А может, нигде, на целой земле нет такой Анюты! А? Степа?»
«У нас в казарме стоит кровать. Всегда аккуратно заправленная. А на стене — портрет парторга батальона капитана Петра Ивановича Сизова. Это — герой. В 1943 году он ценою своей жизни обеспечил успех наступления целому батальону. Каждый день на вечерней поверке старшина называет его фамилию и я, как правофланговый, отвечаю: «Герой Советского Союза капитан Сизов пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины».
А завтра снова поверка и снова произносится перед строем эта фамилия. И так будет всегда. Потому, что герой навечно занесен в списки нашей роты.
Я отслужу, вернусь домой. Придут на мое место другие. И у них будут вечерние поверки. И они будут слышать фамилию героя. Так будет вечно.
Вечно? Я спросил у командира роты:
— Почему вечно? Наступит день, когда распустят армии. И нашу роту распустят. Не будет больше вечерних поверок. Списки с именами героев передадут в музей.
Капитан Яресько задумчиво ответил мне:
— Когда-нибудь наступит такой день. Обязательно! Но гораздо раньше отслужите вы свой срок и уйдете в запас. Списки в ротной канцелярии останутся, а в сердце у вас — имена героев. В сердце — навечно.
Верно. Мы их в сердце вписали навечно».
Солдат пишет письмо. Он пошлет его братишке, другу, матери. Он пишет на конверте адрес. Конверты все одинаковые — синие. И треугольные штампы одинаковые: «Солдатское. Бесплатно».
Помнит солдат вот такие же конверты с таким же штампом. Они хранятся у матери в заветной шкатулке. Но их мало. Больше треугольных конвертов. Треугольники с фронта — бесценные весточки от деда.
Выводит, солдат адрес на конверте со штампом «Солдатское. Бесплатно». Ждут этот конверт друг, братишка, невеста. Ждет мать от сына письмо. Солдатское. Бесценное.
Олег КуваевТЕЛЕСНАЯ ПЕРИФЕРИЯРассказ
…Взрыв вскинул его, швырнув на выступ скалы. Осколок остро и горячо скользнул по виску и, цокнув по камню, завизжал в рассвет. Он осел: слабость, туман, страх, но в следующее мгновение продолжал бег, и горизонт косо запрокидывался ему навстречу.
…Семен Калиткин открыл глаза и какое-то время лежал в темноте — весь напряженность, весь бросок. Затем опустил ноги с кровати, нащупал выключатель. Лампочка залила светом голые стены номера. Калиткин стал делать успокаивающее дыхание по системе йогов: вдох левой ноздрей на четыре такта, восемь тактов задержки, выдох правой ноздрей на четыре такта, вдох правой… Он сидел на взбаламученной кошмаром кровати, тощий, длиннорукий, строго по инструкции держал спину прямо, взгляд вперед. Ноздри хрящеватого носа яростно и поочередно вздувались в усердии ритмического дыхания.
Тьма за окном была плотна. С той стороны шел неумолчный шифрованный стук — ночная летучая живность билась о стекла. Калиткин вынул из рюкзака чайник, маленький электрокипятильник. Шнур кипятильника не доставал до стола. Калиткин пристроил чайник на подоконнике, а сам уткнулся носом в стекло. Тьма стояла — режь ножом, ковыряй фрезой. И все бились прямо напротив лица мягкие и упругие тела насекомых. Калиткин цепко держался за подоконник, ждал. Вода в чайнике закипела неожиданно быстро. «Высота. Закипает ранее ста градусов по шкале Цельсия», — сообразил Калиткин. Он дернул за шнур кипятильника, проскочила искра, щелкнуло, и в тот же миг припадок снова поймал его.
…Прогрохотала автоматная очередь. «Лоп-лоп-лоп!» — ударили пули, и две фигуры бежали по косому горизонту.
— Отставить! — лежа на полу гостиницы, подал команду Калиткин.
Он долго переливал заварку из чайника в пиалу, из пиалы в чайник. Руки дрожали. Потом Калиткин накрыл чайник фланелевой чистой портянкой и, ожидая, пока заварка настоится, зашагал по комнате. Тень его в длинных, до колен, трусах моталась за ним. Калиткин ждал утра.
…Городок был чистый, белый и строгий, как вымытый с мылом мальчик. Асфальт был влажным, и в нем отражалось рыжее солнце, которое пока еще набирало силу. Горы, нависшие над городком, также были рыжими, как бы начиненными изнутри грозной взрывчаткой.
Перед каменным забором Калиткин подтянулся. Часовой вышагнул из будки, преградил путь. Калиткин извлек из внутреннего кармана пиджака бумажник с очень большим числом отделений и, внушительно оттопырив нижнюю губу, протянул часовому пропуск. Часовой козырнул, как показалось Калиткину, с насмешкой над его штатским видом. Калиткин даже набрал в грудь воздуха, чтобы съязвить, но тут заметил в будке раскрытую потрепанную книгу, лежавшую рядом с телефоном. И потому лишь мысленно произнес свое любимое: «Итого…» В данном случае «итого» означало жалостливое презрение к часовому. Читать? На посту!
К штабу он шел уже вольной походкой человека, знающего свою роль и вес. Но перед каменным столбом с государственным гербом опять все-таки подтянулся и даже припечатал шаг. Солдат, пробегавший мимо, задержался в недоумении. Штатский в пыльных брезентовых сапогах, колхозном пиджаке и без фуражки тянет нос перед столбом, символизирующим мощь государства и незыблемость его границ. Смехота! Умора!
