, что разъединяет людей? Деньги! А что объединяет? Как эти деньги сделать!..» Пошел он со своими остротами!.. Я хочу спать, Марк… — она встала на корточки, затем выпрямилась и усталой походкой поплелась в свою комнату…
«Что это она так на них обозлилась? — подумал Костюкович. — Зря. Теперь люди сбиваются в компании по совершенно непонятным признакам и интересам… Жизнь такая. Сева Алтунин и Погосов, шустрый пройдоха и ученый муж… С чего это Алтунин так разбогател?» И Костюкович вспомнил: после того, как Алтунин уволился из больницы, выяснилось, что он плут: набрал у врачей из разных отделений в долг около семи тысяч рублей. Однако месяцев через восемь вдруг объявился, вошел в ординаторскую как ни в чем ни бывало, такой же веселый, общительный, весь элегантно-импортный, с роскошной спортивной сумкой. «Долги пришел погашать, — сказал Алтунин и вытащил из сумки толстую пачку сторублевок и такую же пачку купонов. — Кто в какой валюте хочет?» — «Ты что, в Техасе нефтебизнесом ворочаешь?» спросил тогда Костюкович, глядя на разодетого Севу и вспоминая его прежний полунищенский вид и постоянно голодные глаза, как жадно он ел больничные харчи, которые подсовывали ему сердобольные девочки из раздаточной. Жил Сева Алтунин с теткой-пенсионеркой. Родители его погибли в авиакатастрофе, когда он был в десятом классе… «Где же ты теперь, Сева, наличность печатаешь?» — спросил кто-то из врачей. — «На олимпийской спортбазе, коротко ответил он. — Ладно, пойду в травматологию, я там тоже задолжал», — подмигнул и вышел… И опять исчез, и больше о нем уже не вспоминали. «Теперь он объявился в компании моей сестры, — мысленно усмехнулся Костюкович. — Знала бы она, с кем судьба свела…»
В среду, едва Костюкович вошел в ординаторскую и натянул халат, позвонила секретарша главврача. Трубку снял коллега:
— Слушаю. Да… Сейчас… Марк, тебя, — позвал он Костюковича, протягивая трубку.
— Доктор Костюкович, Дмитрий Данилович просит вас срочно зайти, сказала секретарша.
— Хорошо, сейчас поднимусь.
«Вот оно!» — сказал он себе, идя по коридору к лифту, помня: главный не вызывал, чтоб сказать «спасибо за службу» или вручить премию, за ним такого не водилось. Все знали его грубость, бестактность, подозрительность. Высокий, тощий, он ходил по больнице в длинном хирургическом халате, тщательно накрахмаленном и отутюженном и в такой же снежно-белой шапочке, как бы подчеркивая этим свою причастность к лечебному процессу, что порождало среди врачей-клиницистов насмешки, ибо все знали, что никакой он не клиницист, что начинал на санэпидемстанции, просто судьба, а может чья-то рука возносила его на административные должности и что хамство его не только от невоспитанности, но и от комплекса неполноценности.
— Разрешите, Дмитрий Данилович? — Костюкович приоткрыл дверь в кабинет.
— Входите. Вам давно пора было прийти, доктор Костюкович, — главный никого не называл по имени и отчеству, а только «доктор такой-то». — На вас в облздрав поступила жалоба, ее переслали мне разобраться с вами и принять меры.
— От кого и в связи с чем? — спросил Костюкович.
— Вы можете сесть… От матери умершего больного Зимина.
— Зимина?! — удивился Костюкович. — На что же она жалуется?
— Халатность, невнимание, а главное — ошибка в диагнозе, что привело к смерти ее сына.
— Это чушь, Дмитрий Данилович! Во-первых, когда он поступил, дежурный нейрохирург, рентгенолог и я смотрели на томографе. Там был классический геморрагический инсульт.
— В спешке вы могли что-то самое главное упустить, диагностировать инсульт, лечить от инсульта, а на самом деле…
«Боже, неужто он такой болван?! Или прикидывается?» — с тоской подумал Костюкович и сказал:
— Можно взять историю болезни Зимина из архива.
— Она уже у меня. Я познакомился. Да, вы лечили его от инсульта. А если диагноз изначально был ошибочен?
— Допустим, — сдерживаясь, сказал Костюкович. — Но есть же и высший судия — патологоанатом, вскрытие-то подтвердило мой диагноз.
— А вы представьте мне протокол вскрытия и листок гистологических исследований.
«Значит уже знает, что все исчезло, — понял Костюкович. — Кто же это ему настучал?»
— Я знаю, что произошло, — сказал главный. — По этому поводу у меня уже был разговор с начмедом. Я читал объяснение доктора Коваля. Жаль, что Каширгова уехала на курсы, сейчас она была бы здесь очень нужна.
— Она вернется и подтвердит все, — произнес Костюкович.
— Это будут только слова. А мне нужны документы, чтобы держать ответ в облздраве… Кстати, какие у вас отношения с доктором Каширговой?
— Нормальные деловые отношения, — удивился Костюкович, не понимая, куда гнет главный.
— А я располагаю другими сведениями… Вот и мать Зимина пишет… Нате, читайте, — он протянул страничку машинописного текста.
