— Что слышно, Ефим Захарович? Как я понял из нашего телефонного разговора, есть новости.
— Все, что вы просили, все, что нам полагалось, мы сделали, а вот обрадовать вас нечем. Вот здесь все изложено, прочитайте, — Левин протянул собеседнику несколько машинописных страниц, сколотых скрепкой. — Это, так сказать, наш отчет…
По мере того, как Чекирда читал, лицо его как бы усыхало и серело, заметно дергался кадык, когда он нервно сглатывал слюну. И, наблюдая за ним, Левин философски думал: «К его лицу никто не прикасался, никакого физического насилия, а смотри, что с ним делается! Как это происходит в человеке за краткое мгновение? Что из мозга несется в мышцы человека, чтоб вдруг вызвать такие разительные перемены?! Жалко, конечно, его… Кто бы он ни был, все же хотел что-то производить, а не заниматься куплей-перепродажей… Интересно, что он предпримет?..»
— Сволочь! — только и сказал Чекирда, дочитав последнюю страничку и уставился Левину в глаза.
— Я с нею мало знаком, — увернулся Левин от комментариев, и, упреждая возможный вопрос Чекирды, спросил: — Что вы намерены делать?
— Обращусь в прокуратуру! — решительно сказал Чекирда.
— Деркач предполагала такой исход, но мне показалось, что она не очень, что ли, верит в это. Что-то она имеет в виду, — деликатно намекнул Левин.
— А мне теперь плевать! Мы разорены!
— Что ж, вам виднее.
— Я могу забрать это? — Чекирда указал на странички отчета.
— Разумеется. Это — ваш экземпляр… У вас есть к нам претензии, Артур Сергеевич?
— Нет, — резко ответил.
— Тогда, пожалуйста, зайдите к Михальченко, закруглите с ним все формальности… Я вам очень сочувствую, поверьте, — Левин провожал его до двери. — Для вас, конечно, это слабое утешение, но в нашем зарождающемся бизнесе подобных уродств будет немало, — от этой выспреной фразы Левину самому стало смешно, но он сохранил серьезное выражение лица. В конце концов, как-то надо было завершить разговор, и потому патетика была не худшим способом…
Ирина Костюкович не вошла, влетела в кабинет Погосова.
— Погос, это правда?
Он в этот момент что-то писал. Подняв тяжелую широколобую голову, удивленно посмотрел на нее, затем медленно спросил:
— Ты о чем, дорогая?
— Ана-бо-ли-ки![8] Ты обманул меня! Сказал, что это хоздоговорная тема. Выходит, и я, и кто-то еще готовили препарат, а ты испытывал его на людях! И не в клинических условиях! Значит, я соучастница?!
— Никакая ты не соучастница, — отложив ручку, спокойно произнес он.
— Но ведь я по твоей просьбе проверяла взвесь на трех группах животных и, получив хороший результат, тем самым благословила твои подпольные фокусы!
— Сядь, Ира, успокойся и выслушай. К этому анаболику я шел четырнадцать лет. Пять лет назад он был готов. То, что он на порядок выше отечественных аналогов и кое-каких зарубежных, я доказал. Я ведь не студент химфармфакультета. Все эти годы я стучался в двери фармкомитета бывшего минздрава, бывшего СССР. И постоянно получал от ворот поворот, отписки. Как же! Какой-то провинциальный завлаб фантазирует! А главное не в этом. Главное вот: у них в Москве, под боком, в лаборатории членкорра Звягинцева работали над аналогом. Я сделал это на два года раньше, и то, что сделал я, лучше, потому что я не пренебрег качеством наполнителя. Но одобрили препарат Звягинцева, своя рука — владыка. И в управлении по внедрению новых лекарственных препаратов утвердили звягинцевский. Я же остался с носом. Но я упрям, я продолжал работу, совершенствовал…
— А знаешь ли ты, что некто Зимин, пловец, из команды, которую тренируют твои приятели Гущин и Туровский, умер. А ведь он глотал твои анаболики!
— Он что, отравился ими? Да, и мой анаболик токсичен, как всякое лекарство, если его принимать в лошадиных дозах.
— Нет, он не отравился. Но он, видимо, принимал его длительно и действительно в лошадиных дозах. В результате — поражение стенок кровеносных сосудов, васкулит, тяжелый гипертонический криз, инсульт, — и смерть. Все, как видишь, в логической последовательности!
— Не может быть! Откуда ты знаешь?
— От брата. Зимин — его больной. Ты что, не знал, что Гущин, Туровский и этот дерьмец Алтунин скармливали Зимину твой анаболик?
— Знал, разумеется. Но они клялись, что дают его разумно.
— В результате их «разумного» погиб человек. Кто следующий после Зимина? Он глотал этот стероид, видимо, не один год.
— Они пользовались не только моим, везли и другие стероиды из-за границы. Но мой препарат давал лучший эффект. Я долго работал над наполнителем. Традиционно считается, что наполнитель — это для объема, чтоб человеку легче было проглотить 3–5 миллиграммов препарата. А мне важно было создать такой наполнитель, чтоб он не только придавал форму порошку — в виде таблетки или капсулы, — но и быстрее растворял стероид в организме, снижал кислотность, а главное — быстро выводился из организма. Та взвесь, которую ты испытывала на трех группах животных, — это будет совершенно новый наполнитель. Они предпочитали мой анаболик еще и потому, что зарубежные новинки стоят безумно дорого, за все надо валюту. А я им обходился дешевле… Вот тебе вся правда.
