Оглушительные гудки.
– Э-э-э… алло?
Никола выдохнул.
Он знал этот голос. Ленивый, расслабленный. Будто усталый.
В затылок ударила молния – без предупреждения, внезапно, он чуть не упал со стула.
Не нашелся, что сказать и нажал кнопку отбоя.
Этот голос…
23
Утро в Норвегии. Эмили с трудом подавила рвотный позыв. Наверное, все же сотрясение мозга.
Их с Тедди забрали в полицию сразу же, как только врачи констатировали отсутствие серьезных травм. Эмили протестовала, кричала: их же ни в чем не подозревают, это на них было совершено покушение, классифицировала по привычке состав преступления: убийство и попытка убийства. Они свидетели и пострадавшие. Говоря судебным языком – истцы; или в Норвегии действуют другие законы?
Женщина-инспектор, не обращая внимание на ее выкрики, разговаривала приветливо и даже ласково. Впрочем, Эмили норвежский язык всегда почему-то казался приветливым и ласковым.
– Вы не будете возражать, если мы попросим вас задержаться на несколько дней?
– Буду. Мне необходимо срочно вернуться в Швецию.
– К сожалению… к моему большому сожалению. Задержаться все же придется. У нас есть право задерживать… свидетелей до двенадцати часов. И вы же сами понимаете: вопросов много.
Ее поместили в камеру в центральном следственном изоляторе.
Все так похоже на Швецию – и все же не Швеция. Мелочи, конечно – эпоксидная краска на стенах светлее. Скамейка, на которой ей предстоит провести ночь, не деревянная, как в Швеции, а бетонная. Матрац в клеенчатом чехле – точно такой же, наверняка один и тот же производитель. Единственная существенная разница – окно не в стене, а в потолке, на высоте двух с половиной метров. Все, что видно, – квадрат бледного неба.
– Эти окна – рекомендация европейской комиссии по пыткам, – сказала надзирательница, проследив ее взгляд. – А у нас и так побегов не было, – заключила она чуть ли не с сожалением и заперла дверь. Замок зажужжал.
Говорят, по части тюрем Норвегия отстает от Швеции лет на пять. Чушь. На десять, а то и на пятнадцать.
Ночью ей не спалось. Лежала и думала. О Тедди и почему-то о своем отце. Сравнивала. Тедди фактически спас ей жизнь своим безумным ралли. И все равно – он и отец: один и тот же психотип. Люди, которых неудержимо влечет порок. А может, они сами его притягивают. Отец ее обожал, возился с ней часами – и пропил столько дней, столько часов, столько волшебных моментов счастья, которые могли бы достаться им обоим. И что это значит? Как может в одном человеке умещаться столько противоречивых качеств?
В замке опять запищало и зажужжало. Они здесь, в Норвегии, помешались на электронике. Дверь открылась – тоже автоматически.
Эмили ожидала, что ее отведут на допрос – вчера полиция даже не расспросила толком, что произошло и почему понадобилось совершать рекордный прыжок с оперного трамплина на старом «пассате».
Она лежала, не открывая глаз, – только под утро немного задремала, и очень не хотелось вставать и куда-то тащиться. В камере было довольно тепло и на удивление свежий воздух.
– Пора ехать домой, – услышала она знакомый вермлендский акцент.
Нина Лей.
В футболке с надписью Fly Еmirates. Жует жвачку. В руке – сумочка Эмили, а выражение лица такое, будто только что потеряла близкого человека.
– Что вы здесь делаете?
Дурацкий вопрос. И так понятно, что она здесь делает, но Нина не удивилась.
– Собираюсь забрать вас домой наиболее безопасным способом. Как вы себя чувствуете? Ужас какой-то… Представляю, что вы пережили.
Эмили встала, стряхивая остатки сна.
– Я чувствую себя нормально, а как Матс? Убит? А водитель?
– Нет-нет, оба живы. Матса всю ночь оперировали в Уллевале[47]. Сейчас он на респираторе. Состояние, как говорят врачи, стабильно тяжелое, но прямой опасности вроде бы нет. Пуля вошла в лоб под углом: выходное отверстие три сантиметра над ухом.
Так. Надежда не потеряна.
– Как вам повезло, что с вами был Тедди! – сказала Нина. – Просто Айртон Сенна[48] какой-то …
– Где он?
– Уехал в Швецию пару часов назад. Его сопровождает наш сотрудник. Я успела с ним поговорить.
По дороге в аэропорт Эмили изо всех сил пыталась унять раздражение.
– К сожалению, нашим коллегам в Норвегии пока не удалось задержать преступников, – говорила Нина со жвачкой во рту, – но мы работаем вместе с ними и делаем все возможное…
– Одно вам должно быть ясно, – сказала Эмили, сдерживаясь. – Дело не только в Адаме Тагрине. Адам Тагрин, кем бы он ни был, всего лишь пешка, и…
Нина засмеялась своим характерным смехом – коротко и саркастично.
– Я это прекрасно знаю, и вы знаете, что я знаю. Если бы это было не так, неужели я дала бы согласие на вашу встречу с Матсом? Проблема в другом, и вы ее тоже знаете. Я не могу верить людям в своей собственной организации…
– Дайте мне возможность ознакомиться с материалом.
