МОЛЬБА
Ты здесь, трагичная Старуха,
С серпом и молотом, ты здесь,
Едва лишь слышная для слуха
Того, в ком не погасла спесь.
Ах, подожди еще немного,
Не скашивай и не гвозди:
Я потерял в болоте Бога
И светоч загасил в груди.
Я сед как лунь, но я ребенок
Еще пред тайной мировой,
Я запах чувствую пеленок
И матьголубку над собой.
Я всё отверг помимо Бога,
Следы которого везде,
Но отраженные убого
В болота мутного воде.
Дай написать нерукотворный
Мне лик Небесного Отца,
И я склонюсь тогда покорный
Перед тобою в час конца.
Я долго жил в таких потемках,
Что ничего не разберу,
И в отдаленнейших потомках
Мою не прекратят игру.
Я с тайной наигрался в прятки
И полюбил глядеть во тьму.
Пора оставить все догадки,
Пора взять посох и суму
И выйти вновь на богомолье
К неведомым еще местам
Иль в черноморское раздолье
Вернуться к спящим камышам.
Я возвращусь, рыдая, к Богу,
Как безрассудный Блудный Сын,
И Он укажет мне дорогу
В безбрежности лазурный скрын.
У КРЕПОСТИ
Стены мшистые как в золоте.
Времени бессильны молоты
Против генуэзской крепости.
Сверху агавы мечистые,
Канделябры стен лучистые,
Снизу море безграничное,
Серебристомноголичное,
Снизу скалы черноглавые,
Снизу рыбаки лукавые
На своих орешках радужных.
Много раз сюда являлись мы,
В солнечных лучах купались мы,
В море голубом плескались мы...
В первый раз мы были молоды,
На заре любви, как в золоте:
Чрез врата пролива тесные
Вылетали в море с песнею,
Как и пепельные чаечки,
И любили без утаечки,
И Россия, мать болезная,
Как скала еще железная
Среди льдин стояла полюса,
Словно Сфинкс живой без голоса...
Во второй раз к старой крепости,
Уж наведавшись нелепости
Жизненной, мы вновь явилися
И словами окрылилися,
И на сизых скалах верили
В то лишь, что крылом измерили,
В то лишь, что себе построили.
Но России уж юродивой
Не было на свете Божием,
Льдины лютые с ней справились,
Витязи ее преставились...
В третий раз уже с сединами,
Словно выброшены льдинами,
Появились мы меж скалами,
Меж агавными кинжалами
Под стенами старой крепости.
Ради синей моря Библии,
Ради облачной симфонии,
Ради дивной церемонии
Солнечного погребения
В моря синие владения
Мы сюда явились, бедные.
И вокруг рельефы медные,
Словно в Дантовом Чистилище:
Всюду древнее святилище
Украшают, словно статуи,
Наши образы крылатые.
Всюду наши песни в воздухе,
Всюду наши лики в облаке,
Всюду наши тени прежние,
Всюду отошедших нежные
Лики с ласковыми пальцами
Над лазурными морскими пяльцами, –
И погибшей родины вдали
Проплывают призрачные корабли!
НА БАРКЕ
Орешек утлый наша барка,
И я лежу на самом дне.
Над головою неба арка
И солнце гдето в вышине.
Как на турецком рядом флаге
Луны серебряный серпок
Виднеется, как блик на шпаге,
Чахоточен и одинок.
Ни берегов, ни волн не видно,
Но чайки серые подчас
Слетают к барке безобидно,
Как будто изучая нас.
Мы двое в неподвижной лодке
Бессмертья синий нектар пьем.
Моя подружка в небе четко
Видна, как лик над алтарем.
В руках ее стихов тетрадка,
Моих стихов последних лет,
Она читает вслух так сладко,
Что внемлет чутко ей поэт.
А солнце жжет нагое тело,
Распятое на жарком дне,
Как будто бы на самом деле
Смысл жизни в полудневном сне.
Сливаются с волнами ямбы,
Всё сине в дремлющей душе,
В лазурных звуков дифирамбе
Исчезло жизни экорше...
Открой нам дверь Эдема, Боже,
Или мгновение увековечь:
Оно на вечность уж похоже,
Как неба голубая речь.
ЯНВАРСКАЯ СИМФОНИЯ
Последний лист я на платане
В дождливом сером январе.
В молочном скрылось всё тумане,
Лишь тени шмыгают на пустыре.
Вотвот с качающейся ветки
Срываюсь я, как чиж из клетки,
И уношусь кудато вдаль
Через молочную вуаль,
Дрожа как в лихорадке,
И подле мерзнущей лошадки
Врываюсь в грязь...
И с небом связь
Исчезла уж навеки,
Как в море реки...
Нет, я еще вишу
На самой высшей ветке,
И я прошу,
Чтоб из дрожащей клетки
Холодный ветер
Меня не обрывал,
Чтоб я, как сеттер,
Вдоль поля не бежал
Вослед болотной птицы
Или шальной лисицы.
И я вишу один, один,
Как золотой цехин,
Меж кружева ветвей,
И жду, и жду, чтоб соловей
Опять запел, чтоб изумруд
Покрыл платан,
Чтоб серый пруд,
Как грудь гитан,
Порозовел
И посинел.
Я чуть вишу
И весь дрожу,
Как Лир помешанный,
Как вор повешенный.
Две черные руки
Как языки
Повисли жаб, и заревел Борей,
Как клетки, полные зверей,
И закружился по дороге
Столб пыли,
А в нем и я убогий:
Не помогли
Мои мольбы…
Вокруг гробы
Казармдомов
Для муравьев
Еще живых,
Хоть и гнилых.
Потом сады,
Потом следы
Недавних гекатомб
От дружественных бомб,
Потом громадное кладбище,
Где погребают нищих
Царей земли
В сырой пыли.
И там на плитах белых,
От мхов позеленелых,
Товарищей лежали кипы:
Каштаны их и липы
И просади акаций,
Как горы ассигнаций
Республиканских, рассыпали.
И долго мы лежали,
Прислушиваясь к склепам,
Где в разложении нелепом
Тела людей и черви гробовые
Преображались в куколки живые,
Преображались в шелковые травы
Да в цветиков душистых главы,
И семена
Будила недалекая весна.
Потом поднялся ураган
И листья желтые понес
С крестов и плит в небесный океан,
На самые вершины гор,
Где по снегу мы как узор
Лежали кружев золотых,
И там уж я совсем затих
Меж белых клубов облаков,
Витавших без оков,
Где в каждой капельке душа
Жила, едваедва дыша.
И столько было их вокруг,
Что мною овладел испуг:
Ведь я давно не понимал,
Зачем их столько Бог создал.
И все они алкали тел,
Потерянных для новых дел,
И все они стремилися опять
Найти себе земную мать,
Как я желал на свой платан
Попасть, чтоб снова неустанно
Расти, зыбиться, шелестеть
И в небо синее глядеть.
