ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА.
Пять выстрелов в голубое небо. Звук такой, будто выстрелили над ухом. Тедди инстинктивно вжал голову в плечи и повернулся к Деяну.
Деян держал на отлете армейский автомат МР5. Он что, спятил? Решил, что явился на свадьбу в Ливане?
Тедди жестом показал – спрячь оружие! Но Деяна остановить трудно. Если вообще возможно.
– Хватит ля-ля! – буднично сказал Деян. – Всем лечь на землю и не двигаться. Мобильники бросить на траву на два метра перед собой. Стреляю без предупреждения.
Тедди толком не понял, что произошло, но через две секунды все гости лежали ничком на газоне. Женщины начали плакать.
Хуго Педерсон, ни слова ни говоря, проследовал за Тедди в дом.
Гостиная похожа на музей. Тедди и раньше видел картины авангардистов, в «Лейоне», к примеру, но он никак не мог понять, что все это значит. Он не видел мастерства, не видел техники. Например: что ему говорят эти четыре мазка кистью по белому полотну? Или кадры из японских мультиков, напиханные в ярко-синее кольцо? Может, как-то связано с политикой? Или какой-то призыв? Как бы там ни было, картины, развешанные по стенам в доме Хуго Педерсона, ни о чем ему не говорили. Наверное, объяснение самое простое: попытка загримировать примитивное и грязноватое нутро хозяев.
Над диваном огромная черно-белая фотография, и в самом деле очень выразительная: львица у скалы. Почти в натуральную величину, настороженно смотрит вдаль. Единственное произведение, которое Тедди понял и похвалил бы, если бы у него было время и настроение.
– Славная киска, – сказал он и толкнул Хуго на диван. Теперь сзади над Хуго нависала гигантская львица, а спереди – Тедди. – Это ведь твоя первая покупка, или как? В «Буковскис»?
В окно виден майский шест, неторопливо вышагивающий Деян и лежащие ничком гости.
Он сел рядом.
– Ты до сих пор меня не узнаешь?
Физиономия Хуго исказилась, будто он собирался заплакать. Или внезапно заболел зуб.
– Теперь узнаю. И того громилу с автоматом. Я видел вас…
– Вот именно… ты видел, как мы затолкали Матса Эмануельссона в кузов. А потом ты видел меня еще раз, не так ли?
– Да, у дома.
– И только тогда позвонил в полицию?
Хуго промолчал.
– На допросе ты ни слова не сказал о тех, кто заказал это похищение? О тех, кто приказал тебе назначить Матсу свидание на Уденплане?
В уголках рта у Хуго скопилась слюна.
– Что ты здесь делаешь? – наконец произнес он.
– Мне вдруг захотелось увидеть человека, из-за которого я загремел на восемь лет.
В гостиной было тихо и прохладно. Кресла, диваны, ковры, стол – замечательная цветовая гармония со штофными обоями с еле заметным, кажущимся рельефным рисунком и с развешанными по стенам картинами. Наверняка и покупались с таким расчетом.
Скорее, наоборот. Не мебель покупалась под картины, а картины под мебель.
– А знаешь ли ты, что происходит в тюрьме? – Тедди расслабленно откинулся на диване и заложил руки за голову. – Они отбирают у тебя все, что делает твою жизнь… твоей жизнью, – он не смог подобрать нужное слово. – Ты не можешь планировать свой день, ты не можешь есть, когда тебе хочется, и не есть, когда не хочется. Все это можно пережить… но главное – ты лишен человеческой близости. Ты лишен зеркала своих поступков. Ты уже не знаешь, что хорошо, а что плохо. И многие перестают быть людьми. Просто забывают, что это значит – быть людьми…. Иногда мне кажется, что я просто-напросто умер на восемь лет.
– Я не з-з-знаю, что н-на это с-с-сказать, – Хуго стал заикаться.
– А тебе и не надо ничего говорить. Потому что есть и другая сторона этой истории. Потому что я в определенном смысле рад твоему доносу. Если бы не ты, меня ничто бы не остановило. Я изменился за эти восемь лет. Я вышел из заключения другим человеком. Родился заново. И теперь я стараюсь искупить свой грех. Знал бы я тогда, какие подонки заказали это похищение…
– Да от меня-то тебе что надо? – почти истерически перебил его Хуго. – Зачем ты явился?
– А ты до сих пор не понял? Рассказывай, кто дал тебе инструкции встретиться с Матсом. Карты на стол. И не вздумай врать.
Хуго сжал губы в ниточку. Абсолютно горизонтальную – будто по линейке провели.
– Не хочешь?
Молчание.
– Нехорошо, – сокрушенно сказал Тедди и вынул из кармана телефон. – Мне как-то неуютно жить, пока я не покончу с этим делом.
Через две минуты в комнате появился Деян.
У Хуго расширились глаза.
Тедди помнил: из расшифровки телефонных разговоров было ясно, что Хуго панически боится собак.
Тедди взял у Деяна поводок, и Молер неторопливо и неуклюже заковылял к дивану. Он тянул поводок не особенно сильно, но уверенно. Морда при этом оставалось совершенно равнодушной.
– Это Молер. Питбуль. Если нужно загрызть кого-то – лучшего специалиста не найти во всей стране. Мертвая хватка – слышал про такое? Мертвая – не потому что крепкая, а потому что мертвая.
