Но в корзинке не пустой
Я несу мечту
Тридцать градусов в тени
По пути – друзья
С этим стой, поговори
Отказать нельзя
Так, короче, час, другой
Как могли спешили
Открывают, Бог со мной!
Помидоры… сгнили?!
Что, скажите, шло не так?
Столько выбирала!
Может, изначально брак?
Может, на*бали?
Проверяли сотню раз
Как росли, как спели
Чтоб соседские глаза
Косо не смотрели
Да и я не ошибалась!
Помню аромат
Помню, как все начиналось…
Кто же виноват?
Ну а может быть, никто?
Взяли да и сгнили!
Так бывает. Нелегко
Жить в огромном мире
Не помог ни дуб, ни ветер
Были золотые
Может, лучшие на свете
А потом… прогнили
«Я сердце свое остывшее кидаю в бокал…»
Я сердце свое остывшее кидаю в бокал
Из миллиона ты меня не узнал
Нашел потом по крупинкам в кудрявых дурах
Все эти чувства – пустая макулатура
Ее не сдать, не распечатать на ней стихов
Такой бессмысленный дар – любовь
Если не знаешь, как его применить
Ну вот, допустим, ты умеешь отлично шить
А у тебя под рукой только игла без ниток
И тело – как поле для вечных пыток
Не сшить сарафана, ни пуговицу к пальто
Дар тогда превращается в ничто
Колешь себя, других, кровь сочится
Чудо, чудо, чудо (нет, оно не случится)
Вот и глаза твоих тухнут, как ночь над городом
И безумно холодно
Сидишь себе, одаренный, без единой нитки
И пишешь в поздравительной старой открытке
«Желаю удачи, любви». Месяц. Число и точка
Внутренний карман рвет заточка
И через дыру вываливаются куски души
И тут уже – пиши, не пиши
Храни себя и, когда найдется швейный набор
Сшей на белой простыне золотой узор
Пользуйся даром, не жалея проколотых пальцев
И целуйся! Пока тебе хочется целоваться
Не жалей ни ниток, ни этих сломанных игл
Уважай свой выбор
И до тех пор, пока полотно не соткано до конца
Люби, будто бы нет лица
Будто бы нет ни разума, ни грубого тела
Будто бы душа над тобой взлетела
Не видящая границ, не знающая финала
Шей свое шелковое покрывало
Жадно изображая на нем все, что снится
И когда с века спадет ресница
Загадай желание – бесконечное. Чистое.
Вечное
Каплю спирта (главное, не аптечного)
И любовь, да такую, чтобы не стоять на ногах
К черту страх
К черту раны, разговоры, и будь что будет
Чем тоже пришиты друг к другу люди
Пусть этот клубок никогда не кончится
И твое / мое / наше одиночество
Станет как расшитый китайский халат
У любви никто не случается виноват
И она мудрее нас с тобой и всех полысевших
Будд
Береги ее в себе, как откопанный изумруд
И когда все умрут – даже мы, даже те,
кто после
«Я оставлю на тумбочке нитку, иголку, простынь…»
Я оставлю на тумбочке нитку, иголку, простынь
И любовь поселится в новых таких же снобах
И проколет им пальцы, и обожжет им небо
И научит их жить. И писать открытки
И положит к ногам угли и золотые слитки
Береги себя и целуйся жадно
И накинь на плечи что-нибудь, там прохладно…
«В чьих-то пороховницах есть еще порох…»
В чьих-то пороховницах есть еще порох
А у меня каждый выстрел – промах
И мне говорят: «Ты забудешь! Клин, понимаешь,
клином?»
А я вроде целюсь, но снова – мимо!
Тебя не вытеснить, не смахнуть, как ресницу
со скул
Ты как-то по-особенному сутул
Ты как ужасная татушка, сделанная на пьянке
Можно свести, но останутся шрамы, ямки
Можно набить поверх что угодно, хоть сад
из роз
Но ты будешь знать эту правду и видеть сквозь
И, может быть, дело в том, что я не хочу
уступать твое место?