Но вдруг изпод меня подснежник
Пробился чрез гнилой валежник
И в колокольчик зазвонил,
Чтоб дух я тихо испустил,
Чтоб вместе с облаком поплыл
Куданибудь без крыл...
СКРОМНОЕ ЖЕЛАНИЕ
Лучик солнца на тропинке,
Блик на гнущейся былинке
С белым на цветке султаном,
Облачко с упругим станом
В жаркой, страстной синеве,
Ящериц зигзаг в траве,
Моря под обрывом шепот,
Кованой лошадки топот,
Сам я на донском седле
Гденибудь в родной земле,
В устьях сонного Днестра
Посредь камышей ковра, –
Что еще мне в мире надо?
Я давно ушел от стада,
Не овца я, не чабан,
Не турецкий барабан,
Не гожусь я для казармы
Ведь в идейные жандармы,
И не верю я в Мессию,
Что спасет мою Россию.
Всякой я враждебен власти,
Всякой верующей пасти,
Всякому земли закону,
Всякому тиранов трону.
Я пройду и без дорожки,
Хоть и постарели ножки.
Уживусь с лисой и волком,
Объяснившись с ними толком,
Уживусь с змеей гремучей,
Лишь бы в небе были тучи,
Лишь бы море бушевало
С бубенцами у кимвала,
Лишь бы я, самдруг с собой,
Пел с волной наперебой,
Лишь бы муравейник мне
Не мешал слагать во сне
Подле каторжной вехи
Непонятные стихи.
ПРЫЖОК СО СТЕНЫ
Меж поэтом и звездами
Есть незримый синий мост,
И по нем крылит мечтами
Он с погоста на погост.
Лучики как черепашки,
Тысячи нужны им лет,
Но, счастливей без рубашки,
Всех быстрее их поэт.
Как мечтательный Гаутами,
Мировое бытие
Он незримыми мостами
Связывает с Богом всё:
Жизни атомов ничтожных
На ничтожнейшей земле
С жизнью искорок тревожных
В моря дышащем стекле.
Звезды – кровяные тельца
В мировых артериях Бога,
Мысли – золотые рельсы
И кратчайшая дорога,
Что к Нему приводят душу.
Нужно только быть поэтом,
Нужно только бросить сушу
Мертвую перед рассветом,
В час, когда духовней звезды,
Божьи в небе черепашки,
В час, когда уж на погосте
Трудовые все букашки.
Унеси меня чрез степи,
Мой воскреснувший Пегас,
Унеси по горной цепи
На небес иконостас:
Лик Отца увижу синий
Я на нем из звездной пены.
От безбожия Эринний
Нужно выпрыгнуть за стены,
Черные, глухие стены
Мировой моей темницы,
Нужно пузырьком быть пены
Радужным в лучах зарницы.
ЭРЕМИТ
На нищенской своей мансарде
Я всё ж в духовном авангарде
Святых сподвижников живу,
Седую не склонив главу
Ни перед чьей исподней властью,
Ни перед чьей звериной пастью,
И голоса сиренидей
Мне безразличнее людей.
Я прожил выше всякой веры,
И социальные химеры
Мне не вскружили головы,
Хоть я смиреннее травы.
Как эремиты на Тибете,
Живу я в непочатом свете,
Любуясь цепью синих гор
И прекратив навеки спор.
С тех пор, как я подобье Бога,
Мне не нужна уже дорога,
И, как скала меж скал нагих,
Окаменел я и затих.
Весь день слежу за облаками
Я со скрещенными руками
И внемлю, как Великий Пан
Поет про солнечный тюльпан.
И от восхода до заката
Я пламенного в небе брата
Глазами тихо провожаю
И ничего уже не знаю.
Как плеть лианы, в жаркий камень
Я врос, и неба вечный пламень
Меня совсем испепелит, –
Я на Тибете эремит!
ГДЕ БОГ?
Гляни в окно: на берегу ручья
Двух белых бабочек приметил я.
Они порхают мягко через дрок,
Хоть под мостом и притаился рок.
Они не знают никаких дорог,
Но с ними в этот миг порхает Бог.
Над ними дремлет царственный платан:
Он в небо врос, как дантовский титан,
Где тучки на лазурном млеют луге,
Где ласточки в волшебном реют круге...
Там тишина, там синий, синий Бог,
Там никаких не нужно нам дорог.
Повсюду Бог, повсюду святость есть,
В одной душе моей ее уж несть.
В АЛЛЕЕ
Аллея вековых платанов:
Готический собора неф.
Как тело, нежны великанов
Стволы. Заходит неба шеф.
Как кружева из антрацита –
Сплетение нагих ветвей,
Как свод подземного Коцита,
Но близко, близко соловей.
Сквозь черное сплетенье веток
Сверкает неба бирюза.
Вокруг молчанье. Пестрых деток
Изпод земли глядят глаза.
Трава как ярая медянка,
Меж листьев сгнивших изумруд
На солнцем залитой полянке,
И облаков напрасен труд:
Они не скроют прелесть мира,
Горящий пламенем закат,
И всё от солнечного пира
Преображается в брокат.
Смотри, меж бледными стволами
Платанов яхонты горят,
Рубины сыпятся гроздями,
Опалы на ветвях висят.
Обнявшись, мы идем в аллее
С тобой неведомо куда,
И сердце наше роз алее,
И не страшимся мы суда,
Кто б ни был над душой судьею:
Мы после жизни страшных бурь,
Как примиренные с землею,
Глядим в небесную лазурь.
Готические нас соборы
Природы привели к мечте,
И мы, как призрачные горы,
Синеем в вечной красоте.
У СОЛНЕЧНОЙ СТЕНЫ
Улица длинная,
Солнцем залитая,
Рельсы блестящие,
Вдаль уходящие,
Стены горячие,
Тени бродячие,
Жизни повторные
Горести вздорные.
Улица длинная,
Солнцем залитая,
Стоит ли двигаться,
Чтобы пройти тебя?
Есть на пути твоем
Свечка пасхальная,
Башня ведь Джоттова,
Есть и ровесница,
Башня Арнольфова,
Но я устал уже
Жить, на них глядючи.
Мне тут на солнышке
Лучше, чем гделибо,
Около стенки вот
В лучиках радужных,
Будто на плиточке
Мамочки крохотной
В туях разросшихся.
Я постою у ней,
Тихий и простенький,
Словно барвиночек.
Мне хорошо теперь,
Словно я – живопись,
Фреска старинная
В нише готической,
Солнышком залитой,
Словно лампада уж
Подо мной теплится,
Словно цветочки уж
Подо мной пыльные,
Словно уж нет меня,
Духа мятежного,
Слова безбрежного!
БОГ ГЕОМЕТР
Кружатся пламенные сферы
По эллиптическим путям,
Гигантские у них размеры
И ритмы бешеные впрямь.
