Слава богу, что слушает.
Прыжок Матса с парома. Что-то в нем было странное, только Тедди не понимал, что именно. Прокручивал секвенцию кадров раз за разом, останавливал, замедлял и ускорял. Пока не понял. Естественно было прыгнуть как можно ближе к борту, тогда тебя наверняка засосет под корабль и не придется долго мучиться. Матс, наоборот, оттолкнулся так, будто собрался поставить мировой рекорд по прыжкам в длину.
– Увеличь кадр, Луке, – попросил он.
Его смущало еще кое-что. Матс был строен и худощав, а здесь, несмотря на легкую одежду, он выглядел если не толстяком, то довольно крепко сложенным мужчиной. Может быть, это эффект съемки с верхней точки, где установлены камеры?
Кадр за кадром. Прокрутить назад. Увеличить. Прокрутить назад.
И он понял. Под легким свитерком что-то было. Что-то торчало из-под него, как толстый воротник.
Луке увеличил картинку. Изображение пошло пикселями, зато удалось прочитать надпись на воротнике. Ursuit BDS.
Тедди уже где-то видел этот лейбл. Но где и когда?
– Мышонок, ты так напряженно думаешь, что забываешь дышать, – улыбнулся Луке. – Я понимаю… для тебя это непривычная работа – думать. Может, все же налить кружечку комбучи? Или принести баллон с кислородом?
И тут он вспомнил.
Он видел эту надпись в захламленной кладовке у Сесилии. На гидрокостюме.
Вот оно что… Матс Эмануэльссон решил совершить самоубийство в гидрокостюме…
Мало того – он прыгнул как можно дальше от гигантского парома.
Вывод? Ни один самоубийца не станет этого делать. Еще ладно с далеким прыжком, можно объяснить адреналином, но сухой элитный гидрокостюм? И еще: он прыгнул перед рассветом, когда паром уже лавировал среди островов в архипелаге. Сто – сто пятьдесят метров в сухом гидрокостюме до ближайшего острова проплывет любой.
Тедди замолчал.
Эмили стояла с полуоткрытым ртом и не могла вымолвить ни слова.
41
Процедура прохождения многочисленных кордонов заняла не менее получаса. «Удостоверение личности, пожалуйста… Спасибо»… «Разрешение прокурора, пожалуйста… Спасибо».
То же шестое отделение. Та же Жанетт Никореску. Так же приветливо поздоровалась.
– У нас недавно прошло обсуждение меры пресечения, но я так и не знаю – как он себя чувствует?
– Более или менее. Получше. Даже поздоровался со мной только что.
Беньямин сидит в кровати. Глаза открыты, но, похоже, ее не заметил. Слабые звуки из коридора: кто-то прошел мимо, звякнуло стекло.
– Привет, Беньямин.
Прошептал что-то неразборчиво.
– Как ты?
Ответа не последовало.
– Ничего удивительного, что тебе продлили срок.
Он опять что-то прошептал, но на этот раз она уловила два слова: «…я знаю…»
– Послушай, Беньямин… мы, то есть я и Тедди, не думаем, что твой отец покончил жизнь самоубийством, когда прыгнул с парома. Мы считаем, он инсценировал самоубийство. Тебе что-то про это известно?
Она взяла его за руку. Прохладная, нежная, почти детская кожа.
Он слегка двинул большим пальцем.
– Что это значит? Да? Или нет?
– Да… – прошептал он.
– Твой отец жив?
Невнятное бормотание. И опять Эмили удалось различить отдельные слова: «… я не знаю… в доме…»
– Что ты имеешь в виду? Отец был с тобой в том доме?
Пожатие большого пальца. Да. Был.
– А ты знаешь, кто убитый?
Беньямин покачал головой. И вдруг тихо, но совершенно отчетливо прошептал:
– Может быть, папа.
– Матс? Убитый – это Матс?
– Не знаю.
– А что ты делал в доме?
Рука напряглась. Видно было, как он старается найти – или вспомнить – нужные слова. Он опять начал бормотать.
– …встреча…
Эмили поняла: надо ставить простые вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет».
– Ты кого-то встретил там?
Пожатие пальца. Да.
– Ты встретил Матса?
Снова движение пальца. Да, встретил.
– А Сесилия знает, что вы там встретились?
Ответ последовал не сразу. Он еле заметно покачал головой.
– А она знает, что Матс не покончил с собой?
– Нет.
– А кто знает?
Молчание. На лбу вздулись жилы. Видно, как Беньямин старается собраться.
– Ли… – дальше этого дело не пошло.
– Лиллан?
Он закрыл глаза.
– Беньямин, милый! Лиллан знает?
Молчание. Паренек бессильно откинулся на подушку.
– Что он сказал? – спросил Тедди, дожидавшийся ее у подъезда.
– Я, собственно, не имею никакого желания с тобой говорить.
– О’кей, можешь не говорить. Но хоть что-то удалось узнать?
– Да… кое-что. Во всяком случае, он коммуникабелен. Относительно. Он знает, что Матс не покончил с собой. Но считает, что убитый в Вермдё – его отец. То есть точно не знает, но не исключает.
– О, дьявол… Он что, убил собственного отца?
Эмили даже не подумала о такой возможности.
– Мог бы быть поразговорчивее, – проворчал Тедди.
– Ему лучше с каждым днем. И мне надо бежать. У меня сегодня еще одно судебное заседание.
