Стойкость — страница 25 из 32

— Лето...

Потом она торопливо высвободила свою руку, отошла на шаг и сказала:

— Завтра выходной день. Наши собираются на мас­совку. И я еду.— И торопливо зашагала в темноту.

И уже издали, сквозь неумолчный ветер, до него до­летело:

— Тогда и про американцев расскажу!

Потоптавшись на шоссе, Кравченко решительно двинулся вперед. Ветер бил в лицо, с шумом осыпался песок. Пыль поднималась стеной. А он шагал, рассекая воздух взмахами рук, и улыбался про себя.

— Берзинь...— бормотал он. — Странная какая фамилия!..

***

Зеленый автомобиль легко мчался по шоссе. Утреннее солнце переливалось всеми красками спектра в никелиро­ванных деталях его. Машина обгоняла подводы, лавиро­вала между грузовиками, подавая короткие сигналы.

За рулем сидел Кравченко. Он на ходу перекидывался фразами со своими соседями, то и дело подбрасывал шуточ­ки. Пассажиров было трое: Долматов, Тася и самый беспо­койный и столь же обрадованный утром, солнцем, своим существованием на земле — Славка. Он ерзал у Таси на коленях, забрасывал всех бессчетными «почему?», запро­сто обращался к Долматову на «ты» и подгонял Кравченко. Не только Славка так торопился на массовку. Больше всех не терпелось скорее попасть туда Тасе. И потому вид у нее был озабоченный. В организации массовки ей по пра­ву принадлежала почетная роль. Она была мамкой, как прозвал ее Славка, четырем тысячам рабочих: она ведала питанием всех участников массовки.

— А нельзя ли еще прибавить, Борис? — часто спра­шивала она, сдерживая непоседливого Славку.— Ты бо­ишься, что приедем раньше срока? Вот высадишь меня, а тогда и езжай катать Славку. Освободи ты хоть на ми­нуту меня от него, у меня колени гудят...

Славка с немой мольбой посмотрел на Долматова, тот подмигнул ему, и мальчуган перебрался на колени к Старику.

— Высади, Борис, ее,— забавно хмуря брови, сказал Славка.— Ладно уж, высади.

— Ничего себе сыночек! — засмеялся Долматов и стал щекотать мальчугана. Тот заливался смехом, отбиваясь от Долматова.

В этот самый момент автомобиль резко затормозил и остановился.

— Иди сюда,— поднявшись с места, крикнул Крав­ченко девушке с зеленоватыми, немного раскосыми глаза­ми.— Садись с нами, подвезем.

Когда девушка, чуточку закрасневшись, села в автомо­биль, Кравченко пояснил всем:

— Знакомьтесь. Это — Валентина Берзинь, наша луч­шая ударница.

— А я тоже ударник! — первым протянул ей руку Славка.— Я весь обед до капельки съедаю.

— Ну, тогда — здравствуй! — девушка пожала ему ру­ку.— Это сын? — спросила у Кравченко.

Нажимая на сигнал, Кравченко тихо произнес:

— Нет, это сын жены.

— А-а,— протянула Валя и снова закраснелась.

Славке ударница сразу понравилась. Не успел автомо­биль набрать скорость, как мальчуган очутился на коле­нях новой пассажирки. И разговор зашел у них про дет­ский сад.

Машина пересекла железнодорожное полотно и выеха­ла на проселок. Тонкий шлейф пыли стлался за нею.

— После вчерашней ночи да вдруг такой ясный день! — как-то ненароком заметил Кравченко, адресуя сло­ва Валентине.— Кто бы мог подумать?

Она не ответила и занялась разговором со Славкой. Теперь автомобиль ехал параллельно железнодорожному полотну. По рельсам вдогонку за ними мчался поезд, на ко­тором на массовку ехали рабочие. Песня, смех, веселый гомон вырывались из вагонов. Вдоль них протянулось огромное красное полотнище с лозунгом и рисунком. Стройный парень откинулся в броске гранаты, а рядом выстроились крупные белые буквы: «Готов к труду и обо­роне».