Сферичны капли дождевые,
И слезы наши, и плоды,
И существа вокруг живые
Из глины, пуха и воды.
Геометрично всё в природе,
Бесформенных созданий нет,
Всё страждущее на свободе
Имеет форму, краски, цвет.
Скромнейший цветик – как орнамент
Из грека творческой руки.
Незыблемый под всем фундамент,
Будь то хоть море иль пески.
Кристаллы созданы, как храмы
Дорийские, на все века,
Как ни были б ужасны драмы, –
И Божия на всем рука.
Материи нигде без духа
Бессмертного не отыскать:
Будь ты хотя бы легче пуха,
В тебе есть формы благодать.
Нет атома в нас без структуры,
Без превращенья в ипостась:
Всё стильно, всё архитектурно,
Везде со всем навеки связь.
И формы нет без геометра,
Как без художника картин,
Как храмов облачных без ветра,
Как рева моря без ундин.
Бог Геометр, Бог Архитектор,
Как ты Его ни отрицай!
Достаточно взглянуть на спектр,
Чтоб отыскать тропинку в рай!
НА ОБМЕЖКЕ
Чужой всему и всем чужой,
Иду я узкою межой
Меж вспаханною целиной
Со сгорбленной от лет спиной.
Через межу свисают глыбы,
Как гадин черные изгибы,
И я с одышкою скачу,
Покрыв рукой души свечу.
И всё вокруг чернымчерно,
Как адское у Данта дно.
Лишь коегде седой ковыль
Да маков цвет, а то всё пыль,
Людская пыль с ярмом идей,
С глазами вяленых сельдей.
Лишь коегде изпод вериг
Умученных чуть слышен крик,
Лишь коегде драконов зуб
Торчит из чьихто синих губ,
А то всё смрадная спорынь
На колосе, куда ни кинь
Усталый от страданья взор.
Но вдалеке меандр гор
И белоснежный горностай
Небесных перелетных стай.
А на горах есть монастырь,
Где спит духовный богатырь,
Сын Парсифаля Лоэнгрин.
Но доползет ли Божий Сын,
Или повиснет на кресте,
В идейной жуткой пустоте?
ЛЕТУЧАЯ МЫШКА
Небо – бирюзовый полог,
Солнце – пламенный тюльпан.
Спят рои по ульям пчелок,
Спит еще Великий Пан.
Но порхает, как снежинка,
По саду уж мотылек,
Но кружится, как пушинка,
Серый с крыльями зверек.
Словно пьяный, словно сонный,
Он трепещет по аллее...
Вот он, как бесцеремонный,
Чуть моей коснулся шеи,
Вот, как молнией сраженный,
Он упал вдруг на газон
Подле липы задымленной, –
Кончился крылатый сон.
Мы сидели на скамейке,
Пораженные концом
Бедной мышкичародейки,
Мы склонились к ней лицом.
Бедный серенький комочек!
Обожженные, как спички,
Крылышки, весь в ноготочек,
Жалче всякой мертвой птички.
Смерть получше, чем Икара,
Легче, мягче, словно снег
Вдруг растаял от пожара,
Как от вешних синих нег.
Веточкой ты прикоснулась
С любопытством, но она
Неожиданно очнулась,
Как от тягостного сна,
И изящною спиралью
Взвилась в неба бирюзу,
Опьяненная удалью,
Вызвав у тебя слезу
Радости и восхищенья.
Мы, подобно этой мыши,
Улетим без возвращенья
Скоро к солнышку, – и выше!
КОСМИЧЕСКИЙ ПЕАН
Как исполинский в синеве
Столетний палевый платан,
В моей усталой голове
Родной бушует океан.
Там целый лабиринт ветвей,
Как пальцы бледных мертвецов,
Там бисер мечет соловей
И стаи резвые скворцов.
Там волн соленых бирюза,
Там листья, пена, там жемчуг,
Там умиления слеза,
Червленый там с драконом струг.
Мне тяжело вмещать их всех,
И я сжимаю жаркий лоб,
Но раздается жуткий смех, –
И мне плывет навстречу гроб.
Но я его еще страшусь,
Но я его еще топлю,
Хоть с детства я уже не трус
И вечность синюю люблю.
Но ведь она уже и так
Синеет гдето чрез Хаос,
И у меня в душе верстак,
И у меня в душе Христос.
Я с Ним на кедровом кресте
Вишу уже полсотни лет,
Но я служу одной мечте,
Я одинокий ведь поэт.
Целуй меня опять в уста,
Подружка милая моя:
Ты у подножия креста,
Свисает долу голова.
Столетний у меня платан
Бушует в смутной голове,
У ног бушует океан,
Я растекаюсь в синеве.
ПЕРЕПЕЛКИ
Как пойманные перепелки,
Что бьются в полотнище клетки,
Чтоб в поле вырваться, как пчелки,
И улететь из страшной сетки,
Так мы до крови бьемся в стены
Своей космической темницы,
Где всё давно без перемены,
Где мы – ночные только птицы.
Что в том, что голубые стены
В темнице нашей, как у звезд,
Когда разбили мы колени
О страшный мировой погост?
Что райские для нас чертоги,
Построенные в небесах,
Когда придуманные боги
У нас, как гири на ногах?
Когда все мысли ухищренья –
Лишь пируэты арлекина,
И чувствуешь до одуренья,
Что всюду вязкая лишь тина,
Что утопаем мы в болоте
Действительности несуразной,
Что из своей, в конечном счете,
Не вылезть шкуры безобразной:
Что фейерверки наши мысли,
Что истин и помину нет,
Что мы над бездною повисли,
Где мрак кромешный, а не свет,
Что изо всех зеркал вселенной
Глазеешь очумевший ты,
Ты, истрион везде презренный,
Твои бесплодные мечты!
ПРИВЕТ СМЕРТИ
Смерть, благодетельница мира,
Привет тебе в любой момент,
Хотя б в разгаре самом пира
Меж розовых венков и лент!
Желанная всегда ты гостья,
Как чаша пенная и мак,
Как драгоценнейшая гостия
Иль острый палача тесак.
С любовью вы совсем как сестры,
Со сном блаженным близнецы,
Есть аромат в вас терпкоострый,
Несущийся во все концы.
Ты всех моих родных под своды
В лазурном храме увела,
Ты приобщаешь всех свободы,
Хоть остается лишь зола.
Что ж, я готов, но серп наточен
Твой должен быть, как для цветка,
Хоть и доселе озабочен
Я крайним часом мотылька.
Не буду ль только хризалидой
Я в недрах темных под землей,
Не буду ль вспоминать с обидой
Я мир, удавленный петлей?
И если нет совсем нирваны,
Как это чувствует душа,
То в облачные караваны,
Что в небе реют не спеша,
Верни меня иль в волны моря,
Прямой девятою волной,
Чтоб грозно бушевало горе
Жемчужной синею спиной.
