— Здравствуй, Сева, — коротко сказал Костюкович, все еще втягивая носом парфюмерный запах. — Разбогател, «девятку» гоняешь?
— Гоняю, — ответил Алтунин.
Рядом с Севой сидел здоровенный мужик лет сорока в светло-серой безрукавке и в серых из плащевки брюках. Мощные руки, тяжелые, как бы обвисшие, плечи.
— Знакомься, Марк, это наш тренер Виктор Петрович Гущин, — сказал Туровский.
Гущин молча кивнул Костюковичу, но голубовато-водянистые глаза его, словно выпученные, под короткими белесыми ресницами, смотрели как-то настороженно.
«У него, похоже, что-то со щитовидкой», — подумал Костюкович, отметив эти глаза, как бы не вмещавшиеся в орбитах. Только сейчас он вспомнил, что видел, хотя и издали, этого человека на спортбазе, когда приходил к Туровскому. Они сидели тогда с Туровским в комнатке, а через распахнутое окно виднелся бассейн, и там на бровке стоял тренер, что-то кричал, размахивая рукой, на нем были красные с каким-то узором красивые плавки…
— Ты спешишь? — спросил Туровский, повернув голову к Костюковичу. Мы едем с тренировочной базы, хотим где-нибудь пообедать. Составишь компанию?
— Денег с собой нет, — ответил Костюкович.
— Ерунда! Мы приглашаем, так что никаких проблем. Так, Петрович? обратился Туровский к тренеру.
— Порядок, — прогудел тот.
— Куда поедем, Виктор Петрович? — спросил Алтунин.
— Жми в «Голубой день».
Костюкович знал, что это гриль-бар за городом, в лесном массиве, в зоне отдыха. Ему не очень-то хотелось быть в роли приглашенного. С какой стати? Кто он им? Может, Туровский просто из вежливости сказал «составишь компанию?» в надежде, что откажется. А услышав, куда они собираются, он расстроился, понимая, что в этом загородном гриль-баре цены космические. Поэтому, когда добрались до развилки — влево дорога в центр, а прямо — за город, в сосновый бор, где и приютился «Голубой день», Костюкович сказал:
— Притормози, Сева. Я сойду, пожалуй. Мы там засидимся, а у меня еще дома кое-какие дела.
— Да брось ты! Вот совковая психология! — махнул рукой Туровский. Когда-то же и расслабиться надо! Не щепетильничай! Пригласили — не комплексуй. Мы знаем эту тревогу, и знаем свои возможности. Так, Петрович?
— Порядок! Кати, Сева, — скомандовал Гущин.
«А черт с вами! — подумал Костюкович. — Чего я в самом деле? Не напрашивался же!» — успокаивал он себя, пытаясь избавиться от чувства неловкости…
В гриль-баре народу было немного: время послеполуденное, да и будний день. Сразу же подошла официантка, похоже, знавшая клиентов.
Туровский сказал ей:
— Привет, подруга. Значит, как обычно, остальное из загашника.
Первым делом она принесла минеральную воду в бутылках без этикеток, на других столах на бутылках были этикетки местной воды «Криничанка». Только потом, во время еды Костюкович понял, что им подали «Боржоми». Стол быстро заполнялся: малиновые помидоры, маленькие огородные огурчики, филе копченого карпа, обложенное каперсами, пучки свежего лука, армянская бастурма, лобио с копченой грудинкой, в глубоком квадратном блюдечке крабы, тарелка с пахучей кинзой и тархуном, бутылка коньяка «Славутич», а вместо хлеба еще теплый лаваш.
— Откуда это у них все? — удивился Костюкович.
— Бар теперь частный, выкупили, трое из них: хозяин, жена и сестра жены официанткой. Крутятся, в Армению ездят за бастурмой и травой, за фасолью для лобио и «Боржоми» — в Грузию, за каперсами — в Азербайджан, за этими помидорами — в Молдавию… Ну что, приступим? — Туровский налил коньяк тренеру, Костюковичу, себе, а Севе Алтунину плеснул в фужер «Боржоми». — Плохо, когда за рулем, а, Сева?
— Ничего, компенсирую едой, — засмеялся Сева.
Пили и закусывали быстро, все были голодны. После первых рюмок пружина неловкости, давившая Костюковича, ослабла, он уже легко участвовал в общем разговоре на какие-то незначительные темы. Потом принесли горячее — бараньи ребрышки с жареным картофелем и зеленым горошком, появилась еще одна бутылка коньяка. Разговор пошел о спорте, о будущем хоккея и футбола, незаметно перескочил на медицину.
— Как твоя кандидатская движется? — спросил у Костюковича Туровский.
— Ни шатко, ни валко.
— Что так, Марк Григорьевич? — поинтересовался Сева Алтунин.
— Времени не хватает.
— А кто вам лабораторные работы делает? — спросил Сева.
— Кто придется! — Костюкович хмельно взмахнул руками. — Все дефицит, реактивов нет, за все приходится переплачивать, лаборантки шкуру дерут, как весь частный сектор. Правда, и зарплата у них символическая.
— Вам спонсор нужен, Марк Григорьевич, — подмигнул Сева.
— Для этого дела спонсоров не сыщешь, Сева, я кустарь-одиночка.
— Не скажите, — загудел тренер. — Наука не должна быть сиротой, — с умным видом изрек он, одним духом опростав фужер с «Боржоми».
— Чем тебе так интересен случай с нашим Юрой Зиминым? — спросил Туровский. — Банальная история, у тебя же таких много.
— Не совсем банальная.
— Нам бы не очень хотелось, чтоб ты возился вокруг этого, — понизив голос, сказал Туровский.
— А мы могли бы выступить спонсорами Марка Григорьевича, как думаешь, Олег? — снова заговорил Гущин, наполняя рюмку Костюковича коньяком, а свою водой.
