медленно. Если соединить концы сломанного бедра, стянуть их шиной или гипсом и обеспечить полный покой, и если, скажем, через четыре недели икс-лучи покажут начинающийся процесс сращения отломков, то глупо было бы разрешить больному так рано ходить. Тех же правил надо придерживаться и при чахотке, только еще в большей степени, только гораздо дольше. Когда сделано первое, основное, важнейшее мероприятие — закрытие каверны, ТБ-микробы оказываются в плену. Но они еще живы. А затем, с помощью отдыха в постели, — примерно, в течение года, больше едва ли, — организм такого больного с заштопанным легким получает шансы на самоизлечение, на постройку несокрушимых тюремных стен вокруг смертоносного гнезда бацилл.
Армия детройтских чахоточных начинает уже это понимать и проводить в жизнь. В больнице Германа Кифера, в санатории Мэйбори близ Нордвиля и в госпитале Американского легиона борцы со смертью проводят среди чахоточных широкую пропаганду воздушных вдуваний.
Теперь уж редко бывает, чтобы тяжелый больной, с запущенной безнадежной формой чахотки, после того, как вдувания и перерезка нерва не дали результатов, отказался от последнего отчаянного средства — операции торакопластики, удаления ребер.
Больные видят своих товарищей по больнице, и этого достаточно. Они видят тот чудесный прилив сил и новой жизни, который наступает после того, как закрываются каверны — ущелья смерти.
Я уже говорил, что детройтцы поставили перед собой задачу совершенно искоренить туберкулез, сделать его таким же безобидным, как оспа в наше время, заставить белую смерть разделить участь птицы додо. Не подлежит сомнению, что все научные возможности для этого налицо. Это так же верно, как то, что завтра взойдет солнце. Чего же они добились?
Им пришлось вести свою борьбу в период тягчайшего финансового кризиса в истории Детройта. Человеческий материал, над которым они работали, набирался не из тех слоев населения, которые могут хорошо поесть и хорошо одеться, а преимущественно из бедняков, которых сотнями тысяч плодит наша нелепая, уродливая цивилизация.
Борцам с ТБ пришлось скрестить свое оружие с белой смертью, процветающей как раз в тех условиях, которые делались все острее и острее, начиная с 1930 года, потому что эта смерть растет там, где нет долларов.
Всей этой славной кучке хирургов, ТБ-контролеров, рентгенологов, врачей-обследователей и патронажных сестер, во главе с блистательным комиссаром здравоохранения Генри Вогэном, приходилось бороться против распространения этой болезни среди многотысячных живых отбросов промышленности, — забота о которых не дело промышленности! — которые, сбившись в кучу в темных и грязных конурах, влачат полуголодное существование, лишенные теплой одежды, витаминов, солнечного света — этих элементарных жизненных благ, которые являются первыми врагами туберкулеза…
И которые могли бы теперь стать достоянием каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка, если бы только…
Что же удалось сделать детройтским борцам с ТБ, несмотря на все эти препятствия, для многотысячной массы забытых людей, которые становились все более и более легкой добычей белой смерти, притаившейся им на гибель?
Семь лет тому назад, когда генеральный бой за закрытие всех каверн у всех чахоточных только еще начинался, двадцать шесть из каждой сотни больных покидали санаторий Мэйбори в лесах Нордвиля — в гробах.
В 1931 году эта цифра смертности упала до десяти.
А в конце 1933 года она упала до шести на каждую сотню больных.
Семь лет тому назад только восемь из каждой сотни чахоточных покидали эти леса с гарантией на дальнейшую жизнь, на возможность работать, с болезнью, взятой под арест, что практически означало гарантию на год от каверн в легких и ТБ-микробов в мокроте.
Но затем в санатории Мэйбори развернулась такая же упорная фанатическая борьба за повальное закрытие каверн, как и в больнице Германа Кифера.
И в 1931 году уже тридцать четыре из каждой сотни больных выходили из санатория здоровыми и крепкими. А в 1933 году это число выросло до тридцати восьми на сто.
Но этим еще далеко не все сказано… Потому что очень многим из тех, кто уже определенно вылечен, нельзя было позволить вернуться к прежней жизни, очутиться снова в Детройте, Мичигане, Америке, где весь строй жизни не дает людям простого права на жизнь. Борцы со смертью, вылечившие этих людей, не могли пустить их на произвол тяжелой американской судьбы. Пустить их — значило только увеличить армию безработных. Притом они попадут в ряды не организованных, а вольношатающихся безработных. Они будут слоняться по улицам. Околачиваться у оконных витрин. Будут путаться под ногами «приличных людей». Со своим чудесным даром новой жизни они вернутся в старый мир, в нашу прославленную страну свободы, где все люди созданы равными, но человеческая жизнь не ставится в грош. Они увидят и поймут, что финансовое положение нашей богатейшей Америки таково, что было бы гораздо лучше, гораздо разумнее, если бы хирурги дали им умереть…
Поэтому понятно, что статистика 1933 года еще не рассказывает историю до конца. Борцы со смертью, — которые, руководствуясь поговоркой: не до жиру, быть бы живу! с таким искусством, с такой любовью и… опрометчивостью спасали этих людей, — не могли решиться послать этих туберкулезных снова на бедность, которая воскресила бы опасность белой смерти так же верно, как то, что завтра взойдет солнце.
