Из троих молодых герцогов Анжуйских самым спокойным и благоразумным по праву считался Ренард. Вот уж кто любил анализировать и прислушиваться к голосу разума, четко следовать заранее подготовленному плану и не терять головы при любых чрезвычайных обстоятельствах. Амадор же, напротив, унаследовал отцовскую горячность и умение ввязываться во всевозможные передряги там, где, казалось бы, даже специально нарываясь на неприятности, невозможно было отыскать приключений на свою голову. Я же всегда занимал золотую середину. Авантюрист я еще тот (чего стоит одна моя попытка свести Англию с Савойей от имени Франции в обход своего венценосного кузена), и риск я почитал благородным делом, но риск обдуманный и с соответствующей выгодой, собственно, для меня. За мою рассчетливость и постоянный поиск выгоды во всем, даже в любовных приключениях, братья давно дали мне прозвище «холодное сердце», я не отставал от них и величал Рена «хромой совестью» (вообще нормы морали и принципы у него были жестче, чем у нас с младшеньким, но порой он, повинуясь своим желаниям, задвигал свое благородство подальше), а Амадора — «любовником удачи» (ибо столько раз попадать вр всевозможные передряги и до сих пор носить голову на плечах, в моем понимании, мог только тот, ко ублажал Госпожу Удачу денно и нощно).
Так вот, «холодное сердце» дало сбой: я ринулся в огонь. Где-то недалеко летали изумленные возгласы и гудело недовольство, но до меня ничего не доходило. Я видел перед собой только девушку, безвольной куклой обвисшею в самом пекле. Подол грубой холщовой рубахи уже обзавелся огненной тесьмой, и я, чудом проскочив скозь стену огня невредимым, первым делом оторвал тлеющую ткань, укоротив рубище примерно до колен, и швырул горящую тряпку в лицо кого-то, кто бросился за мной в надежде вытащить из костра, дабы не мешал казни. На задворках сознания мелькнуло, что это, похоже, был Монфолк. Да пес с ним! Несколькими молниеносными движениями перерезав веревки и подхватив на руки бесчувственную девушку, я спрыгнул с пылающего эшафота. Разглядев Эдит внимательнее, обнаружил синяк на лице, шишку на затылке и несколько несерьезных ожогов на руках и ступнях. Ей Богу, чуть не зарычал! Сволочи!..
— Милорд, немедленно верните осужденную на место и не препятствуйте свершению божественного правосудия, — раздался рядом со мной мертвый голос какого-то монаха.
— Божественного правосудия?! — кажется, я все-таки рыкнул. Мда, вот вам и «холодное сердце».
— Истинно так, — кивнул все тот же служитель Господа, боязливо отступая на шаг. — Эта женщина признана виновной в колдовстве и любовном привороте. Она обманом и ворожбой затуманила рассудок герцогу Монфолку-младшему. Ведомый дьявольским наставлением, несчастный проникся бесовским желанием обладать этой демоницей и, следовательно, взять её в жены.
— Жениться на приглянувшейся девушке — не самое бесовское желание, не находите? — ехидно спросил я.
— Оно продиктовано Нечистым! — монах аж глаза выкатил из орбит и вздернул руки к небесам. — Слава Всевышнему, отец околдованного юноши вовремя разгадал коварный замысел ведьмы и привез её в нашу обитель, где ей и был вынесен приговор…
— Приговор без суда и следствия, как я понимаю! — уже начал закипать я. — Еще вчера вечером эта, как вы утверждаете, ведьма, блистала на королевском приеме, а казнить вы намеревались её на рассвете. Неужели её судили ночью? Что, лорд Монфолк, побоялись, что сыночек поднимет шум, если прикажете по-тихому зарезать её в подворотне, так решили прикрыться монашеским орденом? Знаете, многое видал по ту сторону пролива, но во Франции хотя бы пытаются внешне соблюсти закон. Англия же, похоже, не чурается откровенных убийств.
— Вы куда-то очень спешили, милорд, — чуть ли не скрипя зубами от ярости, прошипел Монфолк.
— О, не сомневайтесь, я и минуты лишней не останусь ни в этом проклятом монастыре, ни в этой ужасной стране, и эта девушка поедет вместе со мной.
Казалось, Монфолк хочет что-то сказать, но у него выходило только беззвучно открывать и закрывать рот. Скорее всего он хотел заявить мне, что эта брачная аферистка не сбежит от «божьего правосудия», но, заметив, как собственнически я сжал девочку, всем своим видом демонстрируя, что никому ее не отдам, и уверенным шагом направился в сторону ворот, передумал мешать мне. Хотя нет, вслед мне все-таки полетело:
— Ваша светлость, до меня дошло, что Его Величество король Франции разыскивает своего кузена по всей стране. Так вот, можете не сомневаться, что я не буду пренебрегать своим долгом и немедленно отпишу вашему суверену, что его светлость герцог Леонард Анжуйский направляется в Гавр вместе с особой, по которой клеймо лилии плачет!
«Да подавись, мразь английская!» — только и подумал я, вслушиваясь в неровное дыхание Эдит. Так, сначала к лекарю, и только потом в порт. Предупредит Его Величество? Что ж, пускай. Мы будем хитрее: нас будут отлавливать в Гавре, а мы отплывем в Сен-Мало, а оттуда до Ренна рукой подать. В тайном особнячке и укроемся.