Ты заполнил все, и мне самой в себе стало тесно
Пороха не осталось в наших пороховницах
Но я прошу тебя, только не переставай мне
сниться
Ни сейчас, ни когда-нибудь, ни потом
Ты стал моей родинкой, самым родимым пятном
«Я девочка-самурай…»
Я девочка-самурай
Не пиши мне, не вспоминай
Я научилась молиться богу, которого нет
Я девочка – острый меч, ты – крысолов
и его кларнет
А я самурай, который учился не слышать звуков,
не вздрагивать от машин
Не подпускать к себе близко мужчин
И женщин на всякий случай тоже не подпускать
Я девочка, выученная стоять
На стеклах, на углях, на раскаленном асфальте
Хотите – принимайте, хотите – не принимайте
Я девочка-самурай в железных доспехах
на тонких плечиках
Снимая их каждый вечер
Я умещаюсь на коврике в ванной, что
диаметром меньше метра
Меня уносит от сильного ветра
И я, как воин учится своему военному ремеслу
Выучилась не верить ни левым, ни правым,
по-хорошему – никому
Выучилась смотреть на солнце, не закрывая век
Я девочка-Старк, железнейший человек
Девочка – грецкий орешек, упрямо твердая
скорлупа
Но стоит ей треснуть, как рассыпается прямо
в руках
Как я стою на гвоздях, а они через пятки рвут
эфемерную душу
Девочка-самурай раздевается, смывает себя
под душем
И наутро отказывается вести войну, сдает весь
металл в ломбард
На вырученные идет в кино и играть в бильярд
И забивает в лунку, и забивает на всю эту
самурайскую этику
Теряет свой рейтинг среди самых сильных
на свете
И становиться просто счастливой, черт возьми,
просто
Как музыка в девяностых
Как белая водолазка, как кофейная чашка
Как запах только что выстиранной рубашки
Как чувство, что скоро должен случиться май
Просто счастливой, девочка
Ты больше не самурай
«Однажды я где-то на Кубе крутил сигары…»
Однажды я где-то на Кубе крутил сигары
И этим дымом тушил свои внутренние пожары
На мне были шрамы. Во мне и на пол-лица
Кто-то хотел стереть с меня собственные глаза
Кто-то пугал меня тем, что казнит все мои мечты
Но они не догадывались, что меч мой – ты
И вот я бежал: кукурузниками, попутками,
поддельными паспортами
Туда, где нас с тобой никогда не знали
Чтобы забыться, чтоб шрамы лечить маслом сандала
Чтобы смотреть на детей в сандалиях
На женщин с бедрами, обтянутых смуглой кожей
Я готов был платить дороже
За одно только не упоминание о тебе и твоих
лодыжках
Мне крутили сигары, казалось бы – все! Я выжил!
Я хлестал этот ром не в себя, чтобы ты
наконец-таки потонула
Чтобы губы не дула
В моем не отпускающем нас воображении
Кубинские женщины были в полном вооружении
И я уже плохо считывал их красные платья,
острые брови
Губы цвета животной крови
Что оставляли следы на моей спине, задевая
ворот рубашки
Я свободен, мне больше уже не страшно
Но так резко, среди этих мулаток, пахнущих
острым перцем
Я ловлю твои запахи молока и кокоса, как
в детстве
И в углу этого бара, среди липких вспотевших тел
Ты глядишь на меня, в свой несбивающийся прицел
И я еле цел. Твои белые руки, длинное серое
платье
Я бы бедра всех женщин мира променял на твои
объятия
На твои голубые вены на тонких предплечьях
И ни ром, ни сигары, ни танцы меня не лечат так
Как холодный твой взгляд, низкий, негромкий
голос
Твой прямой, но непослушный волос
Я бежал на остров свободы – не за чем-то,
а от себя
Чтобы чьи-то угольно-черные, не твои глаза
Напугали меня, повели за собой в другую
галактику
От теории, переходя на практику
Я сжимаю самую горячую в мире талию
Думаю, что дальше рвану в Италию
На Сицилию, чтобы есть там лимоны и даже
не щуриться
Но ты снова стоишь напротив, и сигара моя
не курится
И гитара звучит, как пытка, и кубинка с бедрами
Выглядит как баба, с пустыми ведрами
И куда я бежал? От себя, от тебя, от собственного
бессилия
Ты стоишь – ни грамма косметики, но какая же ты
красивая
Очень тонкая, очень белая, очень, до последней
минуты, моя
Забираешь меня, пьяного, потного дурака
И укладываешь в постель и ложишься рядом
И тушить пожары уже не надо
Ведь свобода – это не остров, не красные губы,
не вечное одиночество
Свобода – это не доверять пророчеству
А доверять только сердцу, только немому чувству
Просто лежи со мной. Просто всегда присутствуй
«У меня в кармане гербарий из прошлых чувств…»
У меня в кармане гербарий из прошлых чувств
Я его люблю, я его боюсь
А кораблик в гавани умирает, ему нужно плыть
К черту все победы, если не с кем их разделить
К черту эти песни, которые некому спеть
Я, как юная Земфира, так боюсь не успеть
хотя бы что-то успеть
Допустим, омочить босые ноги во всех морях
Еще боюсь оказаться в твоих глазах
Не той, кого ты любил так смело
Моя нежность расстреляна и обведена
на асфальте мелом
И ни один детектив не в силах раскрыть это
преступление
Она боролось до полнейшего истребления
Но там, где хранится не просто ком, а комище
Красавица не спасает свое Чудовище
И он благополучно находит другу