Молер показал зубы.
Питбули не лают и не рычат. Они молча идут в атаку.
58
Странный день – летний праздник. Все празднуют, а у него на душе черно, как в декабрьскую ночь. Единственное светлое пятно – свидание с Роксаной несколько дней назад, но, кажется, тоже все катится под откос. Он пару раз говорил с ней по телефону, но она будто его и не слышала – читала нотации.
А сегодня – семейный праздник у матери. И дед пришел. Николе очень хотелось бы зажмурить глаза – и р-раз! – перенестись к Роксане, но в жизни никаких «р-раз» не бывает. Он должен все время быть на стреме: в любую минуту позвонит Керим. Или таинственный заказчик. И ему вовсе не хотелось, чтобы такой звонок раздался, пока он с Роксаной. И другое: ярость полыхала в нем с такой силой, что если не найдет выхода, спалит его самого.
Нет. Сейчас он не представляет для Роксаны никакого интереса.
Исак: заказчик расстрела Шамона. Исак: поганая крыса. Стукач и осведомитель. Исак: без помощи Керима он с ним не справится. Но Кериму нужно оказать ответную услугу. Что это за услуга – Никола не знал и не хотел об этом думать.
Он уже знал: сегодня. Именно сегодня они с Белло должны поработать на Керима. Но главное: не дать доносчику и убийце почувствовать и понять.
Понять, что Никола знает.
Мать попыталась объединить традиции: разумеется, селедка под разными соусами, картошка – но и традиционные сербские чевапчичи, айвар[75] и квашеная капуста. Дед к сербской еде даже не прикоснулся.
– Я никогда толком не понимал, что это за праздник, но раз уж мы собрались, буду есть то, что полагается, – сказал дед и отправил в рот полную ложку сметаны с мелко порезанным синим луком.
Никола был совершенно уверен, что истинные шведы так не поступают. Но промолчал: дед есть дед.
Линда подняла крошечную стопочку с аквавитом[76].
– Ужасно все это с Тедди… убийство… и все, что пишут о его побеге… Но спасибо, что вы пришли.
Может быть, Николе надо было попросить поддержки не у Керима, а у дяди. Сказать что-то вроде: «можешь меня подстраховать?» Но на Тедди идет охота. К тому же Никола понятия не имеет, где его искать.
Дед сделал глоток пива из высокого, с обязательными тремя золотыми коронами, бокала.
– Жаль его… никогда ничему не научится.
Мать закивала головой. Никола в детстве слышал эту песню чаще, чем колыбельную: Тедди пошел по плохой дороге, у Тедди слабый характер, Тедди плевать хотел на сестру и отца… и вот это: Тедди никогда ничему не научится.
А Никола не верил ни единому слову из того, о чем писали газеты. Ни слову из того, о чем булькал Интернет. Он вспомнил разговор с дядей в Espresso House несколько месяцев назад.
– Тедди многому научился, – сказал Никола. – И очень изменился, можете мне поверить.
– Чему это он, интересно, научился? – Линда подняла брови.
– Многому. Он изменился куда сильнее, чем я.
Никола сказал эту фразу уверенно и даже поучительно. Но если быть честным, и сам не знал, что имеет в виду.
Трудно придумать более уместное занятие, чем перевозить взрывчатку в День летнего солнцестояния. Задание Исака. Погрузить в Шерхольмене и перевезти в главный схрон.
– Понять не могу, – сказал Никола, – он что, атомную бомбу делает? Такого количества никогда не было. Полтонны, не меньше.
– Исак видит, что происходит в пригородах, и готовится к войне, – наставительно сказал Белло.
– О чем ты? – встрепенулся Никола.
– А ты не знаешь? Это же как в компьютерной игре: никогда не победишь, если хуже вооружен. А поляна все хреновей и хреновей. Когда я начинал, стрельбы было не больше, чем в Дандерюде[77]. А теперь – сам знаешь.
Никола знал.
Кому и знать, как не ему.
– Как ты думаешь, можем мы оставить это дерьмо на двадцать минут и пожрать? – спросил Белло.
– Я не голоден. Был у матери. Праздничный ланч – селедка и все такое. Ел когда-нибудь?
– А то! Папаша обожает рыбу… слушай, умираю, хочу жрать.
– Нет, Белло. Я не оставлю машину с такой начинкой. Ты же можешь взять на вынос, или как? А я подожду.
Steakhouse Bar открыт, несмотря на праздник. Любимый кабак Шамона. Резиденция Исака.
Никола закрыл глаза. Как же это все начиналось?
…Он никого не знал по соседству – семья только что переехала. За неделю до начала занятий мать отвела его в школу – комнаты для досуга уже открылись. Посчитала, что так Николе будет легче адаптироваться. Так что в один прекрасный понедельник она оставила его на попечение бородатого воспитателя по имени Микаель и сказал при этом: «Все будет хорошо».
Никола представления не имел, каким именно образом все должно быть «хорошо»; ему больше всего хотелось запереться в уборной и проплакать там до вечера. Или просто сбежать. Не надевать башмаки – еще чего доброго заметят, – а просто дать деру. Прямо в носках. К маме. Он был почти уверен, что найдет дорогу. Но не на сто процентов.