В глазах, что так задумчиво глядят.
– Нам лодку нашу оснастить пора,
На море тысячи поют наяд…
Я так устала попусту лежать,
И скоро кости выбросят мои…
Сними свинцовую с меня печать,
Комочки глины мокрые сними!
Я ни отца там не нашла, ни мать...
Скорее парус белый подними! –
ПОДНОЖНЫЙ МИР
Люблю я неба крышку гробовую,
Алмазною усеянную пылью,
Люблю кладбищенскую в мраке тую,
Напоминающую мне Севилью,
Люблю крылатых Ангелов статуи,
Стоящие над пролетевшей былью,
Но страшно мне в туманность золотую
Глядеть через метелочку ковылью.
И поневоле смотришь в лабиринт
Подножный, где трудятся муравьи,
Иль на вьюнка зеленый, цепкий винт,
Иль на жучка, сосущего цветы,
И вместе с ним пьешь вечности абсинт
И ювелирные прядешь мечты.
СМЕРТЬ ФАВНА
Я постарел совсем недавно:
С полгода лишь тому назад,
Когда убил седого фавна,
Испрыгавшего райский сад.
Я позабыл, что в жизни главно:
Козлиный обрести наряд,
И рожки вырастить забавно,
И прыгать через палисад.
Когда же я присел, как идол,
Скрестивши руки на груди,
Себя я с головою выдал,
И жизнь исчезла впереди.
Осталась смертная обида
И глаз сурового Судьи.
ПАРЫ
В мозгу моем космический туман,
Сияют звезды, мечутся кометы,
И я злорадствую, как Ариман,
И бесполезные даю советы
Своей душе, увидевшей обман
И жаждущей найти себе просветы.
Но всюду из воды торчит кайман,
В кромешной тьме жонглируют поэты
Давнымдавно увядшими словами,
Не выражающими ничего.
И я лежу, окутанный парами,
И всё вокруг меня мертвыммертво.
И чайки бьются в паруса крылами,
И распято на мачте божество.
ПОЛУНОЩНАЯ
Ночь. Над мертвыми лампада
Теплится, как звездный глаз.
Спящего не видно ада:
За окошком свет погас.
Вижу трепетные руки
Я на желтом одеяле.
Жизни всей умолкли звуки,
Как в операционном зале.
Мы в кладбищенской капелле
Будто бы лежим давно,
Только сердце в тощем теле
Бьется, как комар в окно.
Я молюся полатыни,
Бог внимает мне в тени,
Все мои со мной святыни, –
И уходят в вечность дни.
Временами страх ледяный
Сердце, как клешней, сожмет,
Но я стих слагаю пряный, –
И проходит в сердце гнет.
Я вздохну, и Ангел спящий
Глянет на меня со сна,
Мир начнется настоящий,
Вечность синяя видна.
Этот сумрак полуночный,
Эти вещие глаза
Выше жизни лоскуточной,
В них бессмертия слеза.
Перед мертвыми лампада
Тихо теплится в тиши,
Ничего уж мне не надо,
Кроме бдения души!
1950
КРИК В НОЧИ
В груди моей узлы кровавых змей,
В мозгу моем классический камей,
В ногах моих чистилища шипы,
И я считаю с мукою стопы
Своих в железо кованных стихов,
Но не хватает мне уже верхов.
И чаще всё ползу я по низам
И предаюсь печали и слезам.
О, Ангел Божий, принеси Грааль
И утоли навек мою печаль.
Я думал, что спастись могу и сам,
И часто я не верил небесам:
Пугали звездные меня нули,
И спозаранку сжег я корабли.
Я инфузория, – и океан
Не слышит мой мучительный пеан!
ВИДЕНИЕ
Блестит асфальт, а на асфальте лужи,
И мелкий дождь в них каплет, как алмаз,
Но с лужами и с дождиком я дружен.
Ведь я не только честный богомаз:
Я мир люблю любовию Франциска
И от деталей прихожу в экстаз.
Другие все без солнечного диска
Попрятались под черными зонтами,
А я, в дожде косом не видя риска,
Стою над лужей с тихими мечтами,
Глядя на блеск, глядя на преломленья,
Глядя на лик свой, как глядел Гаутами.
Как хороши на луже отраженья
Безлиственных кораллов спящих лип:
Как вены голубые привиденья,
Как черный, притаившийся полип,
Как кружево портретов древних в Прадо.
