Эмили резко обернулась.
Никого. Длинные ряды машин, поблескивающих лаком и никелированными украшениями.
Она здесь одна. Совершенно беззащитна.
Не паранойя ли? Сама на себя накликала. Надо было оставить все, как есть. Зачем она взялась за это дело? Может, и Катя была бы жива. И Матс не витал бы между жизнью и смертью.
Глухие, шипящие удары крови в ушах. Она совершенно беззащитна и одинока здесь, в этом гараже, в тусклом дежурном свете. За каждой колонной – убийца.
Телефон. Позвонила Нине Лей – никто не ответил.
Опять шаги… нет, не паранойя. Не фантазия. Теперь она уверена – это не фантазия.
Машины. Машины, машины… и ни души.
Она посмотрела на зажатый в руке телефон.
Тедди.
Ей показалось, еще и сигнал не прошел, как он уже ответил.
– Тедди, мне кажется, кто-то меня преследует.
– Где ты?
Она объяснила.
– Так… иди назад в их контору. Я постараюсь приехать как можно быстрее. И не вешай трубку. Я должен знать, что ты там.
Она, прижала телефон к уху и, ускоряя шаг, пошла к лифтам.
Шагов не слышно, но сердце колотится так, будто только что закончила тройной урок на тренировке.
Внезапно что-то кликнуло, и свет погас.
Она с шумом втянула воздух.
– Что случилось? – крикнул он в телефон.
– Погас свет, – прошептала Эмили. – Темно, как…
– Наверное, автоматы сработали. Экономят электроэнергию. Что, совсем темно? Выход найдешь?
– Думаю, да.
Нет, не такой уж мрак. Показалось с перепугу. Чуть поодаль, над пиктограммой срочной эвакуации, горит маленькая дежурная лампочка.
Шаги? Или пульс грохочет в ушах?
Ее сильно тошнило.
Скорее отсюда, из этой проклятой темноты.
Эмили прибавила шаг. Срочная эвакуация… именно то, что ей сейчас надо больше всего на свете.
Она побежала, и в ту же секунду – тяжелый удар по голове. Она выронила телефон. Искры в глазах.
Наверное, упала. Точно не знала, потому что потеряла сознание.
Светлая комната. Она лежит на койке, на смятой бумажной простыне. На стене оптимистичный плакат: человеческая голова в разрезе. Глотка, гортань, полость носа. Чудовищно сложный пейзаж мозга, похожий на не имеющий выхода лабиринт.
Рядом Тедди.
– Очнулась? Ну, слава богу.
Головная боль – как большой барабан в оркестре: мощный, сухой грохот.
Она попыталась встать.
– Лежите, лежите, – средних лет женщина в белом врачебном халате положила ей руку на плечо.
– Что произошло?
– Я нашел тебя на полу в гараже. Ты, по-видимому, налетела на столб.
Женщина-врач протянула руку для рукопожатия.
– Меня зовут Фатима Эрикссон. Дежурный врач. С вами поначалу было трудно вступить в контакт, хотя полностью сознание вы не теряли. Вы помните, как все было?
Эмили покачала головой и жестом попросила зеркало.
Под глазами отек, краснота – наверняка будут синяки. Немытые волосы – она так и не успела принять душ после Осло. Пересохшие губы, белая наклейка на лбу.
– Меня ударили по голове. Кто-то же погасил свет!
Тедди улыбнулся. Чему он так рад, интересно?
– Нет-нет, свет никто не гасил. Кратковременная обесточка во всем районе. К тому же я совершенно уверен, что ты поцеловалась со столбом – как раз на уровне твоей головы кровавое пятно.
И у Фатимы Эрикссон почему-то неприлично довольная физиономия.
– Рана небольшая. Даже шить не пришлось. Заживет через несколько дней бесследно. Главное, вы пришли в себя. Думаю, вы просто потеряли ориентацию – внезапная темнота, стресс… и остальные тоже неплохо себя чувствуют.
Эмили опять села.
– Какие остальные?
– Ребенок у вас в животе, – улыбнулась Фатима. – Вы не знали? Значит, мне выпало счастье поздравить вас раньше других.
24
Двухметровый забор. Месяц играет в прятки с облаками.
– Кетаминол вет, – прошептал Зет и подмигнул.
Велосипеды они оставили в роще, метрах в ста отсюда.
Роксана хихикнула. Кажется, впервые с того момента, когда чернокожий амбал сломал Зету пальцы.
Появилась надежда.
За забором: склад ветеринарной клиники «АниКура».
Одна из любовниц Билли полгода назад проходила здесь практику. Симпатичная девчушка, не прикасается к наркоте – кто-то из ее близких умер от передоза. Но Зету удалось начинить хашем коврижку, и она начала подробно рассказывать, как любит голденов[49], какие это замечательные собаки, почти святой доброты и преданности. На осторожные вопросы Зета она прочитала целую лекцию о ветеринарных лекарствах, а после следующего куска коврижки назвала код замка на складе.
Роксана посмотрела на ноги: на новые сникерсы Eytys натянуты голубые полиэтиленовые бахилы. Зет настоял.
– Или их придется выкинуть, – сказал он. – Никаких следов не оставляем. Даже грязь на башмаках может навести на след.
И опять… в голове покачивается ехидно изогнувшийся, подбоченившийся вопросительный знак: что будет, если нас накроют?
