– Денег с собой нет, – ответил Костюкович.
– Ерунда! Мы приглашаем, так что никаких проблем. Так, Петрович? обратился Туровский к тренеру.
– Порядок, – прогудел тот.
– Куда поедем, Виктор Петрович? – спросил Алтунин.
– Жми в "Голубой день".
Костюкович знал, что это гриль-бар за городом, в лесном массиве, в зоне отдыха. Ему не очень-то хотелось быть в роли приглашенного. С какой стати? Кто он им? Может, Туровский просто из вежливости сказал "составишь компанию?" в надежде, что откажется. А услышав, куда они собираются, он расстроился, понимая, что в этом загородном гриль-баре цены космические. Поэтому, когда добрались до развилки – влево дорога в центр, а прямо – за город, в сосновый бор, где и приютился "Голубой день", Костюкович сказал:
– Притормози, Сева. Я сойду, пожалуй. Мы там засидимся, а у меня еще дома кое-какие дела.
– Да брось ты! Вот совковая психология! – махнул рукой Туровский. Когда-то же и расслабиться надо! Не щепетильничай! Пригласили – не комплексуй. Мы знаем эту тревогу, и знаем свои возможности. Так, Петрович?
– Порядок! Кати, Сева, – скомандовал Гущин.
"А черт с вами! – подумал Костюкович. – Чего я в самом деле? Не напрашивался же!" – успокаивал он себя, пытаясь избавиться от чувства неловкости…
В гриль-баре народу было немного: время послеполуденное, да и будний день. Сразу же подошла официантка, похоже, знавшая клиентов.
Туровский сказал ей:
– Привет, подруга. Значит, как обычно, остальное из загашника.
Первым делом она принесла минеральную воду в бутылках без этикеток, на других столах на бутылках были этикетки местной воды "Криничанка". Только потом, во время еды Костюкович понял, что им подали "Боржоми". Стол быстро заполнялся: малиновые помидоры, маленькие огородные огурчики, филе копченого карпа, обложенное каперсами, пучки свежего лука, армянская бастурма, лобио с копченой грудинкой, в глубоком квадратном блюдечке крабы, тарелка с пахучей кинзой и тархуном, бутылка коньяка "Славутич", а вместо хлеба еще теплый лаваш.
– Откуда это у них все? – удивился Костюкович.
– Бар теперь частный, выкупили, трое из них: хозяин, жена и сестра жены официанткой. Крутятся, в Армению ездят за бастурмой и травой, за фасолью для лобио и "Боржоми" – в Грузию, за каперсами – в Азербайджан, за этими помидорами – в Молдавию… Ну что, приступим? – Туровский налил коньяк тренеру, Костюковичу, себе, а Севе Алтунину плеснул в фужер "Боржоми". – Плохо, когда за рулем, а, Сева?
– Ничего, компенсирую едой, – засмеялся Сева.
Пили и закусывали быстро, все были голодны. После первых рюмок пружина неловкости, давившая Костюковича, ослабла, он уже легко участвовал в общем разговоре на какие-то незначительные темы. Потом принесли горячее – бараньи ребрышки с жареным картофелем и зеленым горошком, появилась еще одна бутылка коньяка. Разговор пошел о спорте, о будущем хоккея и футбола, незаметно перескочил на медицину.
– Как твоя кандидатская движется? – спросил у Костюковича Туровский.
– Ни шатко, ни валко.
– Что так, Марк Григорьевич? – поинтересовался Сева Алтунин.
– Времени не хватает.
– А кто вам лабораторные работы делает? – спросил Сева.
– Кто придется! – Костюкович хмельно взмахнул руками. – Все дефицит, реактивов нет, за все приходится переплачивать, лаборантки шкуру дерут, как весь частный сектор. Правда, и зарплата у них символическая.
– Вам спонсор нужен, Марк Григорьевич, – подмигнул Сева.
– Для этого дела спонсоров не сыщешь, Сева, я кустарь-одиночка.
– Не скажите, – загудел тренер. – Наука не должна быть сиротой, – с умным видом изрек он, одним духом опростав фужер с "Боржоми".
– Чем тебе так интересен случай с нашим Юрой Зиминым? – спросил Туровский. – Банальная история, у тебя же таких много.
– Не совсем банальная.
– Нам бы не очень хотелось, чтоб ты возился вокруг этого, – понизив голос, сказал Туровский.
– А мы могли бы выступить спонсорами Марка Григорьевича, как думаешь, Олег? – снова заговорил Гущин, наполняя рюмку Костюковича коньяком, а свою водой.
– Конечно! – подхватил Туровский.
– Что вас смущает в моем интересе к смерти Зимина? – спросил Костюкович.
– Спортивный мир, Марк Григорьевич, это клановая система, свои тайны, их обсуждают только в своем кругу. Как у вас, у врачей. Вы ведь тоже не очень любите, когда со стороны кто-то проявляет интерес к вашим неприятностям. Нам это внимание ваше не очень приятно, разговоры пойдут. Вы должны нас понять, Марк Григорьевич, – сведя брови произнес Гущин. Что у нас на десерт, Олег?
– Мороженое с фундуком.
– Скомандуй подавать! Только пусть вареньем не поливают.
– Виктор Петрович прав, Марк, – закивал Туровский.
– Хотите, мы будем вашими спонсорами? Сколько надо? Если что, немного "зеленых" наскребем, – Гущин откинулся на спинку стула, глядя выпученными глазами в лицо Костюковичу. – Только оставьте Зимина в покое. Думаете, матери приятно, когда после всего опять возникает имя ее сына?
