
Эйлин, которая читала заметки про Лорну, видела ее фотографии в газетах, разбирало любопытство, а потому она готова была пригласить Лорну. В то же самое время красоты, самообладания и уверенности в себе этой девицы, а также того факта, что она по собственной инициативе познакомилась с Каупервудом, было достаточно, чтобы настроить Эйлин против нее и разжечь в ней старые подозрения относительно настоящих мотивов, которыми руководствуется Каупервуд. Молодость – вещь необратимая. Красота – призрак идеала, который приходит и уходит, как тень. И в то же время и то и другое было пожаром и бурей. Эйлин не получила ни малейшего удовольствия, сопровождая Лорну по галереям и саду построенного Каупервудом дворца. Поскольку, как понимала это Эйлин, при том, что имела Лорна, ей не требовалась вся эта роскошь, а Эйлин все это было без пользы, потому что она не владела тем, чем владела Лорна. Жизнь шла рука об руку с красотой и желанием, а там, где они отсутствовали, не было и ничего другого… А вот Каупервуд жаждал красоты и получал ее для себя – жизнь, насыщенность, известность, любовь… Тогда как она…
Чтобы обезопасить свой новейший рай, Каупервуд был вынужден изобретать всевозможные предлоги – деловые встречи, ведение несуществующего бизнеса. Наконец он решил, что присутствие Толлифера облегчит ему жизнь, а потому поручил Центральной трастовой компании отозвать его из Европы. Толлифер поможет отвлечь мысли Эйлин от Лорны.
Толлифер, отправившийся в развлекательное путешествие с Мэриголд и ее друзьями на Нордкап и сильно разочарованный известием об отзыве, был вынужден сообщить, что финансовые дела требуют его немедленного возвращения в Нью-Йорк. И вскоре после его возвращения, в разгар его попыток развлечь себя и Эйлин, до него дошли слухи о Лорне и Каупервуде, естественно заинтересовавшие его. И хотя он и завидовал удачливому Каупервуду, но при каждом случае старался либо преуменьшить, либо отрицать все слухи, которые до него доходили, а в особенности защищать Каупервуда от любых подозрений со стороны Эйлин.
К сожалению, он приехал слишком поздно, чтобы упредить неизбежную статью в «Городских новостях», которая мгновенно попала в руки Эйлин. Статья произвела на нее ожидаемое впечатление: она тут же погрузилась в свои прежние горькие мысли о муже как об источнике непреходящего зла. Как бы ни были велики его заслуги перед миром, как бы громадны ни были его финансовые достижения, ему непременно хотелось, чтобы эти жалкие бродяжки, стоящие бесконечно ниже его, пятнали и порочили то, что в ином случае было бы выдающимся и незапятнанным положением в обществе.
У нее было одно только утешение. Если она снова испытает подобное унижение, то унижение достанется и на долю Бернис Флеминг. Потому что Эйлин давно уже раздражало невидимое присутствие Бернис на заднем плане. И видя, что нью-йоркский дом Бернис закрыт, она решила, что Каупервуд бросил и эту девчонку. Потому что он явно не демонстрировал ни малейшего желания оставить город.
Одним из предлогов, которым он объяснял свое нежелание уезжать из Нью-Йорка, было выдвижение и возможное избрание президентом Уильяма Дженнингса Брайана[29], политического авантюриста, который со своими экономическими и социальными теориями, в некотором роде расходящимися с нынешними капиталистическими представлениями о том, как следует управлять деньгами и распределять их, пытался преодолеть непреодолимую тогда пропасть между богатыми и бедными. И, как следствие, в это время Соединенными Штатами овладел настоящий коммерческий страх, чуть ли не паника, что этот человек и в самом деле станет президентом. Это позволило Каупервуду сказать Эйлин, что ему было бы опасно покидать страну в такое время, поскольку, если Брайан выиграет выборы и тем самым дестабилизирует ситуацию, то на его, Каупервуда, финансовых успехах можно будет поставить крест. То же самое он написал и Бернис. Но ей не позволило поверить ему другое почтовое отправление, которое содержало экземпляр «Городских новостей», отправленный Эйлин на нью-йоркский адрес Бернис и пересланный оттуда в Бухту Приора.
Глава 42
Из всех известных Бернис на этот день мужчин один только Каупервуд с его силой и достижениями обладал настоящей чарующей властью обаяния. Но независимо от мужчин, независимо даже от Каупервуда и предлагаемой им атмосферы удовлетворенности и успеха, в Бухте Приора существовал свой, независимый ни от чего колорит. Здесь впервые в жизни Бернис ее социальные амбиции, пусть и не удовлетворенные, временно отошли на второй план, и она могла спокойно предаваться своему не знающему границ эгоизму, удовлетворять свои нарциссические порывы рисоваться и актерствовать.
Жизнь в Бухте Приора была процессом приятно уединенным и неторопливым. По утрам, проведя несколько часов в ванной и перед зеркалом, она любила выбирать себе одежду по настроению: эта шляпка соответствует этому, эта ленточка – этому, этот поясок, эти туфли… и так далее. Иногда, оперев подбородок о руку, а локти в золоченый мрамор туалетного столика, она рассматривала в зеркало всю себя – свои волосы, свои губы, свои глаза, свои груди. И всегда с особым тщанием подбирала серебро, фарфор, скатерти, цветы для стола, неизменно имея в виду то впечатление, которое они должны произвести, и хотя обычно никто, кроме ее матери, экономки мисс Эванс и горничной Розы, не видел этой красоты, главным зрителем всегда была она сама. И когда всходила луна, Бернис прохаживалась и мечтала в прекрасном огороженном стенами саду, примыкающему к ее спальне, она думала о Каупервуде и нередко сильно тосковала о нем. Но при этом ее не покидала замещающая мысль о том, что за коротким расставанием последует исключительно удовлетворительное воссоединение.
Миссис Картер нередко удивлялась тому, что ее дочь настолько занята собой, недоумевала, почему та так часто ищет одиночества, когда перед нею готовы распахнуться двери здешнего общества. И вот в свой час на пике одиночества Бернис появился лорд Стейн. Это случилось недели три спустя после отъезда Каупервуда: Стейн возвращался на машине в Лондон из Трегазаля и заглянул якобы для того, чтобы проверить, как поживают его лошади, и познакомиться со своими новыми арендаторами, которые его особо интересовали, поскольку опекуном девушки был Фрэнк Каупервуд.