Лишь человеком из кокона
Не воскрешай меня опять,
Хотя б вблизи была икона,
Похожая на ГрезуМать!
ЛИШАЙ
Как на вершинах гор бесплодных
Червонный высохший лишай,
Дремлю я меж рабов свободных.
И ты дремать мне не мешай!
Я погрузился в сон глубокий
Среди заоблачных вершин,
Как в мире самый одинокий,
Что потерял земной аршин.
Мне ничего уже не надо,
Мне Ангел пищу достает.
Не замечает даже стадо,
Что ктото на скалах растет.
Но про меня мечтают звезды,
Скучающие от орбит,
И Ангел Смерти на погосте,
Что скоро, скоро затрубит.
Я – вечности самой тревога,
Духовный в атоме я свет
И отпечаток бледный Бога,
Не признанный никем поэт.
С гранитного меня осколка
Никто не может соскоблить:
Серебряная я иголка,
Связующая с небом нить!
МОГИЛЬЩИКУ
На позолоченные дроги
Неси с вниманием мой гроб,
Не спотыкаясь о пороги,
Чтоб не стучал о крышку лоб.
И землю не бросай лопатой,
Как лошадиный вниз помет:
Могила – райские палаты,
Где начинается полет.
Да отшлифуй ровнее грани
Могилы черной, как алмаз,
Зеленой застели их тканью,
Чтоб не исчез весны экстаз.
И посади ты неотложно
У изголовья кипарис,
Чтобы не спал я там тревожно
Меж гробовых вокруг кулис.
Он оплетет меня корнями,
Он высосет бессмертный дух,
И внутренними ступенями
Взовьюсь я, как лебяжий пух,
Взовьюсь до самой верхней ветки,
Чтобы блаженно шелестеть,
Чтоб из пахучей терпко клетки
На солнце красное глядеть,
Чтоб черною душистой кистью
В заката пламенный багрец
Писать без жизненной корысти
Про свой загадочный конец!
БОЖЬИ ЛУЧИКИ
Как ты устал, мой Ангел бедный,
Бродя в чистилище со мной,
Какой ты сумрачный и бледный,
Какой ты странный и седой!
Я засиделся в этом мире
Стремлений суетных и слез,
Я опьянел на вечном пире
Средь терниев и диких роз.
Мы оба полюбили жизни
Лазурный странный лабиринт,
Ни спруты страшные, ни слизни
Души не заглушили винт:
Стучит не умолкая сердце,
Плетя словесный иероглиф,
Страданье – сказочное скерцо,
Сомненье – златоглазый гриф.
Как много б звезд ни потухало,
Как много б ни было гробниц,
Небытия не сможет жало
Всех истребить, ни звезд, ни птиц.
Не первый путь и не последний
Мы совершаем на земле:
Мы – голос вечности победный,
Мы – Божьи лучики во мгле.
ЗАГАДОЧНОСТЬ БЫТИЯ
Люблю я только непонятное,
Люблю никем не постижимое,
Люблю мечтою необъятное,
Во сне одном неясно зримое.
Куда ни глянь, и повседневное
Принадлежит к числу любимого,
Всё превращается в напевное,
Всё пища творчества незримого.
Я, ты, цветок в античной амфоре,
Паук в своей воздушной крепости,
Луч солнца на японском чайнике,
Что знаешь ты о них реального,
Что знаешь ты о них понятного?
Что в душах их сокрыто сказочных?
Зачем они на свете пагубном?
Я, ты – не менее загадочны,
Чем формы амфоры аттической,
Таинственны, как сердце чудища,
Висящего меж сети шелковой,
А лучик солнца прямо мантией
Для нас благоухает Божией.
К Нему же все пути пресечены
Для тех, кто не цветет, как цветики,
Кто не благоухает сладостно,
Кто не живет собою радостно,
Кто не влюблен в навек незримое,
Сухим умом не постижимое!
АРАБЕСК
Тихо спят в лучах платаны,
Как в безбрежности тартаны,
Спят, но лабиринт корней
Тянет соки из теней
Тысячи ушедших звений
Погребенных поколений.
Скоро и ко мне в висок
Заберется корешок
Сладкий, нежный и упорный
И потянет сок мой черный
Прямо в небо, как фонтан.
И увижу океан
Снова я вверху небесный,
Безыдейный, бестелесный,
В лист проникну молодой
Изумрудною душой.
Ветерок меня потреплет,
Поцелует, потереблет,
Будет лучше, чем теперь,
Мыслящий усталый зверь!
ФЛАМИНГО
Серое небо с просветом.
В шелковом пологе этом
Ласточек синих фанданго...
Хочется к берегу Ганга,
К старым таинственным храмам,
К сонным задумчивым Брамам,
К лотосу в зыбком болоте.
В утлом мне хочется боте
Двигаться в плетях лиан,
Слушая визг обезьян,
Слушая писк бенгалушек,
Сонную фугу лягушек.
Леса родные то звуки,
Словно плыву я от муки
В саване жертвенным трупом
Вниз по скалистым уступам,
Словно я аистом смелым
Кланяюсь лотосам белым,
Розовым словно фламинго
Сплю я у края картинки,
В серое небо с просветом
Глядя, подобно кометам.
ПО СЛЕДАМ БОЖИИМ
Небо синее, как синька,
Ни одна на нем пушинка,
Растекаясь, не плывет:
Голубой оно кивот.
Нет ни ласточки, ни мошки,
Хоть открыты все окошки
Божьего вверху дворца,
И лазури нет конца.
Только стрелы солнца яро
В час полдневного кошмара,
Как червонный страшный спрут,
Травы на откосе жгут,
Жгут мне голову седую.
Всё мучительней иду я,
Может быть, и упаду
В Божьем какнибудь саду.
Он вблизи, Создатель старый:
Это творческие чары
Пальцев мощного Артиста,
Синих гор вдали мониста.
Всюду след Его сандалий,
Творческой Его печали,
Самого ж Его уж нет,
Как бы ни искал поэт.
Я устал идти по следу,
Чуть не празднуя победу,
Я устал, как Агасфер,
Проверять правдивость вер.
Так остановись же, Боже,
На Тебя во всем похож я,
Пред лицом моим предстань!
Я уже давно за ткань
Звездного держусь плаща,
В облаках Тебя ища.
Покажись больному сыну,
Как создавшему Сикстину!
ОБЛАЧНЫЕ ХРАМЫ
Как Колумбовы три каравеллы,
Кучевые плывут облака.
Будто странные в небе новеллы
Пишет мощная Божья рука.
С багряными они парусами
И мальтийским лучистым крестом,
Порожденные лишь небесами
В устремлении к дали святом.
Кто командует алой армадой?
Как зовется у них командор?
Я и сам бы поднялся с усладой
К ним на шканцы в небесный простор.
Но куда же вести мне армаду?
Новый Свет ведь давно уж открыт.
Поведу ее к русскому аду,
Где так много разбитых корыт.