— Конечно! — подхватил Туровский.
— Что вас смущает в моем интересе к смерти Зимина? — спросил Костюкович.
— Спортивный мир, Марк Григорьевич, это клановая система, свои тайны, их обсуждают только в своем кругу. Как у вас, у врачей. Вы ведь тоже не очень любите, когда со стороны кто-то проявляет интерес к вашим неприятностям. Нам это внимание ваше не очень приятно, разговоры пойдут. Вы должны нас понять, Марк Григорьевич, — сведя брови произнес Гущин. Что у нас на десерт, Олег?
— Мороженое с фундуком.
— Скомандуй подавать! Только пусть вареньем не поливают.
— Виктор Петрович прав, Марк, — закивал Туровский.
— Хотите, мы будем вашими спонсорами? Сколько надо? Если что, немного «зеленых» наскребем, — Гущин откинулся на спинку стула, глядя выпученными глазами в лицо Костюковичу. — Только оставьте Зимина в покое. Думаете, матери приятно, когда после всего опять возникает имя ее сына?
«Это я уже почувствовал: жалобы главному, в прокуратуру — подумал Костюкович, ловя быстрым взглядом их лица, но промолчал. — Что ж, Зимин их воспитанник, человек клана, как определил этот бугай…». Ему надоели эти разговоры, он поднялся, пошел в туалет. Когда вернулся, демонстративно посмотрел на часы:
— Мне пора… Вы догуливайте, а я как-то сам доберусь, может идет какой-нибудь автобус.
— Что ты, Марк! — воскликнул Туровский. Мы тебя отвезем, — он позвал официантку, обнял ее за плечо и увел к стойке бара платить.
Все разом поднялись.
Ехали молча, разморило — кого от еды, кого от выпитого. Костюковича от того и другого, его начала всасывать дремота, он встряхивался, старался, чтоб не заметили и мысленно ругал себя, что принял приглашение на этот обед, было ощущение, что унизился — подтолкнула к такому ощущению возникшая внезапно мысль: «А ведь они пытались меня в сущности подкупить!.. В чем же дело?.. Почему они так отгораживают от меня Зимина покойника, уже не принадлежащего им?..»
17
Левин не хотел садиться обедать один, ждал жену с работы, но ее все не было. «Стоит за чем-нибудь в очереди», — решил он, отправился на кухню, чистить картошку было лень, и он поставил на плиту кастрюлю с водой, чтоб сварить макароны.
В дверь позвонили. У жены были свои ключи, поэтому спросил:
— Кто?
— Это Марк, Ефим Захарович.
— Входи, сосед, — Левин распахнул дверь. — Ты, кстати, будем обедать. Мне одному неохота, скучно. Выпьем по пятьдесят граммов. Макароны любишь? Откроем кильку в маринаде. Есть борщ и котлеты… Проходи, садись.
— Спасибо, Ефим Захарович, я только что отобедал.
— Экий ты торопливый. Ира тебя, смотрю, обихаживает, вон животик наметился. Она хорошая девочка.
— Этой девочке уже под сорок, — засмеялся Костюкович.
— Но я-то помню ее школьницей… Ты ко мне или к Виталику?
— К вам. За советом. У меня неприятность.
— Какого рода?
— Умер больной. Мать написала жалобу в прокуратуру, мол, халатность, ошибка в диагнозе, невнимание и прочее. Хотя и делал все, что мог, поверьте. У него был тяжелейшие инсульт. Молодой парень, спортсмен. Даже если бы он выжил, а шансов там почти не было, то это «почти» означало, что он остался бы полным инвалидом: паралич, отсутствие речи, все это необратимо… Меня вызывали в прокуратуру.
— В какую?
— Шевченковского района. Следователь Думич.
— Этого не знаю. Наверное, новенький, из молодых… Что ты ему сказал?
— То, что и вам сейчас. Делал все, что нужно в этих случаях, все, что мог: капельницы, инъекции. Он прожил двое суток с небольшим и умер не приходя в сознание.
— История болезни есть?
— Конечно. Но следователю этого мало.
— Почему?
— В жалобе сказано, что я ошибся в диагнозе.
— А вскрытие?
— Подтвердило мой диагноз.
— Так в чем же дело? Надо снять копию с протокола вскрытия.
— Протокол потеряли, — Костюкович уклонился от подробностей на тему исчезновения протокола.
— Это хуже, — Левин задумался. — Тебя, конечно, потаскают, нервы потреплют. Тут еще многое будет зависеть от того, какую позицию займет руководство больницы: главврач, начмед. У тебя как с ними?
— С начмедом нормально. С главным похуже, он вообще дерьмо. Едва ли станет меня защищать, скорее отдаст на съедение.
— А зав патологоанатомическим отделением как?
— Она подтвердила мой диагноз. Вскрывала она.
— Это важно.
Костюкович хотел было сказать, что это ничего не меняет, поскольку «они любовники», как сказано в жалобе на имя главврача, и подтвердить диагноз теперь нечем — все похищено, но передумал.
— Я написал объяснение в прокуратуру, хотел вам показать, — он достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.
Пока Левин читал, Костюкович размышлял: «Сказать ему или нет, что обе жалобы, конечно, инспирированы, что написаны, как он уверен, не матерью Зимина? Но где у него доказательства? Он не имеет права назвать тех, кого подозревает, они легко отопрутся: скажут, что у них нет и не было оснований обвинять Костюковича, что они испытывают к нему только уважение и дружеское расположение, недавно даже обедать его приглашали в гриль-бар». «А разве не так?» — «Приглашали с расчетом». — «С какой стати, зачем!» — «Да, нам не очень приятно, что после смерти нашего товарища Ма