Август был в разгаре. Моя любимая пора. В саду во всю зрели яблоки и я готова была целыми днями тянуться за сочными плодами, облюбовавшими самые высокие ветви. Ренард, похоже, разделял мои вкусы и нередко составлял мне компанию. Правда, он предпочитал не трясти гибкие деревца и получать по макушке несколькими яблоками к ряду, а подхватывать меня за талию и поднимать, вытягивая руки. Тогда я споро собирала яблочки себе в подол, несколько смущаясь того, что Господину мог открыться весьма интересный вид на мои ножки, но постепенно смущение окончательно отпустило меня. Ренард стал восприниматься как нечто само собой разумеющееся, без чего представить свою жизнь я уже не могла. Нищета, маркиз де Труи, дорога из Анже — все это осталось далеко в прошлом, сейчас же весь мир сузился до одного небольшого особняка — дома моей мечты, и одного прекрасного мужчины — единственного хозяина моего сердца. Я поняла это однажды вечером, когда Ренард, активно поедая очередное яблоко, рассказывал мне, кто и откуда завез этот замечательный сорт, а я внезапно поймала себя на мысли, что не слушаю его, а просто любуюсь им и не хочу никуда отходить от него. Госпожа Мадлен, кажется, говорила, что раньше Господин приезжал не дольше, чем на несколько дней. Тем не менее он пробыл в поместье уже полтора месяца и, кажется, и не думал уезжать. Мысль, что однажды Ренард может растаять, словно призрак, и более не появиться в моей жизни, каленым железом сковывала сердце, но я надеялась, я всей душой верила, что если это когда-нибудь и случится, то очень-очень нескоро.
За своими думами я и не заметила, что пронзительно синие глаза смотрят на меня так же, как и мои на него. Давно ли он замолчал? Думаю, ни ем, ни мне ответ неизвестен, да он и не нужен.
— Яблоки и правда восхитительны, — придвигаясь ближе ко мне, заверил меня Господин. — Только я уверен, что твои губки слаще.
Я утонула в поцелуе, в этом безмолвном нежном признании в любви…
«Тонули» мы с ним целую ночь и выбрались из сада только на рассвете. Ренард даже не пошел переодеваться, а как был направился в конюшню, двери которой уже в этот ранний час подпирал Хромой Жан и все глазел на то, как мы вместе с Господином появляемся из сада в обнимку. Теперь точно сплетен не избежать. Точно знаю, они с госпожой Мадлен нам все косточки перемоют, да и добродушная кухарка мадам Жаклин не упустит случая ввернуть свое острое словцо. А, да и пусть!
Мурлыча себе под нос какой-то веселый мотивчик, я чуть ли не вприпрыжку бросилась в особняк, горя желанием побыстрее разделаться с работой. Ведь вечером Ренард вернется, и, может, мы проведем еще одну ночь, чередуя вкус яблок и поцелуев, и немыми свидетелями нашего счастья будут только ободранные нами же деревья…
Такие радужные мысли грели мне сердце весь день. Вот уже на горизонте начинал сгорать длинный хлопотный знойный летний день, и мне осталось прибраться только в покоях Господина. Я уже не прыгала и не приплясывала на месте, напротив, движения постепенно теряли точность, замедлялись, а глаза моргали все медленней, веки приподнимались все неохотнее… В душный вечер прохлада простыней показалась величайшим чудом, и я сперва прилегла на несколько минут, счет которым вскоре потерялся…
Отогнали от меня легкую дрему нежные касания знакомых сильных, чуть шершавых пальцев. Приятные касания. Я даже не стала сопротивляться, нежась в ласковых руках. Возможно, я бы продолжала разыгрывать разморенную на солнышке красавицу еще не один час, если бы внезапно не пришло осознание двух вещей: первое — я лежу в постели Ренарда, второе — мои руки стянуты, из-за чего я не могу ими пошевелить, чем-то и подняты вверх. Окончательно отрезвили губы Господина, прижавшиеся к пульсирующей на шее жилке и медленно, не верно, прокладывающие путь вниз. Вздрогнув, я распахнула глаза и уставилась на взлохмаченную угольно-черную гриву.
— Ренард! — впервые позвала я Господина по имени.
Мужчина с видимым усилием оторвался от ложбинки между грудей, куда он уже успел добраться, приспустив нижнюю рубашку, и пронзительно синие глаза глянули прямо на меня, и этот голодный горящий взгляд заставил мороз снова пройтись по коже.
— Рен… — уже почти умоляюще забормотала я. — Рен, отпусти меня… Рен, пожалуйста, мне страшно!
— Не бойся, — даже голос был не его, а какой-то низкий, надломленный. — Я быстро… и небольно.
— Пусти! Пусти сейчас же! Я не хочу…! Я не буду…!
— Будешь, — отрезал Господин, попутно опускаясь обратно к моей груди и начиная тащить подол моей юбки вверх, не отрывая однако от меня пристального взгляда. — Будешь, Габриэлла. Я так хочу.
— Не надо… — все тише мямлила я.
— Не, надо, милая. Надо один раз убить в тебе страх и стыд, а потом ты сама будешь ластиться ко мне и с нетерпением ждать вечером в спальне. Все будет хорошо, красавица моя. Если смущаешься, закрой глазки, и потерпи немного.
Всхлип вырвался из моей груди. Что он делает? Ну зачем? Вроде он даже ласков со мной, но все равно, почему же так жестоко, практически силой…? Это же не в его равилах, он сам говорил.