Кучевым облакам любы степи,
Там они как пагоды стоят,
Там из блещущих великолепий
Мощно с неба в концлагерь глядят.
Как в священном тогда Бенаресе,
Видны тысячи в небе церквей,
И в безбожниках самых и в бесе
Пробуждается вдруг соловей.
Если все вы разрушите храмы,
Не разрушить вам туч куполов,
Где под сводами вещие Брамы
Нам внушают молитвы без слов.
УТРЕННИЙ ПЕАН
Дымка утра. Солнце встало
Между снежных минаретов.
Ночь свернула покрывало...
Это час больных поэтов.
Поднимайтесь в подземельях
Со станков инквизиционных,
Поднимайтесь в душных кельях
От ночей своих бессонных.
Ласточки из гнезд под крышей
Высунули уж головки,
Выползли из темной ниши
Ящерицы уж плутовки.
Прочь от повседневной яви
Вслед за ласточкой стрельчатой,
Прямо в солнца веер павий,
Прямо в Божии палаты!
Важны только небылицы,
Звуки, краски и слова.
Крылья по ветру, как птицы,
Мир – лишь синяя канва.
Расшивай же шелком небо,
Вензели в нем, как щуры,
Распятого в небе Феба,
Словно парс, боготвори!
Время мигом канет в вечность,
И пространство станет мифом,
Звездная настанет млечность,
Ты ж на ней иероглифом.
ПОХВАЛА ВЕТРУ
Люблю я ветра величавый голос,
Когда он клонит отягченный колос,
Когда колышет кружево акаций
И по небу одежды легких граций.
Люблю я ветер в корабельных талях,
Поющих в голубых небесных далях:
Он освежает мне усталый мозг,
Как свист секущих сладострастно розг.
Нет ничего живительнее ветра,
И влюблена скорбящая Деметра
В его животворительную ласку,
Как в Персефоны похищенной сказку:
В ней ароматы апельсинных рощ,
В ней сладкотерпких горных пастбищ мощь,
В ней океана синее сиянье,
В ней звезд мигающих очарованье,
В ней часто терниев сухих венец
И всё венчающий святой конец.
Ворвись в истлевшие уж паруса
И унеси их прямо в небеса,
А кузов ветхий разнеси на щепы
И успокой в глубоком синем склепе.
Я разорвал рубашку на груди,
Ласкай, разатомь, погреби!
ХРИСТОС
С Христом мы очень давние друзья:
Уж на заре туманной бытия
Себя в постели вижу я пред Ним,
Висящим на кресте, как серафим.
Потом на школьной Он сидел скамье,
Таким же мальчиком, склонясь ко мне,
Нашептывая милые слова,
Когда моя дичала голова.
Как странник Он со мною шел босой,
Когда я, полоумный и нагой,
Бродил по всем святым местам земли,
Когда вился, как червь, я по пыли.
Из Рима Он со мною шел в Париж,
Где шелестел поэзии камыш,
Где я среди мятежников искал
В свободе непригодный идеал.
Потом привел Он лучшую из жен
Ко мне из рода своего на трон
И, навсегда оставив нас вдвоем,
Сокрылся в неба синий звездоем.
Года текли трагической чредой.
И ныне я совсем уже седой,
И лишь по зову в жизненный хаос
Ко мне еще спускается Христос.
Зову ж Его в час тяжких катастроф
Иль при создании священных строф,
Зову, когда мой спутниксерафим
Находит, что наш путь стал нестерпим.
Я до Тебя ни разу не дорос,
Товарищ юности моей, Христос!
На перепутьи суетных дорог
Ты для меня теперь далекий Бог,
Хоть распят рядом я с Твоим крестом
И, как разбойник добрый, синим ртом
Шепчу: О, Боже, Боже, вспомяни,
Что многие со мной провел Ты дни!
СТАРЫЙ ДУБ
Ты видела ль столетний в поле дуб?
Взгляни, сегодня он пойдет на сруб.
Громадная дорийская колонна,
Обхватов в пять, почти до небосклона.
Вверху окаменевший страшный спрут,
Где новые листочки не живут.
Три ветви молнией обожжены,
Изломаны другие и черны.
Лишь коегде из треснувшей коры
Ветушечки пробились для игры
С Бореем, воющим и день и ночь,
Чтоб отыскать Деметры скорбной дочь.
Здесь на классической стоит он почве,
Средь киммерийской тьмы и вечной ночи.
Он страшен, как тот мельничный гигант,
На ком повис однажды Россинант,
Когда задумал старый ДонКихот
Сразиться с ним, чтобы спасти сирот.
Он – мертвый величавый только пень,
Хоть и ликует всюду июльский день
И в белых пеплумах, как хоровод,
Вокруг кружится облачный народ.
Печально, друг! Но опусти глаза,
В ресницах высохнет сейчас слеза.
Под мертвым дубом тысячи дубков
Пробились из малейших корешков.
Иные уж годились бы на посох,
Другие прячутся еще в колосьях.
Но несомненно целый будет лес
На месте том, где праотец исчез.
Чем он мертвей, тем больше снизу жизни:
Народ дубовый будет петь на тризне.
Так, милая моя, чем ближе смерть,
Чем я бессильнее клонюсь на жердь,
Чем сердце больше покрывает плесень,
Тем больше у меня крылатых песен.
И ты бери вечерние огни,
Когданибудь потухнут и они!
МЕРТВЫЙ ФОНТАН
Зыбитесь, ветки изумрудные,
Клубитесь, тучи белогрудые,
Бушуйте в гроте каменном
И отражайтесь в сердце пламенном!
Открой, о Боже, ржавый кран,
Чтоб снова засверкал фонтан
В лазури над овалом лип,
Как радужный меж туч полип.
Чтоб песни, как живой ручей,
Текли от солнечных лучей
Чрез драгоценный горний гравий,
Свергаясь вниз, как веер павий,
На смутный город мертвецов.
Чтоб, как во времена отцов,
Из них составили псалтырь
И в златоглавый монастырь
Стекались страждущие снова
Искать божественного слова,
Как в Лурде к гроту Бернардет.
Чтоб чудотворным стал поэт,
Как старый и слепой Гомер,
Богов создатель и химер.
ВОРОБЕЙ НА ПОДОКОННИКЕ
Воробей, мой воробей,
Гордый, как турецкий бей,
Что слетел на подоконник,
Словно мой ты стал сторонник?
Что ты ерзаешь хвостом,
Что пищишь раскрытым ртом?
Седина ль моя смешит,
Иль морщинок лабиринт?
Иль терновый тот венец,
Что ношу я под конец?
Красного лишь нет плаща,
Плеть одна кружит свища,
Крест валяется в пыли,
Утомились палачи.
Но и ты, мой серый друг,
В некий миг на травку вдруг
Под моим падешь крестом
С жалко искривленным ртом.