"Это я уже почувствовал: жалобы главному, в прокуратуру – подумал Костюкович, ловя быстрым взглядом их лица, но промолчал. – Что ж, Зимин их воспитанник, человек клана, как определил этот бугай…". Ему надоели эти разговоры, он поднялся, пошел в туалет. Когда вернулся, демонстративно посмотрел на часы:
– Мне пора… Вы догуливайте, а я как-то сам доберусь, может идет какой-нибудь автобус.
– Что ты, Марк! – воскликнул Туровский. Мы тебя отвезем, – он позвал официантку, обнял ее за плечо и увел к стойке бара платить.
Все разом поднялись.
Ехали молча, разморило – кого от еды, кого от выпитого. Костюковича от того и другого, его начала всасывать дремота, он встряхивался, старался, чтоб не заметили и мысленно ругал себя, что принял приглашение на этот обед, было ощущение, что унизился – подтолкнула к такому ощущению возникшая внезапно мысль: "А ведь они пытались меня в сущности подкупить!.. В чем же дело?.. Почему они так отгораживают от меня Зимина покойника, уже не принадлежащего им?.."
17
Левин не хотел садиться обедать один, ждал жену с работы, но ее все не было. "Стоит за чем-нибудь в очереди", – решил он, отправился на кухню, чистить картошку было лень, и он поставил на плиту кастрюлю с водой, чтоб сварить макароны.
В дверь позвонили. У жены были свои ключи, поэтому спросил:
– Кто?
– Это Марк, Ефим Захарович.
– Входи, сосед, – Левин распахнул дверь. – Ты, кстати, будем обедать. Мне одному неохота, скучно. Выпьем по пятьдесят граммов. Макароны любишь? Откроем кильку в маринаде. Есть борщ и котлеты… Проходи, садись.
– Спасибо, Ефим Захарович, я только что отобедал.
– Экий ты торопливый. Ира тебя, смотрю, обихаживает, вон животик наметился. Она хорошая девочка.
– Этой девочке уже под сорок, – засмеялся Костюкович.
– Но я-то помню ее школьницей… Ты ко мне или к Виталику?
– К вам. За советом. У меня неприятность.
– Какого рода?
– Умер больной. Мать написала жалобу в прокуратуру, мол, халатность, ошибка в диагнозе, невнимание и прочее. Хотя и делал все, что мог, поверьте. У него был тяжелейшие инсульт. Молодой парень, спортсмен. Даже если бы он выжил, а шансов там почти не было, то это "почти" означало, что он остался бы полным инвалидом: паралич, отсутствие речи, все это необратимо… Меня вызывали в прокуратуру.
– В какую?
– Шевченковского района. Следователь Думич.
– Этого не знаю. Наверное, новенький, из молодых… Что ты ему сказал?
– То, что и вам сейчас. Делал все, что нужно в этих случаях, все, что мог: капельницы, инъекции. Он прожил двое суток с небольшим и умер не приходя в сознание.
– История болезни есть?
– Конечно. Но следователю этого мало.
– Почему?
– В жалобе сказано, что я ошибся в диагнозе.
– А вскрытие?
– Подтвердило мой диагноз.
– Так в чем же дело? Надо снять копию с протокола вскрытия.
– Протокол потеряли, – Костюкович уклонился от подробностей на тему исчезновения протокола.
– Это хуже, – Левин задумался. – Тебя, конечно, потаскают, нервы потреплют. Тут еще многое будет зависеть от того, какую позицию займет руководство больницы: главврач, начмед. У тебя как с ними?
– С начмедом нормально. С главным похуже, он вообще дерьмо. Едва ли станет меня защищать, скорее отдаст на съедение.
– А зав патологоанатомическим отделением как?
– Она подтвердила мой диагноз. Вскрывала она.
– Это важно.
Костюкович хотел было сказать, что это ничего не меняет, поскольку "они любовники", как сказано в жалобе на имя главврача, и подтвердить диагноз теперь нечем – все похищено, но передумал.
– Я написал объяснение в прокуратуру, хотел вам показать, – он достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.
Пока Левин читал, Костюкович размышлял: "Сказать ему или нет, что обе жалобы, конечно, инспирированы, что написаны, как он уверен, не матерью Зимина? Но где у него доказательства? Он не имеет права назвать тех, кого подозревает, они легко отопрутся: скажут, что у них нет и не было оснований обвинять Костюковича, что они испытывают к нему только уважение и дружеское расположение, недавно даже обедать его приглашали в гриль-бар". "А разве не так?" – "Приглашали с расчетом". – "С какой стати, зачем!" – "Да, нам не очень приятно, что после смерти нашего товарища Марк Григорьевич все еще копается в этом. Это верно. Да и мать Зимина недовольна этим. Вот и вся наша корысть. Тут любезнейший Марк Григорьевич загнул…"
– Ну что ж, бумага составлена нормально. Пусть этот Думич и возится: доказательств, что ты невиновен, нет, кроме твоих слов, но и у жалобщика, как я понимаю, тоже одни слова. Есть категория дел особенно ненавистных следователям: заказные убийства, дела об изнасиловании и подобные твоему. Работы сейчас в прокуратурах по горло: захлебываются, есть дела покруче, которые надо разматывать немедленно, в срок, а с твоим можно и погодить, не горит. Вот так оно и будет, увидишь. В данном случае время – твой союзник. Так что относи следователю эту писульку, не нервничай, работай спокойно, чтоб у тебя опять кто-нибудь не помер, – сказал Левин.