Корабли обеспечения рассредоточились следующим образом. Отстав далеко от лодки Кедрачева-Митрофанова, «Переславль» приблизился к берегам конечного острова, лег в дрейф. «Тридцать третья» уклонилась от курса ведущей лодки, пошла в заданный квадрат.
Прежде чем подойти и зависнуть под станцией «СП», лодка Кедрачева-Митрофанова должна побывать в точке физического полюса. После многочасового пути подо льдами с определенной широты перешли на исчисление по квазикоординатам, так как обычные координаты у полюса не действительны.
В отсеках щелкнул динамик транслятора, его ждали давно, но он все-таки прозвучал неожиданно и резко, заставил всех вздрогнуть. Наступила долгая, как показалось, и томительная тишина. Затем послышался шорох и тонкий зуд. Кедрачев-Митрофанов начал речь. Он говорил тихо, спокойно. В густом тембре голоса, усиленного микрофоном, улавливалось металлическое звучание. Слова были необыкновенно приподнятые:
— Товарищи матросы, старшины и офицеры! Мы находимся на самой высокой точке Земли — на полюсе. Поздравляю всех со знаменательным событием!..
Он объявил, что будет говорить командир соединения подводных лодок капитан первого ранга Алышев Виктор Устинович.
Алышев сухо прокашлялся, напряженно гмыкнул, прогоняя стесненность в горле, заговорил о стремлении людей побывать именно здесь, в этом месте планеты. Говорил о трудностях, которые стояли на пути смельчаков, о трагических исходах некоторых начинаний. Вспомнил Леваневского, самолет которого, быть может, до сих пор затерянно дрейфует на одной из льдин в безбрежном пространстве. Назвал Валерия Чкалова и членов его экипажа, они пролетели над этой точкой еще в тридцать четвертом году. Не забыл о Папанине и папанинцах. Сказал о том, что атомоход сравнительно легко достиг полюса и что достижение его становится обычным делом. Подчеркнул, что эта видимая легкость опирается на огромный опыт прошлого и, самое главное, на высокий уровень сегодняшнего развития.
Юрий Баляба, словно сорвавшись с найтовых, задурачился шумно, стукнул Пазуху головой в живот, толкнул Курчавина в спину с такой силой, что тот влип в переборку, едва не расквасив нос. Юрий, сделав стойку, пошел на руках по палубе до стеллажей, там, развернувшись, направился к выходу. И что удивительнее всего, командир группы торпедистов Окунев не шумнул на Балябу, не усмирил его, напротив, присел, сам пропел на высокой ноте:
— Здо́рово же, черти, а?! Как здо́рово!
Пазуха и Курчавин, будто подстегнутые лейтенантом, кинулись к Юрию, сбили его со стойки. Стукнувшись головой о палубу, он растянулся во весь рост и даже ноги раскинул. Назар и Владлен перевернули его на живот, сели на него верхом, месили его плечи и спину тяжелыми, но не злыми кулаками. Окунев снял пилотку, тряся темной густой чуприной, бил себя пилоткой по коленям, приговаривал:
— Надрайте салагу как следует, чтоб видно было, что побывал на полюсе!
Лежа на животе, Юрий и не пытался освободиться от насевших на него торпедистов. Широко открыв рот в улыбке, он бил по палубе кулаками, приговаривая:
— Пуп земли, пуп земли!..
— Мы тебе пупок наломаем! — похвалялся Пазуха.
— Старатель, ты костистый, наподобие клячи, сидеть на тебе неспособно!
— Тогда слазь!
— Еще потолкаюсь!
Окунев пятерней сгреб свою чуприну, придавил ее пилоткой.
— Дробь, дробь! — скомандовал. — Делу время, потехе час. Неравно Кедрач вломится — схлопочем полундры!
Но Юрий, будто не слыша его, продолжал лежать на холодном железном листе палубы. Он уже не видел ни Окунева, ни своих ребят-дружков, ни торпед, ни стеллажей для них, ни стальных стенок-переборок. Все как бы истаяло, улетучилось, и ему открылся мир огромный, манящий и в то же время пугающий необъятностью и необъяснимостью. Он не мог понять: как это он, именно он, Юрко Баляба, — вот его руки с разлапистыми ладонями, вот его длинные мослаковатые ноги, вот все его тело, еще угловатое — как это он, новоспасовский парень, недавно гонявший с лихой беззаботностью отцовский мотоцикл, знавший плесы речки Берды, знавший щуриные гнезда в норах Голубиной балки, видевший только степь да горячий песок азовского берега, — как оказался здесь, на полюсе Земли?! Сколько должно быть сцеплений случайностей (а может, закономерностей!), чтобы прийти на службу именно в такое время, попасть именно на данную лодку, подружиться не с какими-то там, а именно с этими людьми. Как все получилось? Кто всем управлял? Неужели только слепой случай?.. Ему не верилось, ему казалось, что давно все было запрограммировано — еще тогда, когда он качался в коляске и над ним склонялись дорогие лица матери и прабабушки Оляны, когда щекотала его белая апостольская борода дедушки Охрима, — все уже тогда было предопределено. Словно кто-то могущественный управлял миром, судьбами; словно уже когда-то давно было происходящее и теперь заново повторяется. А в который раз? В десятый или в бесконечно чередующийся?