И ни малейший не мешает скрип.
Всё нереально, ничего не надо,
Ни слов уже, ни солнца, ни кистей!
Я – опьяненная теперь менада,
Я – кружево задымленных ветвей
В великолепном в луже отраженьи, –
И так хотелось бы до крайних дней
Запечатлеться в суетном мгновеньи.
НИЛЬСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Зыбилась рожь. Порхали мотыльки.
И жаворонки пели в небесах.
Синели меж колосьев васильки.
И было равновесье на весах
Души: ни зла господства, ни добра,
И тайны все сокрылись в камышах.
Но не было и нас уже: с утра
Времен мы сладко спали в пирамиде
За изваяньем истукана Ра.
И души лишь в совсем незримом виде
Витали меж колосьев золотых,
Как мотыльки, что спали в хризалиде.
И слышался веков печальный стих...
Но вдруг вблизи раздались чьито стоны,
И шелест золотых колосьев стих.
И косарей нагих на желтом склоне
Узрели мы с цепями на ногах,
Под свист бичей работавших в полоне:
И выжжено тавро на их плечах.
Как в пирамидное всё было время,
Исчезнувшее уж давно в веках.
Тисками охватило будто темя
От всколыхнувшихся внезапно дум, –
И предпочли небытия мы бремя,
Где никакой не страшен уж самум.
РАЗДВОЕНИЕ
Я выхожу по временам из тела
И на себя гляжу со стороны,
Как в зеркало глядят, когда нет дела.
И страшны мне потертые штаны,
И выцветшая, смятая рубаха,
И разлохмаченные седины,
И облик весь, от скуки и от страха
Напоминающий засохший гриб.
И кажется мне, что давно уж плаха
Приять должна б того, кто так погиб
В бездействии, как этот человек
С глазами вяленых на солнце рыб.
И он мне всех противнее калек
И торжествующих чертей Энзора:
Ведь я классический по духу грек,
И чужды мне Содомы и Гоморра.
Но я устал от сотни хризалид,
Устал от материального позора!
И всё же это мне сужденный вид,
И я вернусь под шутовскую маску,
В объятия суровых Немезид,
Чтоб досказать таинственную сказку
В железной вязи дантовских терцин.
Я заслужил лазури вечной ласку,
Низверженный я Божий Серафим!
ПАСТУХ
Я был пастух и гнал овечье стадо
В ущельи темном средь нависших скал:
В Иерусалим пробраться было надо.
Но отовсюду хохотал шакал
И волки щелкали на нас зубами,
И я дубиной стадо защищал.
И две овчарки с пламенными ртами
Мне помогали вражий легион
Удерживать за черными тенями.
Но всё ж то тут, то там, как испокон,
Заблудшая овца вдруг исчезала,
Хоть и дробил я черепа сквозь сон.
Так шли мы долго... Звездная уж зала
Совсем поблекла, словно ведьма злая
Все звездочки на вертел нанизала.
Собаки с пеной шли у рта, не лая,
И волки растащили всех овец.
И шел я, шел, себя не понимая,
Пока в тумане утра, наконец,
Не узрел пред собой Иерусалим,
Где в храме будто бы живет Отец.
Но не посмел опальный серафим
Предстать пред Ним с собаками лютыми,
И он заполз в пещеру, как филин, –
И жизнь свою закончил в строгой схиме.
ЗАУТРЕННЯЯ
Над красными чалмами будяка
Два беленьких порхают мотылька,
Что на заре лишь вышли из кокона
И засверкали в небе, как икона.
Как мог червяк из черной хризалиды
Вдруг запорхать в лазури, как сильфиды?
Как мог в мозгу воинственных татар
Найти себе божественный нектар?
Но не такое ж чудо я, поэт,
Творящий миф, где вовсе мифа нет,
Берущий нектар прямо из могил,
Где никаких уж нет небесных сил?
И не три дня, а целый страшный век
Я претворяю мир, как древний грек.
И даже пыльца на моих крылах
От времени не претворилась в прах.
Я тот же всё опальный серафим,
Спешащий в райский Иерусалим.
Открой же Сыну Блудному, Отец,
Ворота солнечные наконец!
БАРКАРОЛА
Изза туч, недвижимых гигантов,
Всходит солнце в пламенных акантах.
Море, как Брунгильда в медных латах,