Поезд отстал. Замелькали редкие кустарники, проплы­ли деревенские избы, в окнах которых отражался бег авто­мобиля, а вслед ему равнодушно смотрели волы.

— Подгони, подгони, Борис! — увлеченно торопила Тася, и Кравченко нажимал на газ, прибавляя скорость.

Вскоре они выехали к перелеску, повстречали комсо­мольцев с сигнальными флажками, и Тася попросила оста­новить машину. Долматов выбрался тоже, за ним спрыг­нул и Славка, все внимание которого было поглощено сиг­нальными флажками. Его поручили на попечение Долма­тову.

Дальше они поехали вдвоем.

Борис искоса посматривал на Валю.

— Хороший мальчик,— сказала Берзинь.— Отец у него, должно быть, красавец.

— Кажется, это было его единственным достоинством,— нахмурившись на минуту, ответил Кравченко.

Расспрашивать подробнее она не стала, догадавшись, что ему не очень приятен этот разговор. И все-таки женское любопытство не давало покоя, и она тихо, словно бы про себя, заметила:

— Твоя жена — хороший работник. Я знаю ее.

— Да, она славный товарищ,— согласился он.

Впереди раскинулась большая поляна, усеянная поле­выми цветами. После серой однообразной степи она выгля­дела настоящим оазисом. Берзинь тронула его за локоть.

— Остановись. Я пойду к своим. Буду участвовать в со­стязаниях. Приходи посмотреть.

Не скрывая разочарования, он высадил ее из автомо­биля и медленно повел машину к лесу, где уже стояло не­сколько грузовиков.

— Ол райт! — поздоровался с ним инженер-америка­нец, «самый долговязый француз», как его называл Долма­тов, почему-то приписавший всех иностранных специали­стов к французской нации.

— Привет! Привет, мистер Рой. Поезд пришел?

— Нет еще! — ответил американец, борясь со смеш­ным акцентом в речи.— Опаздывает, сэр Кравченко.— Он произносил фамилию секретаря так: сперва «Крраафч...», потом добавлял «энка».— Мы свежий воздух...— и он изо­бразил, как все тут вкушают свежий воздух.

— Правильно! — Кравченко повторил его жесты и ми­мику.— Дышите, дышите. Такого воздуха нигде больше нет. Готов спорить.

И он зашагал по цветам.

Тут и там встречались загорелые, стройные и краси­вые фигуры — сплошь, казалось, физкультурники. Они готовились к соревнованиям. Под желтым солнцем среди зелени мелькали белые и синие майки, сверкала бронза мышц, слышался разлив звонкой молодой речи. Вот-вот в лучах солнца взлетит посланный крепкой рукой диск. Взовьется свечой в светлое, беззаботное небо баскетболь­ный мяч. Врежутся в теплый воздух, напряженно подав­шись всем телом вперед, бегуны. И накружится калейдо­скоп красок. И у Кравченко возникает желание тоже по­мчаться, забывая обо всем, затеряться в этом круговороте молодости, опередить кого-то и, вырвавшись вперед, разо­рвать грудью финишную ленту, «Ну, — тотчас возникает иная, степенная мысль, — тебе ведь уже тридцать. Заби­райся-ка на трибуны и с покорной и поощрительной улыб­кой гляди за бегом тех, кто помоложе». Не нравится ему эта мысль. Но Кравченко прибавляет шаг, направляясь к трибунам.

Группа людей столпилась вокруг подвижного, неболь­шого роста человека. Тот в белой косоворотке, рукава под­вернуты до локтей. Его крепко сбитая фигура напоми­нает боксерскую. Он энергично взмахивает руками, сжи­мая кулаки, и оттого слова его приобретают ощутимую весомость. Это — секретарь райкома партии.