Лапки к небесам прострешь,
Уползет из крыльев вошь,
И появятся полки
Муравьев изпод доски,
Чтобы трупик твой сожрать,
Целая гурманов рать.
Воробей или поэт,
Жребия другого нет:
Вечны только облака
Да грызущая тоска.
ИЗВИЛИНЫ
Серебристые извивы
Сонно плещущей реки.
Вечно плачущие ивы,
Камышовые полки.
Облачные отраженья
В маслянистых зеркалах,
Глаз ершей недоуменье,
Лягушата на листах.
Есть в раю такие речки,
Есть в аду они везде,
Только там уж не овечки
Отражаются в воде,
А изжаждавшийся грешник
Иль с трезубцем водяной,
Истязатель и насмешник,
Любящий исподний зной.
У меня в мозгу речушки
По извилинам текут,
Оглашенные лягушки
Днем и ночью там орут.
И мне дорого болото
Затиненное в мозгу:
Там цветет священный лотос
На заснувшем берегу.
СМЕРТЬ
Мне ненавистна мысль о смерти,
Такой уж близкой и простой,
Но у моей постели черти
За грешной собрались душой.
Что им душа моя, малютка,
Глядящая в туман вокруг?
Что жизни им смешная шутка,
Недоуменье и испуг?
Что им душа моя, зыбленье
Чуть зримое прибрежных волн,
Бесцельное стихотворенье,
На привязи загнивший челн?
Что им душа моя, сиянье
Бушующих лазурных волн,
Цветка над пропастью качанье,
Сожженный молниею холм?
Что им душа моя малютка?
И всё ж обстали уж постель...
И вырывают с прибауткой
Из слабых рук моих свирель.
И гдето, слышно, по ступеням
Взбирается СтарухаСмерть.
Проходит холод по коленям,
Стучит, стучит по плитам жердь.
МОЗАИЧНЫЕ ЛИКИ
Небо из блестящей меди,
Стрелы ласточек на нем.
Облачные спят медведи,
Глядя в синий водоем.
Мы на золоте заката,
Как в Царьграде мозаики,
В одеяньях из броката
Иератические лики.
Я святитель Анатолий
Из пещеры на Афоне,
Много написавший схолий,
В терниев сухих короне.
Ты святая Розалия,
Также жившая в пещере,
Чтобы яви силы злые
Не мешали чистой вере.
Стекляные лица строги
На червонном теплом фоне,
Как классические боги
На слоновой кости троне.
Ласточек священных всклики –
Это наши херувимы.
Стилизованные лики
В ладане едва лишь зримы.
Слышен звон вечерний меди,
Тихое Ave Maria,
За окном щебечут дети...
Гдето старая Россия,
Та Россия, где счастливы
Были в детстве мы когдато,
Где спаслись одни лишь ивы
От секиры острой ката.
БУРЯ У SAN PIETRO
Громадные грохочут грозно волны
Вокруг окаменевшего дракона,
И облака движений диких полны,
Как парусные груди галеона.
Но полосатый храмик очень крепок
На крупе каменного в море зверя,
Ни черепиц, ни почерневших щепок
Он не теряет от дубовой двери.
И мы сидим пред алтарем старинным
Под исполинским дедовским Распятьем,
Прислушиваясь к голосам звериным
И к трамонтаны дерзостным проклятьям.
Всё море – вспаханное ветром поле,
Громадные встают повсюду глыбы,
Громадные чудовища на воле,
Как буцефалы, мчащиеся дыбом.
Хвосты вокруг вспененные и гривы,
И ржанье страшное у черных скал.
Как в лихорадке сосны и оливы,
И молний сноп над ними засверкал.
Восторженные мы глядим сквозь щели
Оконные на страшный ураган,
Сорвавшийся из Тартара ущелий
Испробовать искристый ятаган.
Нет музыки приятнее для слуха,
Чем этот изначальный Божий рев.
Хотелось бы мне в панцире из пуха,
Как чайка, средь морских летать валов,
Хотелось бы измученную душу
Омыть в соленых этих жемчугах:
Ведь я, как в день творения, не трушу,
Когда свидетелем был при родах.
Бушуй, бушуй, созвучная стихия,
Бушуй, свободный синий океан,
Чтоб мог опять писать свои стихи я,
Лазоревый безбрежности пеан!
ПРЕДКИ
Лежат они, лежат зарытые
В сырой и жирный чернозем,
И облака бегут, отлитые
Из серебра, чрез степь кругом.
Кресты свалились с них каррарские
В колючий и сухой бурьян.
И табуны вокруг татарские
И черный, грозный океан.
Теперь и черепов смеющихся,
Беззубых там не отыскать,
Добычи нет там для грызущихся,
И только для меня там мать
Лежит в атласном одеянии
С венком оранжевым на лбу,
Как в Лукке тихой изваяние
Иларии в каменном гробу.
Но я храню их всех в обители
Неосквернимой, здесь в мозгу,
Где никакие уж воители
Не могут их на всем скаку
Попрать коней своих копытами,
Где призраки одни живут,
Где меж разбитыми корытами
Нет капающих в мрак минут.
Там я живу с своими предками
На синем острове мечты,
Там с Ангеламиоднолетками
Гляжу на синие цветы,
Молясь на облака атласные,
На волн зыбящийся брокат,
И цветики вокруг безгласные
Глядят со мною на закат.
И жизнь не требует реальности,
Как волн бушующих пеан,
И жизнь в сознания зеркальности –
Необозримый океан!
ПИНЕТА ВО ФЬЕЗОЛЕ
Под пиниями зеленый сочный бархат,
Как драгоценный радужный ковер.
С душой библейского я патриарха
На бесконечность устремляю взор.
Вдали долина дымчатая Арно,
Флоренции священный силуэт.
Издалека там всё высокопарно,
Духовный там повсюду розлит свет.
Глядишь, и красный плащ как будто Данта
Меж лавровых мелькнет внезапно кущ,
Иль МикельАнжело внизу, гиганта,
Увидишь сквозь нависший с окон плющ.
И кажется, что снова Возрожденье
Возможно строгих эллинских искусств,
Что стоит создавать стихотворенья
И жизненный преодолеть искус.
И изумрудные зыбятся иглы,
Благоухая терпко надо мной,
И на стволе я вижу наши сиглы,
Пронзенные алмазною стрелой.
И ты глядишь восторженно мне в очи,
Как опьяненная от красоты,
И уходить под звездный полог ночи
Не думаем еще ни я, ни ты.
Все наши мысли в бирюзовой дали,
Где чудится морская синева,
И пинии поют совсем как тали,
Как волны движется вокруг трава.
И радостно, так радостно на сердце,
Как будто много лет ушло назад,
Как будто жизнь – причудливое scherzo
И не прошли мы вместе через ад.
ЗАТИШЬ
Сегодня море – Спящая Царевна,
Лежащая в хрусталевом гробу:
Так неподвижно, так оно напевно,
Так позабыло грозную судьбу.
