— Моторы в строю! Управляюсь нормально. Встанем сами… Прием.
Веденеев стоял за его спиной и щурился: море, залитое солнцем, резало глаза до слез. Он то и дело подтягивал рукава — китель после купания в румпельном здорово сел. И что поразительно — никаких простуд. Хоть бы раз чихнул!
Дня через три после возвращения в базу провожали увольняемых в запас. Команда, переодетая в первый срок, при белых ремнях, стояла в двухшереножном строю, а вдоль фронта в новеньких бушлатах, клешах и бескозырках, несмотря на морозец, шагали с «дембельными» портфелями Гуйдо и еще трое старшин. Только раз в жизни выпадает матросу пройти вдоль строя вот так вот: по-адмиральски — пожимая руки и заглядывая в глаза каждому.
Бесновался в репродукторах марш «Прощание славянки». Завывали баритоны и постанывали басы. У Веденеева вдруг запершило в горле.
Гуйдо прощался с «корешами» и, не довольствуясь рукопожатиями, хлопал по плечам так, что шинельное сукно курилось соленой пыльцой.
Офицер с сине-белой повязкой на рукаве прокричал в мегафон:
— Увольняемым в запас — в автобус!
И со всех причалов, где также стояли экипажные шеренги, побежали к зеленому «пазику» щеголеватые матросы, старшины с широкими «лыками» на погонах.
Строй у борта «двадцатьчетверки» уже распустили. Веденеев зашагал к рубленому домику политотдела, но визг снега под торопливыми башмаками заставил оглянуться. Придерживая бескозырку на лбу, к нему бежал Гуйдо.
— Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтена… Вот тут адресок, — сунул он в руку бумажку. И заулыбался: — Я на Онеге живу. Если занесет… У меня лодка есть. Порыбачим! Погостюете у нас с Татьяной…
Неловко козырнул и побежал обратно. Шофер «пазика» нетерпеливо сигналил.
ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ
Виктор СтепановПАРОЛЬРассказ
Словно вчера было: в класс вошла старшая пионервожатая и спросила, кто хочет переписываться с польскими пионерами — харцерами.
— Тулин, — сказала она, — у тебя нет ни одного корреспондента, вот адрес, и завтра напиши письмо.
Александру понравилось имя — Ежи. Ершистое и в то же время вроде бы даже девчоночье. А фамилия, как имя, — Дащик. Сел писать, а с чего начинать, не знает. Саша хорошо понимал, что письмо он посылал не только от себя лично, но как бы от всей страны.
— Да не мудри ты, Сашок, — посочувствовала мать, — Опиши про школу, про город наш. Похвалиться, слава богу, есть чем.
Саша сидел у окна и слушал, как натужно гудят пароходы. Дом, в котором они жили, стоял на высоком берегу Камы. А Кама… Это не просто река. Это еще и сказочно красивые берега. Картину «Утро в сосновом лесу» Шишкин подсмотрел здесь, на камских берегах.
В городе пахнет нефтью. Но не той, что в цистернах на станции. У нефти, которую день и ночь качают вышки из-под земли, совсем другой запах — свежий, бодрящий. И потому весь город как будто в рабочем комбинезоне.
Строчка за строчкой ложились на тетрадный лист — о молодом городе на высоком берегу Камы, о городе, удивительно похожем на отца, когда тот приходит с работы в спецовке, пахнущей нефтью.
Утренний поезд увез письмо в Варшаву. А через две недели почтальон вручил Сашке конверт с разноцветными заграничными марками. Ежи писал по-русски, крупными буквами, как наши первоклашки. И, наверно, потому, что ему еще не хватало слов, письмо было коротким. Ежи сообщал, что сразу нашел на карте Каму и что Висла, на которой стоит Варшава, тоже очень красивая река. В этом Саша может убедиться по открыткам. Действительно, в конверте оказалось несколько открыток с видами старой и новой Варшавы. На берегу голубой реки — нарядные остроконечные домики. Восемнадцатый век. А вот Варшава сегодня — широкие, как в Москве, проспекты, высокие дома.
Пришел с работы Сашин отец и тоже с любопытством начал рассматривать открытки. Взял одну с видами новостроек и обрадовался, как будто от родных весточку получил.
— Смотри, сколько понастроили!
И весь вечер рассказывал про Варшаву. Но не про ту, что на открытках, а про ту, что осталась у него на старой выцветшей фотографии. Возле развалин дома в обнимку стоят два бойца. С автоматами на груди. Слева — курносый в каске, лихо сдвинутой набекрень, — Сашин отец. Справа…
— Справа в фуражке польский жолнеж, — пояснил отец.
— Как, говоришь, его звали? — переспросил Сашка.
— Звали его Стефан, а жолнеж по-польски — солдат. Мы с жолнежами потом до Берлина дошли…
Саша с уважением посмотрел на улыбающегося польского солдата. А отец включил проигрыватель и несколько раз подряд заводил одну и ту же пластинку: «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…»
В следующем письме Ежи прислал фотографию. На лесной поляне возле костра тесным полукругом сидели харцеры. Снимок вышел нечетким, и Саша долго вглядывался в расплывчатые пятна. «У дерево малчик с котелок в рука — это я», — писал Ежи. Он и впрямь был похож на девчонку — тоненький, с вьющимися волосами.