Пауза. Мерно двигающиеся челюсти.
– Нет. Так далеко я зайти не могу.
У Эмили загорелись щеки, ее начала бить дрожь.
– Далеко зайти? А вы способны вообще куда-то зайти? Вы год сидите на этих фильмах и за год высидели одну-единственную Катю, которую к тому же не уберегли! Поразительная, глобальная некомпетентность, у меня другого слова нет! – выкрикнула она, задыхаясь от ярости.
У Нины Лей округлился рот. Жвачку она, кажется, проглотила от неожиданности.
Через три с половиной часа Эмили открыла дверь своей квартиры.
Надо бы позвонить Тедди. Попытаться понять: что же произошло в Осло?
Прошла по комнатам и присела в кухне. Половина четвертого. В доме напротив солнце плавит окна – дни все длиннее, еще недавно в это время суток было уже темно. Взгляд привычно скользнул по фотографии на стене: отец и мать на пляже в Микенах. Снимок сделан больше тридцати лет назад. Родители буквально через пару недель после знакомства решили вместе поехать в Грецию. Отец: роскошный средиземноморский загар, правую ногу закопал в песок, расслабленные плечи, рука на маминой талии. Мать… не только замечательно молода, но и безоблачно счастлива. Смотрит в камеру, словно уже знает, что этот снимок будет предметом ее гордости на много лет вперед: вот какие мы были молодые и счастливые.
Эмили подошла поближе и всмотрелась в глаза матери. Может быть, уже тогда, на острове, ее беспокоил нездоровый интерес отца к спиртному? Нет, вряд ли… тогда алкоголь считался непременным элементом молодежной культуры. Знакомились на вечеринках, пиво лилось рекой. Сейчас как будто пьют поменьше, место алкоголя заняли наркотики.
И все равно – я никого и никогда не буду любить так, как мать любит отца. Я не психопат, не лишена эмпатии, я могу жалеть кого-то, мне нравится секс… но любить?
Уверенности нет. Мало того: у нее нет уверенности, что она до конца понимает, что стоит за этим словом – любить.
Надо съездить к родителям. Уже несколько месяцев у них не была.
Она очнулась, потянулась за телефоном и позвонила Маркусу.
– Что там произошло, в Норвегии? – он даже не поздоровался. – Тебе предстоял допрос, к тому же тебя могли задержать на несколько дней в интересах следствия. Я завидую твоему везению.
– Какому еще везению?
– Тебе повезло, что у тебя есть я.
Эмили коротко рассказала о своем приключении.
Чудом осталась жива.
– И чувствую себя довольно скверно, – сказала она. – Может, стресс, а может, сотрясение мозга. Мне надо уехать на пару дней, отключиться, переварить эту историю, – она покосилась на фотографию. – Решила съездить к родителям. Можешь постоять в воротах еще пару дней? Проверь, пожалуйста, мой календарь, перенеси встречи, допросы, договорись с клиентами…
– Я только и делаю, что стою в воротах, – усмехнулся Маркус.
Через час Эмили спустилась в гараж за прокатной машиной. Иногда не так просто добраться до Йончёпинга: ремонт путей, и надо ехать с пересадкой в Несшё. Как минимум на три с половиной часа больше. Мало того – на нужный поезд все билеты проданы. Поэтому пришлось взять машину. Наверное, на машине немного дольше, но зато она сама хозяйка своей судьбы. В любом случае доберется сегодня, и не надо ломать голову и выискивать пересадки. У них там, на железной дороге, все время какие-то недоразумения. Брали бы пример с Японии – несколько миллионов пассажиров ежедневно, а скоростные составы ходят минуту в минуту. При этом с фантастической скоростью.
Но главное – исчезнуть. Стереть из памяти дикие, нереальные картины прошедших суток.
Длиннющий ряд идеально запаркованных машин. Искать по номеру – еще полчаса. Нажала кнопку на ключе, и тут же, в пяти метрах, весело булькнула и подмигнула маленькая и уютная «сеат-ибица».
В гараже – никого.
Она постояла немного, собираясь с мыслями. Три с половиной часа езды, но у нее странное чувство: вот она сядет за руль, придавит газ и за два часа будет на месте. Триста двадцать километров. Ну, не за два. За два с половиной.
Ей послышался звук шагов за спиной. Она, не оглядываясь, сделала шаг к машине и тут же остановилась. Прислушалась.
Шаги стихли.
Это еще что такое?
Память, разумеется, услужливо подбросила картинку: подземный гараж в Осло, они садятся в машину. Матс дисциплинированно пристегивает ремень.
Эмили двинулась с места и опять услышала шаги.
Остановилась. Все стихло. Никаких шагов.
Кто-то еще есть в гараже, кроме нее? И если есть, почему прячется?
Отвратительная ломота в низу живота.
Эмили замерла. Она слышала только свое дыхание, очень шумное. Не может быть, чтобы она так шумно дышала.
А почему она решила, что им нужен именно Матс, и только Матс?
Не стоило орать на Нину, вместо этого надо было попытаться понять, что происходит, что стоит за этой дикой голливудской погоней.