— Не знаю, чем все это кончится для тебя, если узнает руководство института. Да и вообще… Это же додуматься надо: устроить частную лабораторию под институтской крышей! Они много платили тебе?
— Много, но я платил и тем, кто помогал мне здесь. Вот только тебе не уплатил, — усмехнулся он.
— Хватит паясничать!.. Кто еще с тобой работал?
— Фамилии тебе не нужны. Семь человек.
— И ты — восьмой?
— Нет, я первый. А работали со мной биолог, токсиколог, морфолог и другие профессионалы.
— И все из института? Из нашего?
— Нет, разумеется, из других институтов тоже.
— Целая лаборатория! Остановись, Погос, остановись!
— Скоро остановлюсь: я уже не Погос, а погост. Здесь, — он потер ладонью свой огромный лоб, — уже началось торможение, Ира. Жизнь вошла в плотные слои атмосферы, не за горами склероз.
— Пей больше! — она махнула рукой и быстро вышла…
— Ты был прав, — сказала сестра. — Погос снабжал их своим анаболиком.
— Ты говорила с ним? — спросил Костюкович.
— Да.
— Как он объясняет свое участие? Как выглядел?
— В общем жалко… Это что, уголовно наказуемо?
— Не знаю.
Зазвонил телефон. Костюкович снял трубку:
— Слушаю… Да, Володя… Ко мне? Сейчас? По какому случаю? Что ж, зайдите… Гайдамацкая двенадцать, квартира шесть… — Положив трубку, Костюкович сказал сестре: — Ко мне сейчас придет один пловец, Володя Покатило, приятель Зимина. Хочет о чем-то срочно поговорить.
— Я буду мешать?
— Ну что ты!..
Покатило явился минут через пятнадцать.
— Быстро вы, — сказал Костюкович, открыв дверь.
— Меня знакомый подвез.
— Проходите.
— Вы один дома? — спросил Покатило, когда вошли в комнату.
— И сестра. Она у себя. Но у меня от нее секретов нет, — ответил Костюкович, гадая, что привело парня.
— Ну хорошо, — Покатило сел. — Доктор, вы точно знаете, от чего умер Юра Зимин?
— Я-то знаю. Точно знаю.
— От чего?
— У него был тяжелый васкулит, приведший к инсульту.
— Что такое васкулит?
— Поражение стенок кровеносных сосудов.
— А отчего оно бывает?
— Причин может быть много. Но тебя интересует, наверное, почему это случилось у Зимина?
— Да.
— Он принимал анаболические стероиды.
— Это что, опасно? Они ядовитые?
— Это очень хорошее лекарство, Володя. Но если его принимать длительно и в неумеренных дозах, стероиды из лечебных препаратов превращаются в убийц, — старался попроще объяснить Костюкович. — Почему тебя это заинтересовало вдруг?
— Больно они суетились в этой истории.
— Кто?
— Гущин, Туровский, Алтунин… У нас кто хорошо плавает? Тот, у кого в кармане аптека.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы ведь, доктор, сидим на допингах. Вы что, не знали этого?
— Я понял, что анаболические стероиды Зимин принимал, как допинг.
— С чего вы поняли?
— Один умный человек объяснил.
— Спортсмен?
— Нет, профессор… У Зимина был бурсит.
— Я знаю. На локте. Не заживал почему-то.
— А потому же: у того, кто долго принимает стероиды, травмы очень плохо заживают. Случается, годами. У Зимина даже свищ образовался… Ты тоже сидишь на допинг-препаратах? — Костюкович в упор посмотрел на Покатило.
— Туровский мне балду гнал, мол, пей, это витамины. Название не говорил. Но я спер одну коробочку, показал знакомому аптекарю, там по-немецки написано на вкладыше, что это анаболик. Я и сказал себе: «Все, Володя, теперь ты допинговый мастер».
— Все спортсмены сидят на стероидных допингах?
— Зачем все? Тех, кого готовят для престижных соревнований, в общем лидеры. Многие олимпийцы, сборники.
— Значит, Гущин и Туровский…
— Они мужики крутые и деловые. К ним ездят тренеры из многих дальних городов. Гущин и Туровский снабжают их анаболиками. За валюту. Потому что и сами покупают на валюту за границей. У них там уже есть свои люди.
— Смотри, как поставлено! — удивился Костюкович.
— А вы думали!
— Володя, а на вас у Туровского медкарта заведена?
— А как же! На каждого. Он их не прячет. Но там вы ничего не найдете. Главное у него в блокнотике, все графики на нас, он таскает с собой этот блокнотик.
— И много они платят продавцам за допинговые анаболики?
— Наверное. Они в цене наркотиков. Но расходы окупаются: ведь выигрыш на престижных соревнованиях — это шмотки фирмовые, видики, музыкальные центры, магнитолы. Им много денег требуется: ведь надо золотить мохнатые лапы на самом верху.
— Но ведь есть допинг-контроль. Разве не ловят?
— Горит на этом в основном середняк. Наш Туровский такие графики лепит, что ко дню, когда могут взять пробы, организм уже чист. Во всяком случае у него и Гущина не было ни одного прокола. Тут даже на денек ошибиться нельзя — влетишь! Почему они не пускали меня в Будапешт на Кубок Дуная? Потому что готовили на Европу, собирались кормить «химией», но по графику, так, чтобы к началу Европы я уже был «чистый». А в Будапеште соревнования раньше, получалось, что был бы самый разгар моего сидения на «химии», значит, мог сгореть, случись в Будапеште допингконтроль. Теп