— А вот и наш партизан, — встречает он веселым воз­гласом Кравченко.— Посмотрите на него, товарищи. Да он помолодел, честное слово, помолодел у нас.

— Ты что же, думаешь — тебе одному тут молодеть? Не выйдет!

Народ прибывал и прибывал. К секретарю райкома под­бежал долговязый парень и, вручая красный флажок, то­ропливо проговорил:

- Вы подадите сигнал. Все собрались, можно начи­нать. Кто будет говорить?

— Дорогой! — удержал секретарь юркого парня.— Передайте кому-нибудь другому. Кравченко, бери ты. А речей не нужно, без того многовато их говорим.

— Нет, нет! — запротивился Кравченко.— Тебе при­надлежит честь открывать. Я не имею на то прав.

Кравченко был поддержан всеми, и секретарь, повре­менив, принял красный вымпел. Возле трибуны уже собра­лись музыканты, и капельмейстер не сводил взгляда с сек­ретаря райкома. Долговязый тем временем вскинул жестяный рупор и, прижав его к губам, загудел на всю округу:

— Товарищи! Прежде всего мы проведем соревнова­ние бегунов. Забег на тысячу метров. Участвуют победите­ли, занявшие первые места в своих командах.

Кравченко прикрыл ладонью глаза и стал пригляды­ваться к бегунам, которые готовились к старту на окраине леса. Их было двенадцать — восемь парней и четыре де­вушки. И все как на подбор — стройные, статные — сама юность. И среди этих двенадцати была Валентина Берзинь, это приметил Кравченко сразу. В голубой майке. Солнце заливало всю ее фигуру. И тело, казалось, тянулось на­встречу этому потоку лучей. Кравченко не отводил от нее взора. Мысленно он назвал это зрелище «феерией молодо­сти». А мысли перескакивали с одного на другое, и надо было бы на чем-то сосредоточиться, да не выходило. Ночь... Та ночь, в окружении обезумевшего вихря, синий комби­незон рулевого «Марион-2», глубина зеленых глаз,— и он, снова ощутив пережитое тогда, почувствовал, как сильнее стучит в жилах кровь, словно от внезапной радости.

Секретарь дал старт. Грянул оркестр, сначала на всю мощь меди, потом тише и тише, переходя на легкую, весе­лую и даже озорную мелодию — мелодию бега.

Мчались бегуны. Сперва держались гуськом, потом кое-кто стал отставать, цепочка растянулась, и теперь можно было следить за каждым в отдельности. Берзинь держа­лась третьей. Опережали ее два парня — один в белой, вто­рой в красной майках. Ясно было, что эта тройка и претен­дует на первенство. Кравченко видел, как Берзинь, напря­гая силы, ускоряла бег и стала уже обгонять парня в крас­ной майке, а он, заметив настигающую соперницу, сделал несколько крупных прыжков и снова очутился далеко впе­реди. Как бы в насмешку над нею, желая показать, сколь недосягаем он, парень обернулся к ней и тотчас, споткнув­шись, растянулся на земле. Дружный смех и аплодисменты взрывом огласили поляну. Берзинь обошла парня в крас­ной майке и стала настигать первого — в белой. Финиш был уже близок. Впереди виднелась яркая малиновая ленточка, она звала, притягивала, как магнит. Это была желанная цель...

Все уже поняли, что первым будет парень в белой май­ке, что девушке достанется только второе место. Как и все, Кравченко видел, что ритм бега спадает, что Валентине не обойти парня, что для этого и времени осталось мало. Финиш совсем близко. Еще несколько усилий — и муску­листая грудь парня разорвет ленточку. И в ту минуту, когда он должен был сделать заветный рывок к этому, па­рень приостановился. Тысячи зрителей онемели. Берзинь приблизилась к парню, и тогда он схватил ее за руку, и вдвоем они прибежали к финишу. Снова дружный смех, снова шквал голосов пронесся над округой.