– А это еще что?
– Тоже о продлении ареста.
Тедди поднял бровь.
– Понимаю… Линда рассказывала. Могу я пойти с тобой?
Эмили покачала головой.
– На сегодня тебя достаточно.
42
Скоро четверо суток в предвариловке.
Через два часа судебное заседание. Будут обсуждать, есть ли основания содержать его под стражей. Наденут наручники и повезут в суд. Кореши рассказывали, как все это происходит. Никола в этом смысле девственник. Заведение для трудных подростков в Спиллерсбуде – детский сад с надувными шариками.
Его все время знобило, мучил понос. Рука на месте укуса полицейского волка по-прежнему болела, иной раз очень сильно. Он даже подумывал о самоубийстве. Если бы у него был брючный ремень… но брючного ремня у него не было. Отобрали.
Еще раз приходил Симон Мюррей. Выглядел, как Мэтью Макконахи, – жесткие складки у насмешливого рта, пронзительный взгляд.
– Ты ведь понимаешь, что тебя не отпустят?
«Я не выдержу несколько недель в клетке», – даже не подумал, а ясно понял Никола.
– Думаю, тебе будет нелегко несколько месяцев в изоляции.
Одна надежда: если уж я держусь, Хамон не дрогнет. Хамон всегда был покруче.
– А ты знаешь, Хамон уже колется, – Симон смотрел на него, не меняя ни интонации, ни выражения лица. – Сказал, что деньги нужны были тебе…
Николу опять начал бить озноб. Ему очень хотелось бы встретиться хоть с кем-то, кому есть до него дело. С мамой, дедом, Тедди. С кем-нибудь.
Он вспомнил рассказ Хамона про Ашура – парня, который отказался идти на похороны отца в наручниках.
Он прокашлялся.
– Симон, мне, может, и несладко приходится. Но стукача ты из меня не сделаешь. Так что иди отсюда и больше не приходи…
Он лежал, свернувшись калачиком на матрасе, и думал.
Месяц на свободе – все, чего он добился. Лузер. Еще какой лузер. Ему не место в большой игре. Не потянет.
Голова лопалась от мыслей, но ни одну он не мог додумать. Попытался заснуть. Куда там! Знобит, и в то же время весь мокрый от пота. Мочевой пузырь бунтует: часу не проходит, а он уже сует в решетку белый флажок.
Неужели Хамон и вправду что-то им рассказал?
Камера Хамона в другом коридоре, но он где-то здесь, близко. Если ему еще не предъявили обвинение, не продлили срок задержания и не перевели в другое здание.
Никола никак не мог сосредоточиться. Никак не мог сообразить, что же говорить на суде. Лузер. Фрик с СДВГ.
А может быть, все же попросить надзирателя вызвать к нему следователя Симона Мюррея?
Приходила Эмили. Похоже, она его узнала. Темно-русые волосы, лучистые, очень красивые глаза. Черные брюки и пиджак.
Она сразу взяла быка за рога. Никакой душеспасительной трепотни.
– Что тебе сказали?
– Допросили. Очень коротко. Сказали, что я взорвал сейф в супермаркете.
– А ты что сказал?
– Отрицал, ясное дело. Ничего я не взрывал. Должен был встретиться с Тедди, вы его знаете. Шел к нему, а тут, откуда ни возьмись, на меня бросилась полицейская псина и перемолола мне руку. Посмотрите, – он поднял перевязанную руку. – Я никакого отношения к краже не имею.
– А почему они тебя подозревают?
– Неправильное место, неправильное время. Случайно оказался поблизости. В лесу… типа заблудился немного.
В те минуты, что она с ним беседовала, все стало казаться не в таком уж мрачном свете. Рассказала, как проходит судебное заседание, что может за этим последовать.
В ней было что-то… уверенность, сила. Никола немного воспрянул духом.
В дверь камеры постучали, и сразу послышался звук поворачиваемого ключа.
Надзиратели. Надели наручники и повели по коридору.
Он попытался улыбнуться.
– А в какой камере Хамон?
– Ты же знаешь, мы не имеем права об этом говорить.
Посадили в машину: зарешеченный «Вольво В70».
За окном, как назло, роскошный летний день. Надзиратели на переднем сиденье переговаривались, строили планы на отпуск. Никола вспомнил день, когда он впервые курил траву: в рощице за школой. Нежно-зеленая листва на деревьях… чувство, будто в этом мире ничего плохого случиться не может. Никто не обделен шансом начать новую жизнь.
Судья выглядел очень недовольным. Серый костюм, серые волосы, серое лицо.
Обвинитель: тонкий свитерок под горло, джинсы и вельветовый пиджак. Невероятно: он собирается на неопределенное время затолкать в тюрьму человека – мог хотя бы галстук надеть.
Эмили неторопливо проследовала к своему месту.
Открылась другая дверь за плексигласовой перегородкой, и впустили публику. Из-за бликов трудно различить лица, но Никола, прищурившись, увидел Линду. И Тедди.
Дверь за перегородкой открылась опять. Вошел еще один человек.
О, дьявол! Хамон…
И что это значит? А вот что: гадюка Мюррей все врал. Хамон не сидит ни в какой камере. Хамон свободен, как бабочка. Его не взяли. Значит, Симон просто-напросто его шантажировал. Хотел сломать. Но сука-Мюррей не учел, что Хамон не побоится прийти на суд.