— Забыл выложить, — задергал он головой.
— И два месяца таскали их с собой? — спросил Михальченко.
— Зачем? — искренне вырвалось у Дугаева. — Они обычно в ящичке… А… Ну да… — понял он свой промах и умолк.
— Облегчить мне вашу душу, Дугаев? — подмигнул Михальченко.
Тот не ответил, сидел понуро.
— Тогда слушайте. Вы сделали три ходки со склада «Промимпортторга». Первый раз вывезли ящики с электроникой, во второй — коробки с краской, а на днях — пластиковые мешки с гранулами. Все это засунули к себе в гараж. Позавчера раненько-раненько вы взяли ключи из ящичка на кухне и уехали на Волынь. У меня все складно, Дугаев?
Дугаев молча мял пальцы так, что они хрустели.
— Что в гараже, Дугаев? Только не врите, мы же поедем, проверим.
— Некоторая аппаратура… Чужая…
— И все? — как бы наивно спросил Михальченко.
— Да.
— С аппаратурой разберемся, чья она. А вот, куда девалась краска? Когда и куда вы перепрятали мешки с гранулами? Мы ведь нашли несколько гранул возле вашего гаража. Мы их не тронули, Дугаев, они там лежат. Вы, конечно, можете сказать, что это мы вам подложили. Есть такой соблазн, а Дугаев? А что, если немножко гранул высыпалось и в гараже? А он у вас заперт и ключи от него у вас. Вы все поняли теперь? — закончил Михальченко.
— Понял, — сипло ответил Дугаев.
— Так где же коробки с краской?
— Отвез на Волынь… Продал одному слесарю по кузовным работам.
— А мешки с гранулами?
— Высыпал на свалку.
— Теперь вам остается рассказать, кто скомандовал вывезти, а вернее выкрасть груз со склада, как вы узнавали, когда надо приехать на склад за грузом. Ведь вы брали именно груз фирмы «Золотой ячмень». С чего бы? Хотите рассказать все?
Дугаев долго молчал, возможно, припоминая весь их разговор, места, в которых он влетел в ловушки, и, убедившись, что их достаточно много, слегка кивнул.
— Только письменно, Дугаев, так вам легче будет, — Михальченко, осмотревшись, увидел на полочке под стопкой брошюр пачку серой бумаги, взял на ощупь и положил перед Дугаевым. — Подробно, Дугаев, но без фантазий. — Потом снял трубку и позвонил в бюро Левину: «Ефим Захарович, не уезжайте, дождитесь меня. Дугаев исповедуется…»
27
Ночь выдалась тяжелая: до половины третьего вызывали несколько раз на консультации: в хирургию, в терапию и в кардиологию, а затем подряд привезли четыре инсульта, да все тяжелые. Утром, когда ординаторская заполнилась, коллега сказал Костюковичу, что его разыскивала Каширгова. Он удивился — знал, что она на курсах, но не знал, что вернулась. После пятиминутки позвонил ей в отделение.
— Здравствуйте, Марк. Я уже на месте. Вернулась на неделю раньше, сказала она. — Вы с ночи?
— Да. Но я зайду.
— Заходите, угощу вас кофе…
Он шел по внутреннему двору уставшей походкой, ощущая от бессонной ночи тяжесть в затылке и резь в глазах. Он уже был у двери в отделение патологической анатомии, когда она отворилась. Костюкович машинально шагнул в сторону, чтобы пропустить выходившего оттуда человека. Им оказалась миловидная стройная девушка в белом халате и в белой шапочке. Он узнал ее не сразу, но узнал. Она тоже придержала шаг, видимо, от неожиданной встречи, смутилась.
— Что вы тут делаете? — вырвалось у него.
— Я тут работаю.
— Кем?
— Лаборанткой.
— Как вас зовут?
— Аня… Извините, я спешу, — вдруг заторопилась она…
Каширгова ждала его. Шнур чайника свисал из розетки, на столе стояла банка гранулированного кофе «Кафе Пеле», две чашки и сахарница.
— Совсем приехали, Сажи? — спросил он, усаживаясь.
— Да. Нас отпустили на неделю раньше… Что у вас слышно?
— Был у главного.
— Ну и?..
— Он утерся. В прокуратуре тоже все нормально.
— И я была у главного. Получила удовольствие, показав ему стекла.
— Обрадовался?
