ибуной для священника. После этого приехавшие проводить Каупервуда начали выходить из экипажей и направляться к шатру, поставленному перед усыпальницей. Под полотняной крышей их ждали скамьи и стулья.
В одном из экипажей рядом с доктором Джеймсом сидела Бернис и молча смотрела на усыпальницу, в которой упокоится навсегда ее любовь. Она не могла плакать. И не стала бы. Потому что бессмысленно противостоять лавине, которая уже сошла так далеко, что уничтожила для нее сам смысл бытия. По крайней мере, таким было ее настроение или реакция на происходящее. Однако слово, снова и снова повторявшееся в ее голове, было «Выстоять! Выстоять! Выстоять!»
Когда все друзья и родственники расселись по местам, священник епископства преподобный Хейвард Креншоу занял свое место за трибуной, и через несколько секунд, когда воцарилась тишина, начал говорить голосом скорбным и ясным:
«Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек»[40].
«А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его»[41].
«Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него»[42].
«И сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»[43]
«Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета всякий человек живущий.
Подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то.
И ныне чего ожидать мне, Господи? надежда моя – на Тебя»[44].
«Если Ты обличениями будешь наказывать человека за преступления, то рассыплется, как от моли, краса его. Так, суетен всякий человек!»[45]
«Господи! ты наше прибежище род в род.
Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог.
Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: „возвратитесь, сыны человеческие!“
Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи.
Ты как наводнением уносишь их; они – как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает;
Ибо мы исчезаем от гнева Твоего и от ярости Твоей мы в смятении.
Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего.
Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук.
Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим.
Кто знает силу гнева Твоего, и ярость Твою по мере страха Твоего?
Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое»[46].
«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Как было в начале, и есть сейчас и будет всегда, во веки веков»[47].
После этого члены похоронной команды подняли гроб, унесли его в усыпальницу и поместили в саркофаг, священник в это время молился, опустившись на колени. Эйлин отказалась войти в усыпальницу, остальные провожающие остались с ней. И вскоре, когда священник вышел, тяжелые бронзовые двери закрыли, закончилась заупокойная служба по Фрэнку Алджернону Каупервуду.
Священник подошел к Эйлин сказать несколько утешительных слов; друзья и родственники начали разъезжаться, и вскоре место вокруг усыпальницы опустело. Но доктор Джеймс и Бернис задержались на какое-то время в тени большой березы, потом медленно пошли петляющей тропинкой вниз по склону, потому что Бернис не хотела уходить вместе со всеми. Пройдя по тропинке около сотни футов, она оглянулась на место упокоения своего возлюбленного – высокое и гордое в своей обезличенности: имени Каупервуда не было видно с того места, на котором она стояла. Высокое и гордое, но в то же время малое в тени растущих вокруг благородных вязов.
Глава 73
Бернис, после болезни и смерти Каупервуда пребывавшая в растревоженном состоянии, решила, что ей будет лучше переехать в ее дом на Парк-авеню, который стоял закрытым со времени ее отъезда в Англию. Теперь, когда ее будущее затянуло туманом неопределенности, она хотела использовать этот дом как убежище, хотя бы и временное, где можно укрыться от назойливой местной прессы. Доктор Джеймс согласился с ней, ему тоже будет проще, сказал он, когда он на вопросы о ней будет искренне отвечать, что она уехала и ее новое местопребывание ему не известно. И эта уловка впоследствии принесла плоды, потому что, когда он несколько раз ответил, что ему известно о ней не больше, чем газетчикам, те перестали задавать вопросы. Во всяком случае, перестали задавать их ему.
Тем не менее время от времени в печати стали появляться упоминания не только о ее исчезновении, но и о предполагаемом местонахождении. Не вернулась ли она в Лондон? И чтобы убедиться в этом, лондонские газеты стали выяснять, не вернулась ли она в прежнее свое место обитания в Бухте Приора; ряд запросов принес неудовлетворительное известие: хотя ее мать по-прежнему остается там, по ее словам, ей ничего не известно о планах дочери, нужно подождать, когда она получит весточку от Бернис. Этот ответ был подсказан телеграммой от Бернис, которой она просила мать не предоставлять прессе никакой информации, пока Бернис сама не напишет ей, как вести себя дальше.