Костюкович стал читать. Те же слова: «халатность», «невнимательность», «преступная ошибка в диагнозе», а дальше шло: «Я уверена, что в справке после вскрытия — ложь, протокол вскрытия сфальсифицирован патологоанатомом Каширговой, и сделано это потому, что она спасала своего любовника, доктора Костюковича…» Он на мгновение прикрыл глаза, почувствовал, как терпнет кожа на лице, наконец сказал:
— Это клевета.
Главный развел руками, мол, что написано пером…
— Я не знаю, любовники вы или нет, но ведь когда муж доктора Каширговой уезжал на полгода в командировку в Индию, вы довольно часто встречались с нею, — словно наслаждаясь растерянностью Костюковича, сказал главный.
«Кому и зачем это понадобилось? — лихорадочно высчитывал Костюкович. — И что я могу доказать? Ведь за эти полгода я ходил с Сажи дважды на концерт, один раз в театр и один раз ездили на озера, она брала с собой сына… Среди сотен врачей и медсестер больницы нашелся какой-нибудь доброхот, которого главный держит в любимчиках и который видел меня с Сажи, кто-то видел, как я приходил к ней в отделение поболтать, выпить кофе, покурить… Но как весь этот бред попал из больничных коридоров в жалобу матери Зимина?..»
— Я не хочу ни с кем обсуждать мои отношения с Сажи Алимовной, жестко произнес Костюкович. — Это не касается ни жалобщицы, ни вас, Дмитрий Данилович.
— Как видите, коснулось.
— Я готов отвечать только за то, что имеет отношение к моей работе.
— Пишите объяснение. Там видно будет…
Спускаясь в лифте, а затем идя по коридору в ординаторскую, Костюкович уже трезвее расставлял все по местам: «А ведь жалоба матери Зимина написана не ею. Ей дали только подмахнуть! Простая школьная уборщица едва ли смогла бы сформулировать довольно грамотно, медицински последовательно свои претензии. Да и откуда у нее возникло предположение, что Сажи меня покрывает, сфальсифицировала протокол, поскольку, дескать, мы любовники? Тут чья-то более опытная рука. Чья? Кто-то в нашем отделении? Или в отделении Сажи? Месть? Кому? Мне или ей? Или нам обоим?..»
13
Когда Левин зашел в кабинет Михальченко, тот, вальяжно развалившись в кресле у окна, читал какую-то тоненькую брошюрку в пожелтевшей выцветшей бумажной обложке.
— Что, Иван, Чейза читаешь, учишься работать? — спросил Левин.
Медленно отстранив от глаз книжицу, Михальченко ответил:
— Вы это тоже читали? Правда, давненько, лет двадцать назад. Называется это произведение «Криминалистическое определение предельной дальности полета пули для установления местоположения стрелявшего». Методическое пособие. Авторы А. Бугаенко и Е. Левин. Слыхали?
— Слышал, слышал. Где это ты откопал?
— Наводил порядок у себя в кладовке, нашел несколько методичек со времен, когда еще в школе милиции учился. Притащил сюда, чего им валяться, поставлю тут на этажерочку.
— Нам это, Иван, уже ни к чему.
— Как сказать. В брошюрке ведь приведена сводная таблица почти всех существующих патронов: и пистолетных, и револьверных, и промежуточных. Начиная с «Маузера» 1896 до нашего АКС и израильского «Узи»… Долго корпели, пока составили эту таблицу?
— Долго… Пули сейчас забота не наша… Ты был в аптекоуправлении?
— Теперь это называется иначе: производственное объединение «Фармация». Не умер, так сдох. Был я там. Пропавшие лекарства — это картонная коробка размером приблизительно сорок на пятьдесят, фирменная, в ней и были упаковки с лекарством. А попала она туда с таможни.
— Каким образом?
— Таможня задержала. Уж больно внушительное количество. Это во-первых; во-вторых, в разрешительном перечне Минздрава этих таблеток нет. Следовательно, к провозу на территорию страны они запрещены. И реализовать через аптеки тоже возбраняется.
— Кто тебе это сказал?
— Сотрудник информационного отдела «Фармации».
— Что же делают дальше с таким товаром?
— Передают в налоговое управление. Создается комиссия из представителя налогового управления, таможни и «Фармации», составляется акт: подлежит уничтожению. Но не успели.
— Да, кто-то оказался пошустрей.
— Зав информационным отделом «Фармации» успел накануне взять из упаковки один туб для образцов. Вот как эта штуковина выглядит, Михальченко достал из кармана небольшую металлическую колбочку зеленого цвета. — Я у него выпросил, чтоб вам показать.
Туб, как туб, плотно закрыт красивой винтовой герметической крышкой, чтоб сорвать ее, надо слегка нажать и повернуть вправо. Левин не сразу это понял, повозился.
— Хитро, — сказал он, отвинчивая колпачок с замысловатой резьбой внутри.
— Это для герметизации, — объяснил Михальченко.
— Ты знаешь, я это уже понял, — хмыкнул Левин, высыпав на ладонь несколько маленьких розовых таблеток. — Запаха нет, — поднес он таблетки к носу. — Хочешь попробовать на вкус?
— Воздержусь.
— Мне тоже что-то не хочется… А вот аннотация, — Левин вытащил маленький листок глянцевой бумаги. Он был забит таким мелким шрифтом, что даже сквозь очки Левин ничего, кроме названия и надписи, что лекарство изготовлено в Германии, прочитать не смог. Название ничего ему не сказало. — Я возьму эту штуку домой, покажу жене, она все-таки провизор со стажем. А что, если это связано с наркотиками?