— Смогу. Спасибо… Много сегодня было?
— Четыре вскрытия. Это по понедельникам у нас завал, а сегодня терпимо…
Костюкович знал, что патологоанатомическое отделение их больницы в сущности — городская прозектура, куда свозят умерших почти из всех больниц. После суббот и воскресений вскрытий особенно много…
Костюкович вернулся в ординаторскую. Врач, которого он сменял, пил перед уходом кофе.
— Как дела? — спросил Костюкович.
— Три свежих инсульта. Два мужика и женщина.
— Куда положил? — поинтересовался Костюкович, помня, что в его палатах мест не было.
— Мужиков к себе, а женщину в первую неврологию, у нас все женские забиты.
Когда коллега ушел, Костюкович выложил из кейса пакет с едой, стетоскоп и тонометр, сунул молоточек в карман халата и мысленно попросил Бога, чтоб ночь прошла спокойно, никто не умер. Ночное дежурство — самое удобное время, чтобы привести в порядок истории болезней, тем более сегодня четверг, канун выписок, а у него завтра выписывалось четверо постинсультных.
Заперев ординаторскую, он отправился на вечерний обход.
Больница их — гигант на тысячу коек. Девятиэтажные корпуса соединялись застекленными переходами. И называлась она «Городская клиническая больница скорой помощи», куда везли круглосуточно. Этот пронизанный пассажирскими и грузовыми лифтами комбинат жизни и смерти находился на высоком плато, фасадом корпуса были обращены к раскинувшемуся внизу городу…
Закончив обход, дав распоряжения дежурившей с ним сестре, Костюкович вернулся в ординаторскую и сел приводить в порядок истории болезней.
Время шло незаметно, около двенадцати ночи вошла сестра.
— Марк Григорьевич, кофе? — предложила.
— Не прочь.
Она налила ему из своего термоса полную чашку и вышла. Он ел принесенные из дому бутерброды, запивал горячим кофе. Затем снова принялся за работу. В начале второго по внутреннему телефону вызвали в приемный покой. Слава Богу, оказалось только на консультацию. В два он прилег в маленькой комнатке, тут же, при ординаторской. И сразу заснул. Поднял его звонок — опять из приемного покоя, и опять консультация. Затем стало плохо трем больным, отправился к ним в палаты. Около четырех утра снова прилег, заснул глубоко, безмятежно, как дома…
В пять утра уже светало, небо над лесом порозовело, там всходило солнце, серпок луны поблек, словно истощился за ночь, и стал похож на кусочек оторвавшегося облачка. В эту пору шоссе было пустынным. Белая машина — «Жигули-шестерка» — замигала указателем левого поворота — там, ответвляясь от магистрали, в сохранившуюся ночную прохладу уходила дорога, затененная лесом. Проехав несколько метров, машина вдруг странно начала замедлять движение, сползла к кювету, и почти нависнув над ним правым передним колесом, остановилась. Водитель упал грудью на руль, бессильно уронив голову. Через какое-то время пассажир, сидевший рядом, выскочил из автомобиля и побежал к шоссе.
Так началось утро этой пятницы…
Очередной звонок-вызов пробудил Костюковича. Он вскочил, глянул на часы: десять минут седьмого, кончалось ночное дежурство, начинался новый день. Разгладив ладонями лицо и приведя в порядок волосы, Костюкович пошел к лифту. Внизу, в приемном покое, его уже ждал вызванный дежурный нейрохирург. На носилках лежал с закрытыми глазами молодой парень. Костюкович сразу отметил автоматизированные движения его левой руки, и приглядевшись, понял: коматозное состояние. И тут же нейрохирург как бы подтвердил:
— Кома. Артериальное 220 на 120. Полагаю, инсульт. Забирайте, коллега, он ваш, — сказал нейрохирург Костюковичу.
— Все-таки была автоавария, — заметил Костюкович. — Так что мой он или ваш…
— …Давайте в реанимацию, там и решим, чей он, — сказал нейрохирург.
Костюкович повернулся и только сейчас заметил стоявшего в стороне молодого человека с кровоточащей ссадиной на щеке.
— Что с вами? — спросил Костюкович.
— Мы были вместе в машине.
— Подождите здесь, не уходите, — и обратившись к медсестре, сказал: Промойте ему ссадину перекисью…
— Ну что, мужики? — спросил дежурный реаниматолог, когда вместе с больным грузовой лифт поднял их на четвертый этаж.
— Автоавария, — сказал Костюкович.
— Давайте его на томограф, — по-командирски произнес нейрохирург.
Через пятнадцать минут рентгенолог бесстрастно изрек:
— Геморрагический инсульт.
— Я пошел, — победно произнес нейрохирург и удалился.
