— Я уже говорила тебе, что общительность Погосова не знает меры, он обрастает людьми без разбора.
— А он не сукин сын?
— Погос?! Ну что ты! Он очень добр. Просто безалаберный, всеядный в знакомствах. Почему тебя это так интересует?
— Просто возникла одна ситуация. Хочу разобраться.
— Что за ситуация? При чем здесь Погос?
— Пытаюсь понять. Пойму до конца — расскажу.
— Что тебе дать с собой на ночь?
— Плавленые сырки есть?
— Есть.
— Сделай бутерброды с колбасой, плавленый сырок и помидоры.
— Хватит?
— Вполне…
Курсы сократили на неделю: профессор, который вел один из циклов, срочно уехал куда-то в Россию, где у него умерла сестра. И Сажи на неделю раньше вернулась домой.
Квартира была запущена, накопилось грязное белье. Стирального порошка в доме не оказалось. Взяв большую сумку, она ушла в город, купила порошок, заглянула на рынок, вернулась, затолкала белье в «Вятку», убрала квартиру, позвонила свекрови, что в школу за сыном пойдет сама. Так прошел день. Вечером, выкупав сына, уложила спать, почитала ему на ночь сказку, и он, счастливый, что мама приехала, спокойно заснул. Муж вернулся с работы поздно. Человек молчаливый, замкнутый, он никогда не вникал ни в ее работу, ни в домашние дела. После первых трех-четырех лет замужества ей стало казаться, что он поглощен одним: догнать какую-то свою жар-птицу, но с каждым годом птица эта улетала все дальше. Муж был старше на тринадцать лет, и сейчас, после двенадцати лет замужества, она ощутила, что эта разница как бы удвоилась. И Сажи примирилась.
Посидев с полчаса, они немногословно поговорили, и каждый занялся своим. Сажи ушла на кухню, где был второй, параллельный, телефонный аппарат, и позвонила Костюковичу домой. Сестра его ответила, что тот на дежурстве. Сажи набрала ординаторскую, долго никто не отвечал, затем трубку сняла дежурная сестра и сказала, что доктора вызвали в приемный покой…
Утром следующего дня Сажи вышла на работу. В отделении ничего не изменилось, не было никаких новостей, шла все та же спланированная больничная жизнь: вскрытия, биопсии, некропсии… И на ее вопрос: «Что тут нового» — Коваль, замещавший Сажи, ответил: «Перчаток и скальпелей как не хватало, так и не хватает…»
Побыв с час у себя, она пошла в главный корпус, заглянула в ординаторскую 2-й неврологии, но ей сказали, что Костюкович в палате тяжелого больного. И она направилась к главврачу…
— Так что, господин Михальченко, будем делать? — спросил Левин. Рискнем?
— В ваших соображениях нет ни одного изъяна. Кроме одного, — сказал Михальченко.
— А именно?
— Вдруг все окажется не так. Можем напороться.
— Ну давай еще раз пройдемся по моему сценарию. Я буду говорить, а ты сокрушай его, возражай, предложи что-нибудь свое. Не обижусь.
— В том-то и дело, что у меня все вразброс, а соединить нечем. Что ж, давайте рискнем. Вы Чекирде высказывали свои предположения?
— Нет, еще рано, — ответил Левин.
— Значит, делаем так: я отправляюсь с Рудько на пост ГАИ на Волынское шоссе, перехватываем Дугаева. Вы сидите здесь и ждете моего звонка. Если наш разговор с Дугаевым что-то даст, я звоню вам и вы сразу же — на пивзавод. И Бог нам в помощь!
— Дрожат коленки?
— У меня всегда, в таких случаях, когда хожу втемную, начинается нервная зевота. А у вас?
— Закладывает уши.
— И сейчас?
— Вроде еще нет, слышу тебя хорошо.
— Значит, завтра мы с Рудько едем встречать Дугаева.
Главврач принял ее сразу, и Сажи, едва увидев его подобревшую вдруг физиономию, почувствовала, как у нее натянулась кожа на скулах и по лицу пронесся горячий ветер — признаки закипавшего гнева. Но сдержавшись, она сухо поздоровалась и так же сухо сказала:
— Доктор Костюкович вам уже сообщил, что стекла Зимина у нас есть? Через два-три дня я представлю вам протокол вскрытия и бланк гистологии.
— А большего и не нужно, Сажи Алимовна! — с энтузиазмом произнес главврач, словно только на нее и надеялся. — Работайте спокойно.
— Я принесла вам заявление: из больницы я ухожу. В конце месяца, — и она положила ему на стол листок бумаги.
— Как?! Почему? — оторопел главный. Каким бы он ни был, он все же понимал, что найти равного ей завотделением будет очень трудно, непросто будет найти и такого патогистолога, как Каширгова. — Ну что вы, Сажи Алимовна! Не спешите, подумайте. Ну произошло недоразумение! Инцидент исчерпан. Я вас не отпущу.
— Это не недоразумение. И вы прекрасно понимаете, о чем речь. После этого мы не сработаемся. Я ухожу на кафедру. У профессора Сивака есть место ассистента. Вы много потеряете, если от вас уйдет и такой невропатолог, как Костюкович. До свидания, — круто повернувшись, она вышла из кабинета.
26
Минут за тридцать Михальченко и Рудько добрались до стекляшки-будки поста ГАИ на Волынском шоссе. Дежуривший рябой старшина, поняв, что от него требуется, вышел и занял место у разделительной линии на «островке безопасности» — овальном пятачке, возвышавшемся над шоссе сантиметров на пятнадцать-двадцать.
