– Ну, извините, – козырнув, сказал старший лейтенант. – Подожду, пока он придет в себя.
"Дай-то Бог, чтоб твое желание сбылось", – подумал ему вдогонку Костюкович…
Взяв кейс, он вышел из ординаторской, нащупал в кармане сигареты. Спустился лифтом и был уже в холле, когда его окликнули:
– Костюкович! Марк!
Он оглянулся. Человек быстро шел к нему, но издали Костюкович не мог понять, кто это, и только когда тот приблизился, узнал: Олег Туровский, учились на одном курсе, с тех пор как закончили институт, виделись не более двух-трех раз, а минуло уже двенадцать лет, Туровский куда-то исчез из поля зрения, и Костюкович вовсе забыл о нем, тем более, что в студенческие годы дружбы не водили.
– Здравствуй, Марк… Мы разминулись, я наверх пешком к тебе в отделение, а ты лифтом вниз, еле догнал… – он говорил быстро, видно, запыхался.
– Ты по каким делам здесь? – спросил Костюкович.
– Зимин Юра… Дежурный врач сказал, что ты его ночью принял, вот я и догонял тебя… Я с его матерью… Она наверху в отделении ждет… Что с ним?
– Он родня тебе?
– Нет. Я врач команды, – Туровский протянул ему визитную карточку.
– У него инсульт.
– Да ты что?.. Тяжелый?
– Хуже не бывает.
– Господи, как же так?
– Он что, действительно хороший пловец?
– Наша надежда, скоро чемпионат Европы. Может поднимемся, поговоришь с его матерью?
– Успокаивать нечем, – Костюкович пожал плечами, они двинулись к лифту.
Пока поднимались, Туровский успел сказать:
– Она Юру одна растила, отец бросил их давно, работает уборщицей в детской спортивной школе…
В коридоре напротив ординаторской их ждала невысокая худощавая женщина, она комкала маленький носовой платок. Костюкович заметил, что кисти у нее крупные, пальцы почти мужские с несколько деформированными суставами. Она подняла на Костюковича ожидающие, измученные страхом и неведением глаза.
– Юра в тяжелом состоянии, не буду скрывать. Делаем все возможное, произнес он сотни раз говоренную фразу. – У него инсульт.
– А… к нему можно? – тихо спросила она. – Я бы подежурила, сколько надо, подала бы попить или еще чего, если захотел бы…
– Пожалуй, нужно, хотя сейчас он едва ли сможет с вами разговаривать.
– С чего же такое случилось, доктор? – беспомощно спросила она. – Юра был такой сильный… Господи, за что же так!..
– Случается, – сказал Костюкович, разводя руками. А что еще он мог сказать?
– Вы уж постарайтесь, доктор, – тихо попросила она, – если что нужно, я все продам… – может там лекарства какие заграничные, – она глянула на Туровского, затем сказала Костюковичу. – И вас не обижу… Юрочка ведь один у меня… Я сейчас съезжу домой, кое-что возьму и вернусь… я быстро.
Они спустились в холл.
– Вы идите в машину, я задержусь с Марком Григорьевичем на минутку, сказал ей Туровский.
Когда она ушла, он спросил Костюковича:
– Мне-то ты можешь сказать: какой прогноз? Может действительно требуются импортные лекарства? Мы это быстро перекинем сюда через кордон из Венгрии, из Польши, из Чехословакии, откуда хочешь.
– Сейчас ему нужно одно: выйти из комы. А дальше будет видно. Но плавать ему уже не суждено, даже если выживет.
– Надо же!.. Такой парень!.. Ты домой? Могу отвезти.
– Нет, у меня еще тут кое-какие дела, – Костюкович соврал, никаких дел у него больше не было, он устал за ночь, мечтал лечь, но ему не хотелось сейчас в ту машину, где сидела мать Зимина.
– Я буду тебе позванивать, – сказал на прощанье Туровский.
Костюкович кивнул…
3
Юрий Зимин, не приходя в сознание, умер в субботу после полудня. Мать, все время не отходившая от его постели, на этот раз отлучилась на час: поехала домой за большой пуховой подушкой, чтоб заменить тощую больничную.
Ничего неожиданного в этой смерти для Костюковича не было, и все же умер его больной. Он не сомневался в своем диагнозе, только не успел понять, откуда у этого молодого атлета такая гипертония, обследовать его, как полагается, не удалось. Вспомнив, что в кармане пиджака лежит визитная карточка, которую дал Туровский, Костюкович позвонил на спортбазу.
– Да! Кто нужен? – отозвался хриплый бас.
– Пожалуйста, Туровского.
– Кто спрашивает?
– Скажите, доктор Костюкович.
– А в чем дело?
– Это я изложу Туровскому, – сдерживался Костюкович.
