– А на кой нам хрен все это нужно, Ефим Захарович? Сотрудник наш тут ни в чем не повинен, лицо нашей фирмы не загажено. Остальное – проблемы "Фармации".
– Пусть обращаются в милицию.
– Уже обратились.
– Ну и славно. А у нас с тобой есть господин Чекирда и его проблемы, – сказал Левин.
– Сейчас они и наши, поскольку наш счет увеличится за его счет.
– Ничего, не обеднеет.
– Я тоже так думаю… К осени у нас будет достаточно денег, чтоб купить факс, – поднял палец Михальченко.
– Думаешь, он нам очень нужен? Разве что для пижонства.
– Почему же? Вспомните, как мы жалели, что нет факса, когда вели дело с Густавом Анертом из Мюнхена! А дело о вымогательстве по Донецку!
– Ладно, ладно. Покупай хоть "мерседес". Я старый ретроград… Интересно знать, у кого эта коробка была конфискована на таможне?
– Чего вы опять вернулись к ней? – спросил Михальченко.
– Да так, инерция.
– Ни к чему нам эти заботы, – пожал плечами Михальченко. – Этот элементарный вопрос задаст на таможне любой опер. Но едва ли ответ его утешит: владелец конфискованной коробки скажет ему: "Да, забрали у меня. С тех пор я ее не видел". А если действительно владелец тут ни при чем?
– Тут опер может его спросить: "Зачем такое количество лекарств?" Я бы на его месте спросил, – сказал Левин.
– А я бы на месте владельца ответил: "Дефицит. Хотел подзаработать…" Пошли обедать, Ефим Захарович. Нечего над этой фигней ломать себе голову…
14
Костюкович допивал чай с вишней, когда раздался телефонный звонок. Второй, параллельный аппарат висел на кухне.
– Слушаю, – Костюкович снял трубку.
– Квартира доктора Костюковича? – спросил медленный баритон.
– Да, – Костюкович пытался вспомнить голос.
– Марка Григорьевича, пожалуйста, если можно.
– Я у телефона. С кем имею честь?
– Здравствуйте. Моя фамилия Думич. Я следователь прокуратуры Шевченковского района. Марк Григорьевич, нам надо бы встретиться.
– В связи с чем?
– В связи со смертью вашего больного Зимина.
– Понятно… Жалоба?
– Вы угадали. Когда сможете зайти?
– Да хоть завтра, – как можно равнодушней ответил Костюкович.
– Меня это тоже устраивает. А время?
– Могу только после работы, около четырех.
– Годится. Жду вас, доктор. Вы знаете, где прокуратура Шевченковского района?
– Бывать не приходилось, но найду.
– Седьмой кабинет.
– Седьмой так седьмой. Всего доброго, – Костюкович спустил трубку. "Продолжение следует, – подумал он. – Режиссер выстраивает новую мизансцену. Кто же он, этот искатель справедливости?.."
Следователь Думич оказался молодым человеком, почти ровесником Костюковича, но уже с лысиной, просвечивавшей сквозь редкие, очень светлые волосы. Он вскинул на вошедшего голубые близорукие глаза, казавшиеся испуганными за толстыми линзами очков. Костюкович уловил во взгляде вопрос, сказал:
– Я доктор Костюкович.
– Ага! – словно обрадовался следователь. – Садитесь, доктор… Ну что, приступим к делу, чтоб не терять времени?
– Уже и дело есть? – улыбнулся Костюкович, усаживаясь в плохонькое кресло.
– Бумажка во всяком случае имеется, – суховато ответил Думич. Познакомьтесь, – и он вынул страничку из тощей папки.
Сперва Костюкович посмотрел на дату. Жалоба поступила давно, как и та, которая у главврача, обе поступили еще до болезни Костюковича и до кражи в архиве Каширговой.
Затем он пробежал глазами текст, усмехнулся, возвратил следователю.
– Все это я уже читал.
– Где?
– Аналогичная чушь поступила и к нашему главврачу. Автор тот же. Хотя не уверен, что это истинный автор.
– Ну, а что бы вы могли сообщить по этому поводу, Марк Григорьевич?
– В объяснительной на имя главврача я уже все сказал, другого ничего быть не может, вот, – и он извлек из кармана копию той объяснительной, какую оставил главврачу, – можете подшить к делу.
– Мне бы хотелось услышать это в живом изложении. Сперва.
– Изложу, – и Костюкович пересказал всю историю с Зиминым.
– Значит похищенное из патологоанатомического отделения – протокол вскрытия и некропсийные материалы – это единственное опровержение жалобы?
– Единственное.
– Кому же понадобилось красть это? И зачем? У вас нет никаких предположений на сей счет?
– Нет.
– Плохо, – следователь посмотрел в глаза Костюковича, затем после паузы, сказал: – Копию этой вашей объяснительной вы, пожалуйста, перепишите для нас, так сказать собственноручно. Два дня вам хватит на это? И занесите мне, будьте добры.
– И что дальше?