Жемчужная молочная безбрежность,
В туманной дымке с небом поцелуй,
Невыразимая словами нежность,
Ни ропота, ни синих аллилуй.
Как паучкитанцовщики над речкой,
Едва воды касаются челны,
И облачные сами мы овечки,
Что в дымке палевой едва видны.
Как призраки, висят над гладью скалы,
Готический из мрамора собор.
Беззвучно чайки в синие порталы
Влетают, к бездне опуская взор.
Безмолвно мы на барке притаились,
Как за душистою копицей дрофы.
Тетрадь стихов и книжка вдруг закрылись,
И оборвались с полуслова строфы.
Угрюмая невдалеке цистерна
Вдруг заревела, лоцмана зовя,
Ты вздрогнула, как трепетная серна,
Шепнув: – В безбрежности мы два червя!
Судьбы как будто костяные пальцы
На горле сжались. Грянула бы буря!
Как в Святки, в тусклое глядишь зеркальце,
Мне жутко так сидеть, главу понуря!
Дай сесть на весла! – Встрепенулся ботик,
И зазыбился сзади иероглиф...
И целовал я в гроте милый ротик,
С опаской глядя на подводный риф.
Потом поднялся свежий maestrale...
Сребристая взвилася пелена,
Ундины синие из недр восстали,
Исчезла затишь наподобье сна!
НЕРОЖДЕННЫЕ
Блаженны нерожденные,
Во чреве не взращенные
Для смертного объятия.
Блаженны без зачатия
Живущие в безбрежности,
Без материнской нежности,
Никем не возвещенные,
Еще не сотворенные.
Они живут неспешные,
Безличные, безгрешные,
Как облака полдневные,
Как моря зыбь напевная,
Как звездное убранство
В безбрежности пространства.
Блаженны нерожденные,
Во чреве не взращенные
Космические атомы,
Что никогда проклятыми
Не будут прометидами,
Таящими сомнения
От первых дней творения.
Будь это только лучики
От Божьего сияния,
Будь это только капельки
Морского бушевания!
Всё лучше, что страдания
Не ведало сознания,
Всё лучше отцветания
С тоскою отрицания,
Какою каждый стих
Исполнен дней моих.
ОТОШЕДШИЕ
Блаженны отошедшие,
Навек покой нашедшие:
От смертного объятия,
От творчества проклятия
Давно освобожденные,
В стихию возвращенные.
Из них цветы душистые
И мотыльки лучистые,
И туи кисть смолистая
Уходит в небо чистое,
Из них угрюмо пинии
Чернеют в неба линии.
Их дух давно меж тучами,
Над снеговыми кручами,
Меж волн ритмичносладостных,
Бушующих и радостных,
Иль в синих венах Божиих,
На них во всем похожиих.
Блаженны отошедшие,
Покой навек нашедшие
В движении, в сиянии
И в ничего незнании.
Они как нерожденные,
Они как звезды сонные,
Как пыль небес орбитная.
Для них открылось скрытое
В юдольном прозябании,
В мучительном страдании
От ветхих слов слагания!
РЕБЕНОК И ПОЭТ
Гдето слышно пианино
За аллеей тополей.
Детская то сонатина,
Как расплывчатый елей,
Заполняет воздух сонный.
Листья падают с ветвей,
Как червонные короны.
Изогнувшись на скамейке,
Я гляжу, весь отрешенный,
На убогие семейки,
Что на солнышке осеннем
Греют с вожделеньем шейки,
На девчурку, что, к коленям
Прислонясь старшой сестренки,
Насыпает пыль со рвеньем
В ведрышко, со смехом звонким,
А из ведрышка на ножки...
Всё покрылось флером тонким.
Взрослые грозят с дорожки,
Но она смеется звонко,
И другие с нею крошки.
Я плету орнамент тонкий,
Паутинные терцины,
Улыбаясь за девчонкой,
Но в душе сверкают льдины:
Не такое же ль занятье
Бесполезное – лавины
Слов моих? Ведь есть проклятье
На словах земного рода:
Ложные они понятья,
Не дающие исхода!
НОКТЮРН
Зажженная среди гостиной лампа.
Под нею круглый прадедовский стол.
По стенам книги. Старые эстампы.
Окно раскрыто. Спит давно шеол.
Сверкают звезды, полночи лампады.
Медведица воссела на престол.
Сентябрьская ночь полна услады.
Вверху летучих слышен писк мышей
И в речке лягушиные рулады.
Мы у стола читаем повестей
Средневековых пожелтевший томик,
Написанных как будто для детей.
Ах, как уютен наш убогий домик!
Улыбка не слетает с бледных уст,
Как будто на эстраде дачный комик.
Вдруг в комнате раздался странный хруст
От налетевших будто насекомых,
И мир ночной не так уж нем и пуст.
Собралось общество давно знакомых,
Давно несуществующих теней,
Стихиями на родину ведомых.
Я поднял руки, как в начале дней,
Когда лежал в оплетенной кроватке
И ждал объятья матери моей.
Но вдруг, как в школьной синенькой тетрадке,
Как на наивных фресках у джоттистов,
Увидел я миниатюрных, гадких,
Крылатых, перепончатых, нечистых,
Ушастых, зверомордых бесенят.
Как угорелые они неслышно
Кружились подле лампы, как отряд
Бесовский, конвоирующий души.
Чего они от нас, живых, хотят?
– Чур! Не пищать в испуганные уши
И не касаться крыльями волос!
Мы не греховные и злые души,
Не упадем на адский мы откос,
Не скатимся в котел смолы кипящей.
Чур! С нами укротитель ваш, Христос! –
Ты бросилась в покой, вблизи лежащий,
И полотенцем начала махать
На хоровод, под потолком кружащий.
Я ж принялся подетски хохотать:
Так гармоничны были эти тени,
Бесшумно так кружилась ночи рать...
И никакого не было сомненья,
Что нам они не замышляют зла,
Что только для моих стихотворений
Они влетели в окна без стекла,
Что свет дороже им полночной тени
И рукопись моя среди стола.
Да, мышь летучая для сновидений –
Такой же красочный аксессуар,
Как томная луна и куст сирени.
Спасибо вам, сестрицы, хоть и стар
Я вместе с вами уж кружиться в танце,
Но дорог мне крылатый ваш кошмар,
Как дороги пурпурные паранцы,
Парящие в страну моей мечты,
Как яркие на солнце померанцы
И каменные Дории цветы.
АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ ВСАДНИКИ
Сегодня утром открывая ставни,
Я посмотрел тревожно на восток,
Откуда враг явиться должен главный,
Антихрист сам или его Пророк
С исподним воинством, готовым к брани.
Но там зари алел лишь лепесток,
Да облаков дремали синих длани
Среди пинет далекой Валомброзы,
Как спящие в прохладной чаще лани.