— Ну что, будем загорать? — вздохнул Михальченко и глянул на часы. Была половина девятого утра. — Знать бы сколько.
— Кто знает. Тут Дугаев нами распоряжается, — отозвался Рудько. Но завгар сказал мне, что Дугаев сегодня должен обязательно вернуться.
— Хоть бы почитать что, — Михальченко окинул взглядом столик, на котором, кроме многоканального телефона-коммутатора ничего не было.
— Может, сгоняем в «подкидного»? — спросил Рудько.
— А карты?
— Это добро найдем, — Рудько вытянул ящичек стола и, порывшись, извлек колоду замусоленных карт. — Сдавай.
Сколько партий они сыграли, Михальченко не помнил, время тянулось медленно. Около часа дня они пошли в придорожный буфет, сколоченный из толстых фанерных щитов, стоявший между магазином автозапчастей и заправочными колонками. Буфет был почти пустой — всех отпугнули цены, а прежде тут всегда было полно шоферов-«дальнобойщиков». Взяли по две чашечки кофе и по пачке вафель. Когда вышли, Михальченко сказал:
— Ты иди, Богдан, а я в туалет схожу.
Возвращаясь из туалета, увидел, что старшина, остановив какой-то «ЗИЛ», разговаривал с шофером, сидевшим в кабине, лица его Михальченко не видел, но по номеру на борту понял: это та машина, которую они ждали. Михальченко быстро пошел в будку, где сидел Рудько.
— Дугаев прибыл, — коротко сообщил он Рудько.
Минут через пять вошли старшина и Дугаев.
— Вот, товарищ старший лейтенант, ездит, а техосмотр не прошел. — Уже три месяца просрочено, — старшина положил перед Рудько документы Дугаева.
Рудько стал медленно молча перелистывать бумажки, нарочито долго читал, а Михальченко осторожно разглядывал Дугаева.
— Что же это вы, Дугаев? — спросил наконец Рудько.
— Машина не моя, товарищ старший лейтенант.
— Куда ездили?
— На Волынь. Надо было в одном хозяйстве получить хмель.
— А кто послал вас?
— Начальство.
— Кто именно?
— Начальник отдела снабжения и сбыта.
— Фамилия?
— Деркач Алевтина Сергеевна.
— Она что, не знала, что машина не прошла техосмотр?
— Наверное, нет.
— А почему завгар ей не сказал?
— Не знаю.
— Ну а вы-то сами? Не дитя ведь. Почему не сказали ей.
— Да как-то так вышло, вроде срочно.
— Вы когда узнали, что предстоит ехать на Волынь?
Дугаев задумался. Явно прикидывал, как ответить, поскольку не знал, что на уме у Рудько. Наконец произнес:
— За три дня до поездки.
— Вот видите, а вы говорите «срочно». А мы ведь вас ждали, Дугаев, Рудько посмотрел на Михальченко. — Это я вас приглашал к девяти утра. Моя фамилия Рудько. А вы сели и уехали. Если знали за три дня о командировке, почему же не предупредили, что не явитесь?
— Так как-то получилось. Вы уж извините, товарищ старший лейтенант.
— У вас накладная на груз есть?
— А как же! — Дугаев извлек из бокового кармана тонкие листки.
Просматривая их, Рудько как бы между прочим спросил:
— У вас гараж есть?
— Личный, что ли?
— Личный.
— Есть. Правда, металлический.
— Какая машина в нем стоит?
— У меня сейчас машины нет. Продал. Там старенький мотоцикл.
Михальченко видел по глазам Дугаева, что тот, иногда поглядывая на него, пытается понять, кто этот в штатском, какова его роль тут?
— Нескладно получается, Дугаев, — произнес молчавший все время Михальченко. — Говорите, что о поездке знали за три дня. А жене сказали накануне вечером, что назавтра собираетесь в ГАИ, но позвонила Деркач, и утром укатили на Волынь. Так кто врет, Дугаев, вы или ваша жена?
Не давая ему опомниться, Рудько спросил:
— Вы давно были в своем гараже?
— Давно, наверное, месяца два назад.
— Что в нем хранится? — спросил Рудько.
— Кроме старого мотоцикла — ничего.
— Может, сдавали гараж в аренду?
— Нет.
— Дугаев, я давненько работаю в угрозыске, — вдруг мягко сказал Михальченко. — Да и следователь Рудько тоже, как понимаете, не пальцем деланный. Как думаете, кому из нас сейчас легче — вам или нам?
— Вам, — тихо ответил Дугаев. — Вы власть.
— Не поэтому, — покачал головой Михальченко. — Нам легче потому, что мы знаем правду, а вы, прежде чем ответить, вынуждены гадать, сойдется ваш ответ или, как горбатый, не прислонится к стене, как его ни приставляй. И от этого умственного напряжения мысли ваши потеют, а язык фигню на фигню городит.
— Я что? Я ничего… Все по правде… — нервно крутил Дугаев брелок с ключами от машины.
— Где вы храните ключи от своего гаража? — спросил Рудько.
— Дома, на кухне в ящичке.
— И сейчас они там?
— Должны быть.
— Сколько у вас пар ключей?
— Одни.
— А вот ваша жена говорит, что ключей в этом ящичке нет. Может, вы забыли и случайно захватили с собой? Вы поройтесь в карманах, поищите.
Уже сбитый с толку, растерявшийся Дугаев начал шарить по карманам и из бокового в куртке извлек ключи.