Прошел месяц, другой, третий…
Однажды в дом на берегу Камы почтальон принес бандероль, Саша нетерпеливо распутывал шпагат, развертывал обертку за оберткой — семь одежек и все без застежек: бандероль становилась все тоньше и тоньше.
Саша развернул совсем уже легкий пакетик, и между пальцами прохладно заструился алый шелк. Пионерский галстук! Красный с белой полосой. Из галстука выпорхнула записка.
«Дорогой Саша! Посылал тебе галстук польски харцеров. Пришли и ты своего. Станем большой — увидимся. И пусть галстук будет как пароль».
Саша тут же пошел на почту и послал Ежи советский пионерский галстук. В десять оберток-одежек завернул.
…Все это было в пятом классе — целую вечность назад. Но если считать по календарю, то прошло всего-навсего шесть лет. И вот уже больше года курсант Александр Тулин не знал, где Ежи, что у него и как. Ох уж эта мальчишеская неосмотрительность! Сначала сразу не ответил — замотали экзамены. Потом написал в Варшаву — Ежи не ответил, может быть, и его закружили срочные дела. А тут разнарядка в училище подоспела и — «Прощай, труба зовет!» И не до детской наивной мечты — в самом заветном ящике шкафа рядом с отцовскими орденами остался лежать в целлофановом пакетике галстук Ежи.
На встречу с юным польским другом Александр, конечно, уже не надеялся. Оставалось только верить случаю. Кто же мог знать, что этот случай представится гораздо раньше, чем можно было загадывать. Осенью часть, в которой проходил стажировку Александр, направлялась на военные учения. И в ту минуту, когда это стало известно, вопрос, заданный курсантом Тулиным командиру, прозвучал довольно неожиданно:
— А поляки будут участвовать?
— Все будут, — уклончиво ответил удивленный командир. — Вам-то что до поляков?
Александр просиял. Конечно, радоваться рано, но чем черт не шутит? Вот уж удивил, наверное, Александр мать, когда попросил срочно прислать пионерский галстук Ежи!
А рассуждал Александр вполне логично. С Ежи они одногодки. Значит, по всем статьям парень тоже должен служить в армии. И хоть один шанс из ста на встречу все же был. Да какой там один — все девяносто девять шансов оказались на стороне курсанта Тулина, когда, прибыв на место учений, он узнал, что всего в километре от их мотострелкового подразделения расположилась танковая часть Войска Польского.
В дни учений установилась добрая традиция — между «боями» солдаты братских армий выкраивали часок-другой, чтобы наведаться друг к другу в гости.
…К полякам Александр шел как на праздник. Что-то екнуло в груди, и тишина, окружавшая палаточный городок, зазвенела пионерским горном. Как огромные пионерские галстуки развевались на мачтах советский и польский флаги.
— Здравствуйте, милости просим! — на чистейшем русском сказал с улыбкой моложавый, но уже с проседью на висках польский офицер.
Оглядывая столпившихся вокруг польских танкистов, Сашка понял, что узнать Ежи — легкомысленное желание. Перед ним стояли статные плечистые солдаты — один к одному. И любой из них был похож на харцера Ежи не больше, чем высокая бронзовая сосна на вихорчатый зеленоиглый саженец.
Офицер подвел советских солдат к стенду и начал рассказывать о боевом пути Войска Польского.
Что-то давно позабытое, но родное и близкое увидел Александр на стенде. Вот он, польский жолнеж, в обнимку с русским солдатом, почти как на отцовской фронтовой фотографии. Подбоченился по-молодецки, смеется. А час назад пригибался под пулями. А через час, может, чуть-чуть опоздает пригнуться…
Спросить про Ежи или подождать?
Александр смотрел то на стенд, то на солдат и все время вертел головой.
Офицер придвинулся к стенду, что-то отыскивая.
— Вот! — сказал он с гордостью, словно показал нечто уникальное. — Символическая фотография. По Шарлоттенштрассе на броне советских танков въезжают в Берлин польские жолнежи!
До чего же вот тот без каски похож на друга отца!
И тут Александр почувствовал, как спадает с него скованность, которая мешала, пока ходили по городку, по комнате боевой славы. Кругом свои, а он… Увидел офицера с аксельбантами и оробел. А почему бы сразу не спросить, служит, мол, у вас Ежи. Тот, который Дащик.
— Скажите, товарищ, — решился наконец Александр. И тут же прикусил язык: он же не знает польских воинских званий!
— Скажите, пожалуйста, товарищ, — Александр сделал паузу, ведь «товарищ», можно считать, звание пролетарское, международное. — Не служит ли у вас Ежи? Из Варшавы он…
— Ежи из Варшавы есть? — спросил офицер.
Поднялось пять рук.
— Пожалуйста, — засмеялся офицер, — можем даже парад устроить. Парад Ежи из Варшавы.
— Дащик его фамилия! — спохватился Александр.
И солдат по фамилии Дащик оказалось трое. Но совсем не тех Дащиков. Не было среди них харцера — друга детства. Солдаты смотрели на Александра с недоумением, выжидательно. Отступать было поздно. Тулин расстегнул кармашек гимнастерки и достал галстук.