– Жалоба на вас, как вы, надеюсь, понимаете, стала уже бумагой казенной, официальной. И я человек казенный. А речь в ней идет о том, что по вашей вине умер человек. Так что работы у меня прибавилось, следователь тоскливо вздохнул, встал, давая понять, что на сегодня все…
Когда Костюкович шел в прокуратуру, волнения почти не было, а охватило какое-то шутливо-нервическое настроение от сознания, что ни в чем не виноват. Сейчас же, возвращаясь домой, он забеспокоился, стал вспоминать разные случаи, когда врачей по похожим поводам вызывали к следователям; ни та, ни другая сторона часто не могла ни доказать, ни опровергнуть, верх в таких случаях нередко брала удобная фраза "умер больной". В палате во сне или на операционном столе, или во время какой-нибудь процедуры – _у_м_е_р_.
"А! Будь что будет", – как бы махнул рукой Костюкович.
15
В перерыве они вдвоем пили кофе с рогаликами, посыпанными маком. Кофе Погосов варил сам – из молотого зерна в настоящей медной турке на маленькой спиртовке.
– Твой кабинет можно найти по запаху, как духан, – засмеялась Ирина.
– Ты знаешь, сколько лет этой турке? – Погосов откинулся в кресле. Лет сто. – Еще прадед мой варил в ней. Мы, армяне, цепкие во всем, что касается домашнего очага, традиций, вещей.
– Может потому, что Армения мононациональна, как никакая другая республика? – спросила Ирина.
– Скорее другое: всю свою историю армяне боролись, чтоб уцелеть, не исчезнуть. На земле, наверное, только два таких народа: мы и евреи… Ты свой виварий пополнила? – неожиданно спросил Погосов.
– Да. А почему ты спрашиваешь? – удивилась она резкому переходу к другой теме.
– Зашиваюсь, выручи. На двух группах животных я уже проверил. Мне нужно еще испытать взвесь на ингаляционное и на аллергизирующее воздействие на третьей группе животных.
– Это по хоздоговорной теме?
– Да. Сделаешь?
– Ладно, доктор Фауст, сделаю. Хотя своей работы полно.
– Еще кофе? – предложил Погосов.
– Нет, хватит, очень крепкий.
Он начал убирать со стола, опрокинул чашку, густой черный ручеек потек под бумаги, лежавшие кипой справа и слева, Ирина стала помогать ему отодвигать бумаги, чтоб не промокли, откуда-то из-под них выкатился зеленый металлический туб, в каких обычно бывают импортные лекарства. Погосов схватил этот туб и сунул в карман. Ирину удивила торопливость, с какой это было сделано – туб металлический, не промок бы.
– Что это? – спросила она.
– Ерунда, – отмахнулся он. – Западногерманские витамины.
– Пьешь, что ли?
– Ага.
– Летом? Чего вдруг? Когда полно помидоров, болгарского перца, зелени. И ты все это любишь. Врешь ты, Погос.
– Вру, – добродушно согласился он, куском марли промокая лужицу на столе.
Приоткрылась дверь, девушка-лаборантка в белом халате, заглянув, сказала:
– Ирина Григорьевна, извините. К вам Суярко с химфармзавода приехал.
– Иду! – отозвалась Ирина…
16
Костюкович вышел из застекленного тамбура, где толпились родственники больных, пытавшиеся проникнуть в неурочное время к своим близким, уговаривали пожилую женщину-швейцара, но та была неумолимой.
– Посещение с пяти, вот написано, читать надо. Что вы тут кучу образовали, дайте доктору пройти!..
По долгим ступеням он спустился с холма и пошел к трамвайной остановке. Было начало четвертого. Он ждал трамвай минут десять, когда перед ним остановилась "девятка" и из приоткрывшейся дверцы высунулся Туровский:
– Марк! Домой, что ли? Садись!
Костюкович обрадовался оказии, на дорогу обычно уходил час из-за двух пересадок – с трамвая на автобус, а затем на троллейбус. Он редко ездил на работу своей машиной, парковаться приходилось на пятачке у входа в приемный покой, куда то и дело подъезжали машины "скорой", нередко калечившие докторские легковушки, дважды досталось и "жигуленку" Костюковича…
Едва он нырнул в "девятку", как почувствовал знакомый уже запах лосьона. Костюкович оказался на заднем сидении рядом с Туровским. Водитель, полуобернувшись, поприветствовал:
– Здравствуйте, Марк Григорьевич. Не узнаете?
Но Костюкович уже узнал Алтунина.
– Здравствуй, Сева, – коротко сказал Костюкович, все еще втягивая носом парфюмерный запах. – Разбогател, "девятку" гоняешь?
– Гоняю, – ответил Алтунин.
Рядом с Севой сидел здоровенный мужик лет сорока в светло-серой безрукавке и в серых из плащевки брюках. Мощные руки, тяжелые, как бы обвисшие, плечи.
– Знакомься, Марк, это наш тренер Виктор Петрович Гущин, – сказал Туровский.
Гущин молча кивнул Костюковичу, но голубовато-водянистые глаза его, словно выпученные, под короткими белесыми ресницами, смотрели как-то настороженно.
"У него, похоже, что-то со щитовидкой", – подумал Костюкович, отметив эти глаза, как бы не вмещавшиеся в орбитах. Только сейчас он вспомнил, что видел, хотя и издали, этого человека на спортбазе, когда приходил к Туровскому. Они сидели тогда с Туровским в комнатке, а через распахнутое окно виднелся бассейн, и там на бровке стоял тренер, что-то кричал, размахивая рукой, на нем были красные с каким-то узором красивые плавки…
– Ты спешишь? – спросил Туровский, повернув голову к Костюковичу. Мы едем с тренировочной базы, хотим где-нибудь пообедать. Составишь компанию?