Не видно было никакой угрозы,
Но сердце будто бы попало в клещи,
И дикие в него впивались розы.
Предчувствия казались мне зловещи:
Как в водолазном я дышал скафандре,
Неумолимо, нежеланновещий,
Как младший брат трагической Кассандры.
И золото роняли мне платаны,
И пряно улыбались олеандры.
Но озарились горывеликаны,
И брызнули лучи, как ореол:
Промеж пинет попрятались туманы,
И обнажился весь земной шеол,
Зашевелилось всё и зашумело, –
И Ненависть воссела на престол.
И чтото страшное на нас летело,
Как облако шуршащей саранчи,
Как исполинского дракона тело.
Зловещие сверкали там мечи
И кованые серебром копыта,
И черные клубились епанчи.
Но суть была еще вначале скрыта,
И я считал обычной непогодой
То нашего чудовищного быта.
Но вдруг отзывчивою мне природой
Был выяснен иероглиф загадки:
Из облака с зловещею свободой
Четыре тощие совсем лошадки
В лазурь скакнули розового утра.
Издалека, как в расписной тетрадке,
Они блестели в дымке перламутра,
Потом всё ближе, явственней для глаза,
Кружились по ветру седые кудри.
Я знаю их, я три уж видел раза
Не на одних картинках их Гольбейна,
Когда кровавая пришла зараза.
Я видел галопирующих с Рейна
Коней из Откровений Иоанна
И всадников его в степях идейных.
На этот раз, как орды Чингисхана,
Они с востока мчались на закат,
На берег Атлантического океана.
Вот, вот они! Передовой отряд,
Четыре всадника, как на погоне,
Глазами вещими без глаз глядят.
Символы адские на черных бронях...
Один из них на седенькой кобыле,
И лук и стрелы на его попоне.
Другой с мечом, на рыжей кляче в мыле,
И в огненной сверкающей броне.
А третий с мерою в беззубом рыле
На вороном измученном коне.
Четвертый был с косою и клепсидрой,
И бледный конь его хромал во сне.
На головах их были шлемы, митры,
А на плечах плащи из гиацинта,
Из пламени, из серы... На палитре
Словесной нет такого лабиринта,
Чтоб всадников исподних описать...
Спасенье на вершинах только Пинда.
И обнял я руками землюмать
И стал молить ее, чтобы заране
Седьмую Ангел оборвал печать
И наступило вечное Молчанье!
НА ЭКРАНЕ
Тихо волны на песочек
Набегают там в мозгу,
Золотой на них листочек
Плавает на берегу.
Я прислушиваюсь к плеску
Меж извилин мозговых,
Пены изучаю фреску, –
И струится синий стих.
Над обрывом сад есть старый,
Также у меня в мозгу:
Летние исчезли чары,
Все деревья там в снегу.
Лишь над стенкою у моря
Роза красная цветет,
Несмотря на смерть и горе,
Песни вешние поет.
Лепестки ее, как дождик,
Падают в морскую грудь,
Скалы, как трусливый ежик,
Игол поднимают жуть.
Волны воют, ветер свищет,
Меж извилин мозговых
Всё мертво, как на кладбище, –
Но струится синий стих.
Лепестки меж всех извилин
Красные в моем мозгу,
И зловеще плачет филин
На пустынном берегу.
КРЫЛЬЯ И ЛИЛИИ
В душе моей есть клумба белых кринов,
Благоухающих как Божий рай,
И Ангелов я вижу исполинов
И свой родимый черноморский край,
Где я из камышей и иммортелей
К лазоревому Боженьке взывал,
И мать склонялась над моей постелью,
И бушевал у ног понтийский вал.
В моем мозгу есть место Божьим детям,
Слетающим за лилии стеблем,
Гуляющим по терниевым плетям
В извилинах с разросшимся плющом.
Какое трепетанье белых дланей!
Какой загадочный болотный блеск!
Какое извиванье синих тканей!
Какое завыванье, шорох, плеск!
Все Ангелы с полотен Боттичелли
Собрались у меня в больном мозгу,
И я взлетаю будто на качели,
Как волны на скалистом берегу.
Но где ж Мадонна? Подле яслей бедных,
Где я, седой, юродивый, лежу,
Где из засохших слов тоски наследной
Словесные орнаменты нижу.
Она кладет ласкающую руку
Мне испытующе на бледный лоб,
И я, забыв про творческую муку,
Гляжу с надеждой в недалекий гроб.
ДРИАДЫ
В платанах с белыми стволами
И серебристою листвой,
Поддерживающих ветвями
Небесный купол голубой,
Я вижу строгий храм дорийский
С процессией кариатид…
Какой в них ритм мусикийский
И важный иератичный вид!
Сторукие живут дриады
В них с обольстительной душой,
Зыбясь от солнечной услады
Под изумрудной пеленой.
С платанами я друг издавний:
Лишь заприметят на крыльце,
Как реверансом встретят плавным
С улыбкой милой на лице.
И я воздушным поцелуем
Им отвечаю, как тенор,
И так мы долго салютуем
Друг друга, поднимая взор.
Потом, спустившись на аллею,
Я обхожу их стройный ряд
И шелковую глажу шею
Трепещущих от ласк дриад.
Деревья все имеют души
Бессмертные среди ветвей:
Очисть от паутины уши
И нежный стан рукой обвей!
Любовь ундин полна услады,
Заманчив голос их живой,
Но, обнимая стан дриады,
Уходишь в небо головой!
ВЕЧНОЕ ПЛАМЯ
Вдруг огненные замелькали птицы,
Охватывая пламенем копицы
И устремляясь, как ракеты, вверх.
Оранжевыми всюду языками
Огонь разлился между бурьянами,
Как заревой природный фейерверк.
Вокруг мальчишки пляшут, как индейцы,
Играя в немцев и красноармейцев,
А пламя алое растет, растет.
И сердце стало вдруг опять тревожно,
Как будто невозможное возможно
И пламя и меня сейчас сожжет.
Я птица Феникс, райская ЖарПтица,
Я в пламени обязан обновиться
И совершенней бытие начать.
Бросайте в пламя сорные все травы,
Тиранов окровавленные главы,
Срывайте с тайн последнюю печать!
Костер ваш для седой ЖарПтицы будет,
И в возрожденья необычном чуде
Увидите вы чудо из чудес.
Душа моя – простреленное знамя,
Раздуйте, детки, трепетное пламя,
Чтобы оно вздымалось до небес.
Из пламени поднимется ЖарПтица
И снова будет над волной кружиться,
Как вечности немеркнущий виссон.
На старости я вдруг помолодею,
Чтоб посадить тебя, благоговея,
В San Miniato на священный трон.
Что в том, что временно померкли крылья
Мои от яви жуткого бессилья?
Ведь броситься я должен на костер,
Чтоб ты могла, как некогда, с восторгом
Прислушиваться к вечности аккордам,
Не опуская с состраданьем взор.