Если только вдуматься в это, — нужно ли более красноречивое доказательство разложения всей нашей социально-экономической системы?
Так обстояло дело с больными, внутри которых ТБ-микробы уже спрятали свои невидимые когти. Принимая все же во внимание, что они перестали сеять заразу вокруг себя, интересно выяснить, как отразилось это массовое лечение на распространении туберкулеза в Детройте?
Как оно отразилось на детях?
Детей, конечно, нужно оберегать. Дети — невинные создания. Они не виноваты в том, что явились в этот больной мир. Они не успели еще сделаться бездельниками и бродягами, по примеру своих безработных, ущемленных бедностью, отцов. Неужели кто-нибудь посмеет возражать против того, что детройтские борцы со смертью оберегают детей от туберкулеза? Пусть этот человек встанет и назовет себя!
В 1930 году великолепный массовый опыт туберкулиновой пробы, проведенный городским отделом здравоохранения на детройтских детях до пятнадцати лет, показал, что сорок четыре процента из них были носителями ТБ-микроба. Хотя и нельзя было считать их определенно больными, но краснота на месте укола говорила о том, что они инфицированы, что они в опасности.
В 1933 году эта цифра сделала скачок вниз — до двадцати восьми на сто!
В прежние времена, в Детройте, цифра смертности от туберкулезного менингита у грудных детей (знаете, как неприятно слышать их предсмертный писк!) составляла сто сорок семь на сто тысяч живорожденных.
Вполне сознавая, как затруднительно для государства сохранять в живых такую массу младенцев, но считая одновременно, что эта неприятность отчасти компенсируется сокращением писка и детских страданий, — приятно отметить, что к концу 1933 года цифра смертности грудных детей от туберкулезного менингита скатилась со ста сорока семи до сорока пяти и трех десятых на сто тысяч младенцев, родившихся живыми!
В годы так называемого «просперити» (с 1923 до 1928) общий процент смертности от туберкулеза в Детройте почти не менялся, колеблясь около высокой цифры девяносто пять на сто тысяч.
Но тут появились великолепные больницы, готовые принять на свои койки каждого явившегося больного.
Это было достижением. Так, по крайней мере, казалось тем, кто не совсем еще глух к человеческим страданиям. Исчезли громадные туберкулезные «очереди», которые до сих пор еще скандализуют штат Мичиган и позорят всю остальную Америку, где десятки тысяч людей умирают от того, что им негде лечиться. Но здесь, в Детройте, было сколько угодно мест в прекрасных больницах. Только одна ложка дегтю была в бочке меда, — это возможность наступления момента, когда заем, выпущенный для постройки больниц, мог подорвать городской кредит. Но к чему заранее об этом беспокоиться? Разве есть какой-либо иной способ добиться права на жизнь? Наша система сама толкает нас на залезание в долги для спасения своей жизни. Как бы то ни было, заем был выпущен, и больницы были отстроены. Тогда, наконец, борцы со смертью приступили к своей ударной работе по закрытию смертоносных ТБ-каверн…
И вот теперь, когда в тринадцати главных городах Америки массовое обнищание погнало цифру ТБ-смертности вверх…
В Детройте, где общество успело вооружить своих борцов со смертью до наступления экономического краха, цифра смертности упала с девяносто пяти до шестидесяти шести на сто тысяч и продолжает пока еще итти вниз.
Можно ли довести ее до нуля? Нет никакого сомнения, что современная наука может сказать «да», может пообещать это.
Что же должны сделать граждане Детройта, чтобы ускорить это, чтобы осуществить это на деле и продемонстрировать перед всеми городами мира, чтобы те устыдились и последовали его примеру и чтобы белая смерть была стерта с лица земли всерьез и навсегда?
Я не стану отвечать на этот вопрос. Я приглашу вас посидеть за столом конференции в Детройте и послушать, как я ставлю этот вопрос перед пятью знаменитейшими борцами со смертью, сидящими здесь же, рядом со мной. Это не выдумка. Это подлинный отчет об одном вечере, имевшем место в 1934 году.
Вы можете видеть у стола доктора Генри Чэдвика, бывшего детройтского ТБ-контролера, а в настоящее время комиссара здравоохранения штата Массачузетс. Вот д-р Брус Дуглас, ТБ-контролер округа Вэйни, а рядом с ним д-р Генри Вогэн, детройтский комиссар здравоохранения. И Пат О’Бриен тоже здесь, тот самый Пат, мастер грудной хирургии, который закрыл, вероятно, больше смертоносных, смертеточивых каверн, чем любой хирург на свете. И Тио Уэрл, секретарь Мичиганского туберкулезного общества, гражданский борец с ТБ, является пятым членом этой группы, достаточно, как видите, компетентной в вопросах борьбы с белой смертью.