– Сейчас. Он в бассейне.
Ждать пришлось долго.
– Туровский слушает, – наконец раздался голос в трубке.
– Что это у вас за хам сидит у телефона?
Туровский хихикнул, а потом уважительно сказал:
– Это наш старший тренер… Что-нибудь случилось, Марк?
– Да. Зимин умер.
Туровский какое-то время молчал, затем, охрипнув вдруг, спросил:
– Когда это случилось?
– Два часа назад.
– Это ужасно! Ты даже не можешь понять, как это ужасно! – вырвалось у Туровского. – Такой инсульт?! – то ли усомнился, то ли в отчаянии произнес он, потом вдруг спросил: – Ты дома? Я перезвоню тебе минут через десять-пятнадцать. Нам надо посоветоваться и в коллективе, и с матерью, как быть.
– Хорошо, – сказал Костюкович.
Туровский позвонил через полчаса:
– Когда можно будет забрать тело?
– Сегодня и завтра – выходные. В понедельник я все оформлю, и после вскрытия, во второй половине дня, до пяти, можете приехать. А лучше во вторник. Я завтра опять дежурю ночь, заполню необходимые бумажки, а во вторник к десяти-одиннадцати утра все будет готово, – сказал Костюкович.
– Ладно, – как-то неуверенно произнес Туровский.
Следующее ночное дежурство было вне графика, у коллеги в Донецке сестра выходила замуж, попросил подменить. Отказывать не принято, самого подменяли не раз. Хотя дежурить в ночь с воскресенья на понедельник не любили: после субботних и воскресных лихих гуляний на пикниках, юбилеях, свадьбах, где ели и пили не в меру, не считаясь ни с возрастом, ни со здоровьем, "скорая" работала с особенной нагрузкой: инфаркты, инсульты, почечные колики, всякие перфорации, внезапные кровотечения, драки с тяжелыми травмами – вся больница стояла на ушах…
Не успел Костюкович закончить вечерний обход, как начался дурдом: в коридоре раздался крик и плач, за Костюковичем прибежала медсестра. Оказалось, умер лежавший с инсультом алкаш, хронический гипертоник, а голосила его жена, он умер при ней. Затем вызвали на срочную консультацию в травматологию; потом повторный инсульт выдала старушка – ветеран войны; через два часа инвалид-слепой, которого должны были завтра переводить в нейрохирургию по подозрению на опухоль, ковыляя в туалет, каким-то образом поскользнулся, упал и сломал руку. Еще через час, с промежутком в двадцать минут, привезли женщину – свеженький инсульт – и здоровенного мужика в гипертоническим кризом, острым нарушением мозгового кровообращения. И пошло-поехало. До пяти утра не то что прилечь, присесть, покурить не удавалось; бутерброды, которые Костюкович взял с собой, так и остались в кейсе, завернутые в фольгу…
Уже светало, когда он сел оформлять истории болезней, начав с неуспевшей обрасти бумажками анализов и исследований истории Юрия Зимина.
На пятиминутке Костюкович сидел, помаргивая слипавшимися воспаленными глазами, его покачивало, готов был тут же в ординаторской растянуться на полу, но только бы вырубиться из яви, уплыть в глубину сна. Когда все разговоры шли уже к концу, неожиданно вошел главврач. У него была страсть делать такие неожиданные налеты в отделения и устраивать профилактические разносы, поскольку повод для этого в любом отделении можно было найти всегда. Длилась говорильня час; персонально Костюковича ничто, слава Богу, не касалось, слушал он громоподобные речи главного вполуха. Наконец, в начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед, Костюковича поймали уже в коридоре и вернули к телефону.
– Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?
– Я после ночи, Варвара Андреевна, только сейчас освободился, собирался к вам, – сказал он.
– Давайте быстренько…
Он поднялся этажом выше.
– Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, – сказала начмед, когда он вошел. – Как ночь была?
– Кошмар, – коротко ответил он, подавая ей бумаги.
– Приезжали за трупом Зимина, а у меня – ничего, где его история болезни? – она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем (еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). – Я сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот… – взглянула на электрочасы, висевшие над дверью.
– Но вскрытия еще не было, – сказал Костюкович.
– Я тут выдержала осаду. Почитайте, – начмед протянула ему листок.
Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.
– Но мы же не имеем права без вскрытия, – сказал Костюкович. – Тем более, если умирает молодой человек.
– Это я все знаю, – раздраженно произнесла начмед. – Но мать закатила такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час. И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь с историей болезни.
– Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, – сказал Костюкович.
– Странно, – сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. – А что так, Марк Григорьевич?
– Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой гипертонии у молодого здоровенного парня.
– Как хотите, – она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя что, других забот мало?"
– Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, – сказал он. Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В крайнем случае подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для матери это уже будет существенно.