Его занимал вопрос, что будет дальше, как пойдет его собственная жизнь в будущем: так, как он сам думает распорядиться — военно-морское училище, служба на лодке, управление реактором, или так, как запрограммировано где-то там, в генах Вселенной, в нуклеиновой кислоте космоса? Что ему уготовано? Какие открытия его ожидают? Может быть, ему и не надо стараться, напрягать силы, торопить время, воспитывать сознание. Возможно, без нашего человеческого участия все делается?.. Он отбрасывал подобную мысль, спорил с ней, не мог, не желал соглашаться. Хотелось верить, что он сам, своим умом, своим чувством, своей волей проламывается во времени, сам создает и себя, и свою долю. Ему не хотелось даже на время, предположительно, допускать мысль о том, что он является всего-навсего бесконечно малой частицей ядра атома или бесконечно великой массой галактики, путь которых строго очерчен внешними условиями и предопределен раз и навсегда.
Так кто же Я? Найдем ли когда-нибудь ответ? Или разгадка находится где-то в беспредельности?
Сознавал, что так можно докатиться до той черты, где ум за разум заходит. И тут же хватался за новый вопрос: а что такое «ум за разум»? Не значит ли это — перейти грань неведомого, заглянуть за стену небытия, открыть какое-то новое «анти», наподобие антимира, антиматерии? Не познает ли «зашедший» то, что для нас таится за семью печатями? Ведь нормальное состояние — ограниченное состояние, то есть сдерживаемое определенными границами…
Есть люди, которые духовно вызревают рано. То ли оттого, что родились в лихую годину и им довелось испытать полной мерой голод, потери, разруху — и это как бы пробудило их. То ли оттого, что у появившегося на свет в благополучное время какие-то иные причины задели оголенный нерв. То ли просто сама природа наделила их повышенной открытостью и восприимчивостью. Такие люди идут впереди своего возраста. К ним, похоже, относился и Юрий Баляба.
Акустикам было приказано: внимательно слушать горизонт.
Фишин, несущий вахту, весь собрался в комок. От напряжения почудилось, что сердце его колотится где-то аж в ушах. «Стоп, отставить!» — скомандовал сам себе: Выпрямился на сиденье, потрогал рукой динамик, зачем-то расправил шнуры, уходящие к усилителю. Он вытер ладонью испарину на лбу, поднес микрофон к самому рту, чуть ли не целуя его блестящую выпуклую сетку, доложил излишне резко:
— Слышу звуковой сигнал по пеленгу 135 градусов!
Он улавливал звуки, похожие на те, которые издаются корабельными ревунами, только еще тоньше, еще более резко сверлящие ухо: «Тиу… тиу… тиу!..» Затем донеслись тупые удары, словно взрывы. Передавая сообщение в центральный пост, он в то же время щелкнул включателем, переводя сигналы на запись.
Вахтенный офицер доложил Кедрачеву-Митрофанову о поступлении сигналов. Командир подошел к открытой двери рубки акустиков, стал наблюдать за световым экраном. Сигналы подавал «СП».
— Молодцы ребята! — Он не сказал, кому адресует похвалу: то ли своим матросам, Фишину и его напарнику, несущим вахту, то ли тем далеким, невидимым, которые находятся на льдине. Вероятно, она относилась и к тем, и к другим. Кедрачеву показалось, что он воочию увидел человеческое всесилие, поверил в безграничность возможностей и своих, и своей лодки, и своего экипажа. Ему верилось: стоит захотеть — и лодка, проплавив толщу льда, свободно поднимется на поверхность или, и того больше, легко поднимется в воздух на любую высоту, сможет вроде лунохода преодолеть ледяные торосы, сможет обследовать самые темные глубины океана. Приходит к человеку иногда такая уверенность, и человек становится непередаваемо красивым. Силы его обновляются, воля крепнет, уверенность удваивается. Он может тут же вернуться в реальность, в свое обычное состояние, чувствовать и понимать все по-прежнему, но обновленность останется надолго, она поможет ему в самые критические минуты. — Подходим к цели. Все ли готово? — спросил у старпома.
— Давно на товсь, товарищ командир. И Виктор Устинович уже у радистов.
— Не терпится старику? — ревниво заметил Кедрачев-Митрофанов.
— Видать по всему.
Переспросив, точно ли определились, командир лодки взял управление на себя.
— Стоп турбины! — Поглядывая на стрелку лага, решил: «Пора». — Малый назад! — Повременив немного, добавил: — Стоп! — Погасил ход до нуля, дал команду: — Удифферентовать подводную лодку! — Проверил показания глубины, остался доволен.
Оживленно потирая пухлые ладони, в центральном посту появился Алышев. Казалось, он еще больше пополнел за дни, проведенные на корабле. Темно-синяя рабочая куртка не застегнута, пилотка-вареничек маловатого размера еле удерживалась на голове. Чтобы скрыть свое возбуждение, Алышев сказал Кедрачеву-Митрофанову:
— Командир, я хоть отоспался у тебя на «коробке». А что, спокойная житуха, а?
— Ни вызовов, ни нагоняев, ни оперативных совещаний, — поддержал шутку Кедрачев-Митрофанов.
— Честное слово, благодать… Я уже три книги прочел.
— А на базе?
— Какие там книги! Только успевай поворачиваться. Домой и то не каждый день попадаешь… Гляди, толстеть у тебя начал. Твой кок, шельмец, славно готовит!