Есть риск, что подозреваемый, будучи на свободе, может скрыть доказательства преступления или иным способом помешать следствию.
Для преступления такого рода предусмотрено минимальное наказание два года лишения свободы, что является особой причиной для ареста.
Поэтому сторона обвинения считает важным содержать подозреваемого в заключении на время дальнейшего расследования.
Самое интересное не то, что обвинитель настаивает на его содержании в заключении – было бы странно, если бы не настаивал. Все же речь идет об убийстве.
Тедди интересовало другое: на каких основаниях подозревают именно его? Да, он был там, когда расстреляли Фредрика О. Юханссона, но откуда они это знают? На месте преступления никого, кроме него и Деяна, не было. Допустим, нашли в нескольких сотнях метров прокатную машину на его имя; если это и улика, то более чем косвенная. Почему они решили, что убийца – именно он?
Они просматривали лист за листом. Фотографии сгоревшей усадьбы. Довольно небрежный протокол криминологического анализа места преступления, незаконченная баллистическая экспертиза пули, пробившей череп убитого, фотографии следов протекторов на газоне, результаты обследования прокатного автомобиля. Ни одного допроса возможных свидетелей. Ни одного готового технического анализа. Тут не стоило обольщаться: Тедди был уверен, что его следы обязательно найдутся и в доме, и во дворе.
И наконец то, чего он опасался: некоторые камеры наблюдения уцелели при пожаре. Стоп-кадры более чем убедительны: Тедди взламывает дверь в подвальный этаж.
Но самое удивительное: откуда так быстро появилась полиция?
Охранник отвел его в зал суда под мирное позвякивание наручников, посадил на стул за плексигласовой перегородкой и встал за спиной. В зале человек пять – скорее всего, журналисты.
И Деян.
Сердечный все-таки парень.
Судейский стол отгорожен от зала невысокой решетчатой перегородкой. За столом – судья, которая должна бы уйти на пенсию лет десять назад, и секретарь с ухоженной огненно-рыжей бородкой.
Обвинитель – тоже женщина, лет тридцати пяти. Серый костюм и небрежно повязанный розовый шарф. Проломиться бы через все эти перегородки и задушить ее этим шарфом.
Но больше всего ему хотелось задушить инспектора уголовной полиции Нину Лей – к его удивлению, она сидела рядом с прокурором. Непонятно, что она здесь забыла. Наверное, помогает обвинителю. Вообще говоря, обычное дело – довольно часто снюты ассистируют прокурору во время заседаний. Но почему именно она? Объяснение одно: руководит следствием. Почему она руководит следствием по его делу? Тоже, возможно, ничего странного: она главный следователь по делу лиги педофилов, а Халленбру Стургорден, как теперь знал Тедди, – их гнездо. И убийство произошло именно там. Уже год она ведет это следствие, и, если бы не Тедди, оно так и не сдвинулось бы с мертвой точки.
Подлая баба. Предательница.
Подошел еще один охранник и тоже встал за спиной. Мысли они, что ли, читают.
В зале полная тишина – как всегда, когда обсуждается дело об убийстве. Само слово «убийство» висит в зале, как грозовая туча, отбивая охоту чесать языками.
Эмили села за адвокатский столик, достала блокнот и ручку. Полученные от обвинителя бумаги выглядели так, будто их мусолили нескольких месяцев.
Скрепка XL упала на пол, слегка звякнув, но в мертвой тишине зала звук показался настолько громким, что все повернули головы.
Десять минут! Десять минут им дали, чтобы ознакомиться с материалами обвинения… Выглядит, как скверная шутка. Правовая защищенность, оказывается, весьма относительное понятие.
Женщина-прокурор прокашлялась и прочитала слово в слово то, что они только что видели. Есть риск, что подозреваемый… и так далее, от первого до последнего пункта.
– А что по этому поводу думает подозреваемый? – спросил судья.
– Тедди Максумич полностью отрицает свою вину в совершенном преступлении, – Эмили говорила очень медленно, чуть не по слогам. – Мало того, он также полностью отрицает наличие веских оснований, позволяющих подозревать его в убийстве, как и наличие «особых причин» для ареста и содержания под стражей. Тедди Максумич настаивает на немедленном освобождении его из-под стражи.
– Вот оно как, – старческим скрипучим голосом произнесла судья. – Тогда мы вынуждены продолжить заседание при закрытых дверях. Попрошу всех посторонних покинуть зал.
Репортеры потянулись к выходу. Последним, медленно и неохотно, встал Деян.
– Ну что ж. Слово предоставляется обвинению.
На этот раз – никакой клаустрофобии. Когда он впервые оказался в подобном месте, его охватила паника. Именно тогда он дал себе слово: никогда не возвращаться в тюремную камеру.
Но вернулся. С долгим сроком в перспективе.
Отвратительная иллюзия как была, так и есть: кажется, что стены камеры не стоят вертикально, как им положено, а наклоняются внутрь и вот-вот сомкнутся на потолке. Теперь он, по крайней мере, знает, что это всего лишь оптический обман.