В комнате дежурного офицера пахло свежевымытым полом. В окно лезли листики молодых тополей. Дежурный офицер был выбрит, румян и очень уравновешен. Калиткин с удовольствием протянул ему пропуск для регистрации.
— А! Медицина! — уважительно протянул лейтенант, рассмотрев командировочное предписание Калиткина. Он открыл ящик стола, но вдруг поскучнел. — Кто вам пропуск давал?
— Соответствующий орган по месту жительства, — разъяснил Калиткин.
— Допуск в зону закрыт! — отрубил лейтенант, захлопнув книгу.
— Задачи медицины требуют, — возразил Калиткин.
— Какая медицина? Зона закрыта для посторонних! При чем тут медицина, а, товарищ?
— Выявление ресурсов местной природы, — высокомерно вздернул голову Калиткин.
— Закрыта зона. Ясно? — Лейтенант стал смотреть на плакат, где солдат, очень здоровый и румяный, растирался снегом рядом с умывальником на двенадцать сосков.
«Наверное, в жару на этот плакат смотреть хорошо», — подумал Калиткин и нутряным голосом спросил:
— Разрешите прибегнуть к каналу связи?
— Что-что? Какие такие каналы связи?
— Полковнику Сякину Ивану Григорьевичу…
— А ну-ка, товарищ, — встрепенулся лейтенант, — подождите меня в коридоре. Сейчас я…
— Не разрешите, вызову по обычному телеграфу, — пробурчал Калиткин от двери.
— Стой!
Рефлекс у Калиткина сработал. Он приставил ногу и четко развернулся через левое плечо. Лейтенант что-то начал понимать.
— Ты полковника Сякина лично знаешь?
— Так точно.
— А он тебя?
— Вне сомнения. — Голова у Калиткина надменно дернулась. Не снимая руки с телефона, лейтенант быстро решал задачу.
Он жестом спросил Калиткина: а не попадет ли ему по шее за вызов грозного полковника Сякина? Калиткин жестом его успокоил.
— Пошли! — Лейтенант прошел к комнате связи. — Подожди тут. — Он исчез за железной дверью. Через минуту выглянул и с изумлением пригласил Калиткина в комнату.
— Калиткин? Ну как ты там, Калиткин? — донесся из тысячекилометрового отдаления знакомый голос Сякина.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник? — прокричал Калиткин.
— Не кричи. Все слышу. Что у тебя, Калиткин?
— Прошу пропуск в пограничную зону. Задачи медицины, товарищ полковник.
— Тебе отдыхать надо, Калиткин. Ты отдыхаешь, что ли?
— Отдыхаю, участвуя в активном строительстве жизни. Ищу мумие, эликсир жизни. Командирован научным учреждением, товарищ полковник.
Полковник долго молчал.
— …Потому что в рядах, — сиплым голосом добавил Калиткин.
Полковник снова молчал, и Калиткин даже представил мысленно всю широту земли, отделяющую Среднюю Азию от московского кабинета полковника Сякина.
— Иди отдыхай, Калиткин. Примем решение. Отбой, — сказал полковник.
Обратно в гостиницу Калиткин шел точно по осевой линии улицы, прямой и настолько отдаленной от суеты, что два бабая, два старика на завалинке прервали разговор и долго смотрели ему вслед из-под барашковых мохнатых папах.
Вечером его позвали к телефону. Уборщица подозрительно глянула на кровать. Атлас, которым было положено покрывать постель, свернутый лежал на столе. Уборщица кинулась искать в атласе дырку от сигареты, а Калиткин подумал: «Штатское разгильдяйство. Постельное белье должно быть на виду».
В вестибюле было пусто. Из окошка администратора торчала телефонная трубка. Калиткин откашлялся и со штабной оттяжкой голоса произнес:
— Калиткин слушает.
— Машина на заставу отходит в шесть ноль-ноль от моста. Будете ехать?
— В шесть ноль-ноль буду в назначенном месте.
— Ну-ну… — совсем по-штатски сказал голос, и там положили трубку.
Ночью Калиткин лежал, вытянувшись под одеялом, руки сложены на груди. Ждал, когда повторится припадок — если начиналось, то шло несколько ночей подряд. Где-то по соседству шумела свадьба. С непостижимой страстью гремел рубоб, и голос певца наполнял азиатскую темноту. Под гром рубоба Калиткин стал думать о том, как позавидуют ему Кошурников, Гагель и хитрый бабай Музафар. Он заснул, и не было ни погони, ни взрыва. В половине шестого Калиткин поднялся, как бы вскинутый военной пружиной.
Утро было холодным. Только сейчас Калиткин сообразил, что, привыкнув к жарким пескам, он не взял в горы теплой одежды. Всякая непредусмотрительность, штатское разгильдяйство всегда очень его раздражали. Но исправить что-либо уже поздно…
Без двух шесть у моста никого не было. Река с ревом мчалась на север. Тот берег реки был уже чужой, уже заграница. В шесть ноль-ноль Калиткин увидел офицера в меховой куртке. Погон на куртке не имелось, по лицу — не меньше майора.
— Калиткин? — спросил офицер.
— Так точно.
— Ну-ну. — Голос был вчерашний.
У офицера было изрезанное морщинами, загорелое лицо — нормальное лицо пограничника, и Калиткин почувствовал доверие и облегчение.