Перелезть через забор – никаких проблем. Грузовой терминал намного меньше и проще, чем Роксана представляла: ни настилов, ни двойных дверей.
Зет натянул перчатки и отщелкал код – буквы и цифры вперемешку, штук двенадцать.
Дверь оказалась очень тяжелой.
Они оказались в коридоре, где пахло сырым бетоном и конским навозом. Еще одна дверь. Зет толкнул ее и чуть не вскрикнул: автоматически зажглись лампы под потолком.
Коридор, кухня, столовая для сотрудников. Две комнаты оборудованы как конторы: несколько компьютеров, бесчисленные папки на полках. На стенах – рекламные плакаты: стерильные компрессы для ран, глистогонные средства, зубная паста для собак.
– Интересно, какая она на вкус? – шепотом спросила Роксана.
– Печенка, – тоже шепотом ответил Зет и облизнулся.
И на складе тоже детектор движений: не успели открыть дверь, зажегся свет. Склад небольшой: несколько полок с разноцветными упаковками. Роксана, не дыша, закрыла за собой дверь: у нее было чувство, что кто-то за ними наблюдает. Глупость, конечно: кому придет в голову среди ночи охранять собачьи лекарства?
Она на всякий случай приложила ухо к двери.
– Ты что? – шепотом спросил Зет.
– А вдруг там кто-то есть?
– Никого здесь нет. Все заперто. Было заперто, – поправился Зет и усмехнулся. – Было заперто, пока мы не пришли.
Роксана прислушалась: и в самом деле никого.
– А почему ты тогда шепчешь?
Теперь засмеялись оба.
Пора начинать искать.
Осфос, Эризенг парво… и так далее. Странные лекарства со странными названиями. Роксана пыталась понять, в каком порядке они разложены. По видам животных, к примеру: это для лошадей, это для кошек, это для собак, это для каких-нибудь ящериц или черепах. Нет… вроде бы нет. Скорее всего, по болезням. Это для живота, это для копыт.
– Да что ж такое, – беспокойно прошипел Зет через несколько минут. – Он же должен быть здесь, этот кетаминол вет. Коврижка сказала. Здесь и нигде больше.
Роксана обвела взглядом помещение. В углу – белый низкий шкаф, похожий на небольшой холодильник. А может, и в самом деле холодильник.
Вспомнила: любительница коврижек говорила, что препараты из группы наркотиков иногда хранятся под замком.
Через десять минут Зет вытер пот со лба и выругался. Попытки срезать замок ни к чему не привели – болторез соскальзывал раз за разом. Потом попробовал использовать болторез, как фомку – просунуть в щель между дверью и шкафом. Тоже неудачно.
– Дай мне попробовать, – Роксана протянула руку за болторезом.
– Не думаю… если уж я не смог…
Роксана взяла у него инструмент и ударила в стенку шкафа. Жесть прогнулась и лопнула.
Образовалась небольшая дырка.
Она размахнулась и ударила еще раз – с такой силой, что заболели плечи.
Теперь в дыру можно завести губку болтореза и начинать резать.
Через пять минут в рюкзаке у Роксаны лежали двадцать две упаковки кетаминол вет, каждая по сто миллилитров.
Показалось? Нет, не показалось. Не галлюцинация, не разыгравшаяся фантазия.
Роксана опять подбежала к двери и приложила ухо.
Теперь сомнений не было: кто-то напевает в коридоре. Без слов. Она узнала лот. Лалех. Live tomorrow.
– Что делать? – прошипел Зет.
Глаза, как виниловые пластинки.
Роксана осторожно легла на пол – к счастью, стерильно чистый – и заглянула под дверь. Здесь голос был слышнее. Она прижала голову к порогу. Смотреть можно было только одним глазом.
Первое, что увидела, – маленькие колеса. Тележка.
И шмыгающая по полу швабра – вперед, назад, вперед, назад.
Уборщик. Или уборщица. По голосу не поймешь.
Но швабра с каждой секундой приближалась к двери.
Зет лег рядом, тоже попытался заглянуть под дверь. «Черт, черт, черт…» – с каждым выдохом. Наверняка сам не замечает.
Вспомнила, как в детстве мать водила ее к окулисту: почему-то решила, что у девочки двоится в глазах. Роксана не помнила, чтобы у нее что-то там двоилось, но мать так решила. Окулист порекомендовал носить наклейку на одном глазу. Расчет, очевидно, такой: один глаз привыкнет, что у него нет соперника, и возьмет на себя командные функции. То есть когда в конце концов эту дурацкую наклейку снимут, второй глаз волей-неволей будет подчиняться лидеру и видеть то же самое. Известный в психологии феномен.
– Поначалу может немного чесаться, но потом пройдет, – заверил офтальмолог.
Уже по дороге домой чесалось сильнее, чем сто комариных укусов или изредка дающая о себе знать экзема под коленкой – мать считала, из-за какой-то вредоносной химии, которую добавляют в стиральные порошки. Хуже, чем присланный по почте шерстяной свитер, который связала тетя Этти.
– Ни в коем случае не снимать, – сказала мама.
В школе на нее смотрели, как на инопланетянку. Одноглазая девчонка! Соседка пересела на другую парту. Даже лучшая подруга спросила: неужели ты должна носить эту дурацкую нашлепку?