Страха он не чувствовал. Что-то другое, чего он и сам не мог определить. Новое ощущение: он как бы смотрел на себя со стороны и не узнавал.
Конечно, суд вынес решение о продолжении содержания под стражей. Эмили билась, как лев, но при выборе меры пресечения это не имело значения. Другое дело – в суде. Там каждое обвинение должно быть безупречно доказано, каждая улика подтверждена. Если есть хоть малейшее сомнение – обвинение снимается, подсудимый волен идти на все четыре стороны. Недаром в Швеции процент оправдательных приговоров выше пятидесяти[69].
А на предварительном заседании – достаточно обвинителю произнести слова «веские причины», и вопрос решен.
Как и в тот раз, он все время вспоминал родителей – непонятно, почему именно в тюремной камере приходили в голову эти мысли.
Детский уголок в библиотеке. Кругом подушки и плюшевые медвежата. Он у мамы на коленях, в руках у нее «Братья Львиное Сердце»[70].
«Есть вещи, которые человек должен делать, несмотря на опасность, иначе он не человек, а дрянь».
– Золотко мое, ты понимаешь, что это значит? – мамин голос.
Он качает головой – ему пять или шесть лет.
– Нет, мам, не очень. Какие вещи человек должен делать?
Она чмокает его в щеку, хотя он очень стесняется, когда она целует его при других.
– Человек должен быть добрым, Тедди. Человек должен быть добрым, хотя иногда это очень нелегко…
Тедди, не отрывая взгляда, смотрел на железную дверь. Он смотрел на нее и раньше, когда еще не был формально арестован, считался задержанным. Вслушивался в звуки в коридоре: чьи-то шаркающие шаги. Прикладывал ухо: не дышит ли кто за дверью. Ему приносили еду, и он колдовал, как заправский кравчий при своей собственной королевской персоне: искал таблетки и странные жидкости, обнюхивал, клал в рот крошечные кусочки и зажмуривался, пробуя на вкус – нет ли подозрительной горечи, сладости или кислоты.
Его выводили на обязательную прогулку на крышу, и он напрягался всем телом. Ожидал нападения и не знал, когда и откуда его ждать.
– Мы же совсем не знаем друг друга, – сказал надзирательница Бритта, которая провожала его на прогулку. – А ты смотришь на меня так, будто я собираюсь поставить тебе подножку. Или укусить.
Он тут же сообразил, как выглядит в глазах окружающих. Странно, но раньше он никогда об этом не думал. А может, его и вправду гонит?[71]
А в камере он старался держаться как можно дальше от двери. Подойдет послушать на секунду – и опять в дальний угол, хотя расстояние всего метра четыре. Отходит и ждет.
Чего? Он и сам не знал. Что кто-то войдет. Кто-то, кто хочет с ним покончить.
Они знают, что он знает. Они убили Фредрика О. Юханссона. Они готовы на все.
Ночью не спалось. Те же самые мысли, как будто кто-то закольцевал запись и она повторяется вновь и вновь. Звонил Эмили – разрешено звонить только адвокату. Хотел попросить ее связаться с Кумом – но не решился: телефон прослушивается не хуже телефона Ассанжа в эквадорском посольстве.
Глаза широко открыты. Он слышит собственное дыхание. Крики и рев неопытных идиотов в коридоре постепенно затихли. Даже чудики уснули, устав от собственных истерик. Часов в камере нет; предположительно первый час ночи, а может быть, начало второго. Но не раньше и не позже: в это время года начинает светать около двух.
Наверное, стоило бы еще раз прочитать материалы обвинения – Эмили дала ему скрепленную пачку бумаг, но он и так знает их наизусть, включая фотографию с камеры наблюдения, запечатлевшей его, Тедди, у двери в подвал. С фомкой в руке. Лучше бы его не было, этого снимка.
Тедди постарался унять учащенное дыхание. Он чувствовал себя больным. Иногда начинало знобить, мышцы напряжены и скованы. Он не сразу догадался, что это за болезнь. Болезнь, которой он не болел ни разу в жизни, и иммунитета против этой болезни у него не было.
Страх.
В первый раз в жизни ему, Тедди Максумичу, было по-настоящему страшно. Страшно за свою жизнь. За жизнь его нерожденного ребенка.
Чушь какая… он похищал и избивал людей, его самого хватали оперативники, тыкали в физиономию своими МР-5, он вел отчаянную войну с Кумом, его избивали оборотни-снюты, держали в камере – и ему не было страшно. То есть, наверное, было, надо быть психом, чтобы не бояться в таких ситуациях, – но только теперь он понял, что такое настоящий страх. Каждый звук в коридоре отдавался в теле ледяным разрядом. Пульс учащался при одной мысли, что ему придется спать в этой камере.
Тедди проснулся и понял, что не может дышать. Судорожно пытается вдохнуть – и не может. Попытался встать – но чудовищная тяжесть придавила его к койке. Это уже не сон.