«Куда же я его положу? — гадал Костюкович, помня, что ни в 1-ом, ни во 2-ом неврологических отделениях мест нет. — Хотя бы часов до двенадцати дня, сегодня выписка, места будут… Разве что в чуланчик возле манипуляционной?.. Кровать, кажется, там есть…»
Он шел по длинному коридору своего отделения, давая на ходу указания дежурной сестре:
— Готовь набор для пункции… Заправь капельницу…
Впереди них пожилой санитар двигал каталку с больным, время от времени продолжались все те же автоматизированные движения его левой руки, на локте ее Костюкович заметил небольшую, размером с пятак наклейку из лейкопластыря…
Закончив осмотр парня, сделав все необходимое, Костюкович вернулся в ординаторскую и взял еще свеженькую, незатрепанную историю болезни; в приемном покое заполнены были лишь строчки паспортных данных: Зимин Юрий Павлович… 20 лет… студент института физкультуры… улица Волынская, 17, квартира 4… Прежде чем начать подробные записи, Костюкович вспомнил, что внизу остался молодой человек, который был с Зиминым в машине. Он позвонил в приемный покой и попросил: если тот еще не ушел, пусть поднимется…
— Болит? — спросил Костюкович, взглянув на лицо вошедшего. — Как вас зовут?
— Покатило Володя… Это пустяк, — прикоснулся он к ссадине.
— Садитесь, Володя. Как это произошло?
— Мы были в гостях на даче, там заночевали. К восьми должны были вернуться на спортбазу в город. Ехали нормально, вдруг Юра ойкнул и повалился на руль, машину понесло в кювет, я рванул ручник, а потом через его ногу — по тормозам. Минут через сорок я поймал на трассе патрульную машину ГАИ. Они нас отволокли к посту, оттуда вызвали «скорую».
— Зимин не был выпивши?
— Да ну! Не пьем мы. Мы «сборники». Мастера спорта.
— По какому виду?
— По плаванию. Сейчас Юра готовился на Европу, а я в Будапешт — на Кубок Дуная. Так что насчет спиртного вы не думайте.
— Вы оба студенты инфиза?
— Ну… так… числимся…
— Скажите, Володя, а Зимин накануне не жаловался, что плохо себя чувствует?
— Как-то говорил, что затылок болит, вроде отлежал шею или во сне неудобно повернулся.
— Вы его родителям сообщили?
— У него только мать… Сейчас поеду к ней… А что сказать ей, доктор?
— Пусть приедет.
— А что у него доктор, опасное?
— Опасное.
— Так я больше не нужен?
— Да, идите…
Была уже половина восьмого утра. До конца дежурства оставалось полтора часа. Костюкович принялся заполнять историю болезни Зимина.
В начале десятого отделение ожило: санитарка протирала вогкой тряпкой полы, покрытые линолеумом, нянечка катила тележку с грязной посудой в раздаточную, ходячие больные возвращались из столовой в свои палаты, ординаторская заполнилась голосами врачей — началась короткая отделенческая пятиминутка. Когда она закончилась, Костюкович отдал старшей сестре истории болезней тех, кто сегодня выписывался:
— Наталья Петровна, у меня четверо: из шестой, восьмой и девятой. Как только в двухместной освободится койка, переведите туда немедленно Зимина, он в чуланчике, очень тяжелый…
Перед самым уходом он еще раз заглянул к Зимину. Тот лежал под капельницей. Почти ничего в его состоянии не изменилось, разве что чуть спокойней дышал, и несколько упало давление. Костюкович вернулся в ординаторскую, она была уже пуста, врачи отправились на обход. Он снял халат, открыл кейс, чтоб положить стетоскоп, тонометр и молоточек, когда вошел офицер милиции.
— Разрешите?
— Входите, — Костюкович поднял на него глаза.
— Старший лейтенант Рудько, — офицер козырнул. — Вы доктор Костюкович?
— Да. А в чем дело?
— Я следователь ГАИ. Ночью вы приняли Зимина Юрия Павловича?
— Принял. Утром.
— Мне нужно его допросить. Хотя бы кратко.
— Не получится. Он в тяжелом состоянии, без сознания… А по какому поводу?
— В двенадцати километрах от места, где наши сотрудники нашли Зимина в машине, произошла автокатастрофа. Погибло двое. Зимин мог быть свидетелем чего-нибудь такого, он проезжал этот участок дороги.
— Он был не один. Вы поищите приятеля, Владимира Покатило, он недавно ушел отсюда.
— А когда можно будет с Зиминым поговорить? Он скоро придет в себя?
«Милый ты мой, если за сутки он не выйдет из комы, боюсь, тебе уже никогда с ним не поговорить», — подумал Костюкович и сказал:
— На этот вопрос затрудняюсь ответить. Он в очень тяжелом состоянии. Случился удар, — употребил он старинное бытовое обозначение того, что произошло с Зиминым, полагая, что так будет понятней собеседнику.
— Удара там не было, — понял по-своему следователь. — Как-то им удалось погасить скорость, они почти сползли в кювет, чуть-чуть крыло примяли. Там и ударяться было не обо что…
«Значит, старший лейтенант, ты подтверждаешь данные томографа: черепно-мозговой травмы там нет», — про себя усмехнулся Костюкович.
— …А в прошлый раз могло быть похуже.
— Что значит «в прошлый раз»?
— Зимин у нас уже на учете. Полгода назад врубился в «Урал», хорошо, что не в лоб, солдатик-шофер успел отвернуть.
— Был пьян?
— Нет. Кровь брали, ни капли алкоголя. Сказал тогда, что в глазах вдруг пошли круги, на мгновение сознание потерял и зрение… Мы ведь его знаем, он наш из «Динамо», видели его на соревнованиях и по телевизору, когда из Варшавы показывали какой-то чемпионат. Он там первое место взял.
«Опухоль? — подумал Костюкович. — Нет, не похоже… Хорошо бы, конечно, сделать ангиографию[1]