— Изобразил во всяком случае… Я подала ему заявление, Марк.
— Какое?
— По собственному желанию.
— То есть? — он поставил чашку в блюдце.
— Ухожу на кафедру. Там есть ставка ассистента. Сивак берет меня. Я все же кандидат, — усмехнулась она.
— Зачем, Сажи?
— Надоело. Буду наукой заниматься и читать лекции.
— Интересный поворот, — не скрывая огорчения, сказал он.
— Но будем видеться, Марк. Из вашего отделения до кафедры даже ближе, чем сюда… И потом — у вас есть мой телефон, а у меня ваш.
— Ну разве что, — хмыкнул он.
— Еще кофе, Марк?
— Нет, спасибо…
Пока произносились все эти слова, другие слова немо возникали на периферии его мозга, подыскивали свое место в логическом ряду, составляли теперь уже хорошо видимую и понятную картину. И когда последний мазок вроде завершил ее, Костюкович сказал:
— Сажи, у вас работает такая лаборантка — Аня? Беленькая, смазливенькая с хорошей фигуркой?
— Да, есть такая, — удивленно ответила Каширгова. — Понравилась?
— Внешность — весьма… Вы не могли бы пригласить ее сюда?
— Сюда?! Зачем?!
— Пригласите, пригласите.
— В чем дело, Марк?
— Она у вас старшая?
— Нет. Исполняла обязанности, пока старшая была в отпуске.
— А когда это было?
— Около двух месяцев тому, — Каширгова сняла трубку внутреннего телефона. — Так что, звать?
— Да-да. Непременно!
— Вы меня заинтриговали. Алло, Света, ты?.. Скажи, чтобы Аня Минеева срочно зашла ко мне… Разыщи ее…
— Пишет он неграмотно, но за это сочинение я ставлю ему пятерку брехни вроде нет. Ладно, проверим, — сказал Левин, дочитав последнюю страничку излияний Дугаева. — Где он сам?
— Рудько поехал с ним в его гараж. Я попросил Богдана, чтоб он подольше держал при себе этого писателя — вы успете к Алевтине Петровне Деркач до того, как он появится там, так будет веселей.
— На чем они поехали?
— А на его грузовике, Рудько с ним в кабине, а в кузове хмель, засмеялся Михальченко. — Бедняга Чекирда звонил?
— Нет… Ну что, начнем? — Левин взялся за телефон, набрал коммутатор пивзавода. — Будьте добры, 5-13… Алло!.. Алевтина Петровна? Здравствуйте. Моя фамилия Левин… Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне срочно нужно повидать вас… Нет, по телефону это долго и не в ваших интересах, коммутатор дело ненадежное… Интригую?.. Нет, я не интригую… Есть такое бюро, занимается всякой всячиной… Уверяю вас, отлагательства не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы… Это при встрече… Да, прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок… Левин Ефим Захарович… Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, — он опустил трубку и сказал Михальченко: — Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил… Я поехал…
— Если Чекирда объявится, что ему сказать?
— Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну…
— Куда едем, Ефим Захарович? — спросил Стасик, когда Левин уселся в машину.
— На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?
— Нет, я люблю «сухарик», я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой там виноград давят?!
— Слышал…
Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты «7» висела табличка «Начальник отдела снабжения и сбыта».
Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной. Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил сразу и подумал: «Властна».
— Я — Левин, — сказал он кратко.
— Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?
— Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется «След».
— Многозначительное название.
— Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени. Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел на пенсию с должности прокурора следственного управления.
— К чему эта преамбула? — перебила она.
— Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову — он посмотрел на нее. Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.
— Дальше, — спокойно сказала она, словно приняв его условие.
— Вот это — так сказать, исповедь шофера Дугаева, — Левин вынул из папочки сцепленные скрепкой серые странички. — Она весьма многословна, но я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте, пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.
— А где сам Дугаев?
— Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.
Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела снабжения и сбыта.
— Что же требуется от меня — опровержение или подтверждение? спросила она, закончив читать.
— Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать затея безнадежная, а подтверждать или нет — дело ваше. Я ведь не из прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю договорные обязательства перед нашим клиентом.
— Какие тут возможны варианты? — не то Левина, не то себя спросила она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. Вы же сразу побежите в милицию.
— Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят, поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно, уже официальное лицо — некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего Дугаева.
Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, — выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упом