Удовлетворение, которое испытала Бернис, перехитрив репортеров, было подпорчено: она вдруг поняла, что ей очень одиноко в собственном доме, где большую часть вечеров она проводит за чтением. Чтение и принесло ей одно из потрясений: в одной из воскресных нью-йоркских газет была напечатана статья, целиком посвященная ей и ее отношениям с Каупервудом. Хотя ее и называли подопечной, смысл статьи состоял в том, чтобы выставить ее авантюристкой, которая пользовалась своей красотой для получения материальных выгод и чтобы повысить свое положение в обществе в целом. Такое толкование ее поведения и выставление ее в таком виде вызвало у нее раздражение и причинило немалую боль. Потому что, насколько она понимала себя тогда и теперь, главным для нее тогда и еще раньше была красота жизни и те творческие достижения, которые расширяли и углубляли эту красоту. И вот теперь она чувствовала, что статьи такого рода будут множиться, воспроизводиться в других газетах и не только в ее стране, но и за рубежом, потому что ей было очевидно, что к ней приклеили ярлык неразборчивой в средствах и скандальной личности.
Что она могла поделать с этим? Куда уехать, чтобы избавиться от внимания общества?
В своем растревоженном и несколько сумбурном состоянии она бродила по библиотеке у себя в доме, на полках здесь стояли давно позабытые книги, и она, взяв наобум одну из них, открыла ее на первой попавшейся странице и прочла следующие слова:
Часть меня есть Бог, и Бог есть в каждом существе,
Благодаря ему природа вечна, но в то же время кажется отдельной,
Он облачается в разум и пять чувств, в одеяние,
Созданное из Пракрити[48].
Когда Бог облачается в тело или сбрасывает тело с Себя,
Он входит или уходит, забирая разум и чувства
С Собой, словно ветер уносит аромат
Из цветка.
Он следит ухом и глазом, но главное
Прикосновением, вкусом и запахом, Он еще
И в разуме: Он наслаждается тем и страдает от того,
Что воспринимается чувствами.
Обитая во плоти или выходя из нее, или будучи един с одной из гун[49],
Он, зная их настроения и движения, невидим
Всегда для невежд, но его мудрецы видят его
Глазом мудрости.
Йоги, которые обрели умиротворение, практикуя духовную дисциплину, удерживают Его в своем сознании. Но те, кто не знает умиротворения и прозрения, не найдут Его, как бы они ни старались.
Такими завораживающими были эти мысли, что она посмотрела название. Увидев, что это «Бхагавадгита»[50], она вспомнила блестящие рассуждения некоего лорда Северанса по этому предмету за обедом как-то раз в доме лорда Стейна. На нее произвел сильное впечатление рассказ Северанса о его пребывании в Индии, где он немалое время вел монашеский образ жизни в приюте под Бомбеем и учился под руководством гуру. Она вспомнила, как ее тронули тогда его впечатления и как ей захотелось побывать в Индии и заняться там тем же, чем он. И вот теперь перед лицом угрожающей ей изоляции от общества она еще острее ощутила потребность найти где-нибудь убежище. Может быть, в этом и есть выход из ее непростой нынешней ситуации.
Индия! Почему нет? Чем больше она думала о поездке туда, тем больше привлекала ее эта мысль.
В еще одной книге про Индию, найденной Бернис в книжном шкафу, говорилось, что в этой стране много свами, много гуру, или учителей и толкователей тайн жизни, или Бога, который основал для них ашрамы, или убежища в горах или лесах, куда могут прийти смятенные искатели смысла чудес или тайн жизни в час их скорби, или поражения, или уныния, чтобы найти в себе духовные ресурсы, которые, если их изучить, если следовать им, могут легко рассеять их невзгоды. Может быть, такой учитель этих великих истин выведет ее в царство света или духовного покоя, в достаточной степени яркого, чтобы разогнать темные часы одиночества и тень, которая может навсегда поглотить ее.