НАКАНУНЕ
Всё Движенье, Свет и Сила,
Всё бессмертный, мудрый Дух.
На треножнике Сивилла
Всюду, если ты не глух.
И раскрытая могила,
И рои стервятных мух.
Чрез прогнившие стропила
Слышен заревой петух.
Небо – пламя, небо – кадмий.
Страшный Суд уже настал.
В небо попадем иль в ад мы...
Души – брызжущий металл,
И поем на новый лад мы,
Кто души не промотал.
НОВЫЙ МИР
Еще один лихой аккорд,
Еще один шальной сонет,
Потом уж никого на борт
Не примет гаснущий поэт.
Довольно изпод масок морд
Он выявил на Божий свет.
Вся жизнь – засохший натюрморт,
Вся жизнь – грядущего завет.
Не нужно ничего извне
Помимо красок и цветов,
Помимо раковин на дне:
В груди поэта мир готов,
Осознанный в глубоком сне,
Мир из нерукотворных слов.
ГДЕ?
Где ветер, что вчера гудел
Меж парусами каравелл?
Где волны, что вздымались ввысь
И к скалам сумрачным неслись?
Где чайки, что меж бурных нег
Вихрились над волной, как снег?
Майоликовый где дельфин,
Кувыркавшийся меж пучин?
Гарпун ему попал в ребро.
Осталось только серебро,
Осталось кружево волны,
Остались тягостные сны.
ЧЕРНЫЕ КРУЖЕВА
Тумана белые вуали –
Видения из гектоплазмы.
Манящие исчезли дали,
Исчезли солнечные спазмы.
Платанов лишь видна аллея
Да край сокрывшейся дороги.
Асфальт блестит, чутьчуть синея.
Кладбищенские скрылись дроги,
Следы оставив, словно рамки
Для траурного объявленья.
В домах окошки будто ямки
Глазные, черепов виденья.
И всё ж мои друзья – платаны
Глядят веселые в туман,
Как на распутьи великаны,
И близок вешний уж обман.
Лишь я не жажду перемены
Изза завесы никакой:
Я знаю, что повсюду стены,
И я махнул на всё рукой.
Мне эта сказочная дымка
Всего дороже в вещем сне,
Она, как шапканевидимка,
Рождает призраки во мне.
Не нужно ничего иного!
Туман молочный и платанов
Кусочек кружева живого,
И туч недвижные тартаны.
Да я, упершийся в преграду
Холодного, как лед, стекла,
Решающий всё вновь шараду
Трагического бытия.
НАСТРОЕНИЕ
Мне место лишь в дорийском храме:
Я бесполезный человек,
Статист в кровавой жизни драме,
Родившийся в пещерный век.
Я был художественным глазом,
Влюбленным в Божью красоту,
Я на болоте жил с экстазом,
Творя словесную мечту.
Звезда я между звезд лучистых,
Пылинка Млечного Пути,
Козявка между трав душистых,
Которой глазом не найти.
Я мир люблю, но человека
Боюся более чумы:
Неизлечимый он калека
Из грязи, гордости и тьмы.
Как овцы, он толпится в стадо
С тупым идейным чабаном,
И дел ему кровавых надо,
Чтобы торжествовал Содом.
Жить можно только одинокой
Маяча на поле верстой,
Ромашкой можно желтоокой
Погибнуть под судьбы пятой.
НИЧТО
Все формы видимого мира
Существовали уж извек,
Как вечно рокотала лира,
Как вечно страждет человек.
И на пылающих светилах
Когданибудь настанет смерть,
И жизнь появится в горниле,
Когда Создателева жердь
Начнет стучать по мертвой лаве,
И ящерицы и драконы
Поднимут из пещеры главы,
И оживятся Геликоны.
Миры связующие спермы
На каждый падают погост,
Как пыль на греческие гермы
От распыленных в бездне звезд.
Ничто – иллюзия усталых
От бесполезной суеты
И утешение для малых,
Как эти синие цветы.
НА ПАТМОСЕ
Нет звезды, что одиноче,
Чем с тобой мы одиноки.
Нет нигде темнее ночи,
Чем в душе, где все истоки,
Все истоки всех безумий,
Разливающихся в мире.
Там под маской страшных мумий
Кровожадные упыри
Ищут душ несовращенных
Для процессий похоронных
На бесовский свой шабаш...
Как на Патмосе Иоанн,
Я пишу про океан,
Я пишу про дикий блуд,
Про последний Страшный Суд.
Ангел за спиной стоит
И диктует мне слова:
Я – лишь пишущий графит,
Я – шуршащая трава.
Всё духовно на земле,
Всё витает на крыле,
Даже в камне свой есть дух.
Светоч Божий не потух:
Как лампада я горю...
Видишь ли и ты зарю?
На востоке алый змей
Моря озарил камей.
ОТЧАЯНИЕ
Нет ни начала, ни конца,
Есть звездная лишь в небе пыль,
Да я, пугливая овца,
Грызущая степной ковыль.
И ктото за ноги крюком
В отару тесную влечет,
И пес рычит страшенным ртом,
Как будто нам ведет учет.
И звезды все – пылинки лишь,
Светящаяся в небе пыль,
На них не смотрит даже мышь,
В степи грызущая ковыль.
Лишь я гляжу, и страшно мне
Меж звездных гаснущих бацилл,
Живущему в бессменном сне,
Рожденному среди могил.
На звезды и на дно могил
С недоуменьем я глядел,
Но не было во спящем сил
Для страшных и кровавых дел.
Зачем они, как рой бацилл,
Кружатся в вечности кругом?
Зачем я понапрасну жил,
Скандируя стихи пером?
Нет ни начала, ни конца,
Нет в мире ровно ничего,
Нет и Небесного Отца,
И МатьЗемля не божество!
ЭНТОМОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД
Мы были ангелы однажды
Совсем безгрешные в раю:
Иначе не было бы жажды
Такой пылающей в мозгу.
Мы будем ангелами снова,
Иначе не могли бы жить,
Иначе не плели б из слова,
Как гусеницы, шелка нить.
Они из жалкой хризалиды
Взовьются бабочкой в лазурь.
И никакие Немезиды
Не усмирят душевных бурь.
Нас также скоро в хризалиду
Уложит озлобленный рок,
И мы забудем про обиду,
Как голубой в степи цветок.
Мы вылетим шестикрылаты
И радужны, как мотылек,
И в Божьи улетим палаты,
Как белый за море челнок.
ПОБЛЕКШИЙ ГОБЕЛЕН
В дымке Фьезоле сребристой.
Кипарисов черных кисти
Неподвижные стоят,
В небо бледное глядят.
Нет у Бога больше синьки,
Чтоб писать свои картинки,
Нет атласных облаков
Украшать небес альков.
Бледно всё, как акварели
Блеклосеребристой трели.
От бессчетных повторений
Выцветают даже тени,
Даже мировое зло –
Словно пыльное стекло.
Только ласточки в муаре
Выцветшем, как на пожаре,
Мечутся в безбрежной выси,
Как влюбленные нарциссы.
Только ласточки без тела:
Им летать не надоело.
Я слежу за ними тайно,
И в душе моей случайно
Всё и суетнобездомно.
Я – лишь искра из тоски
Саваофовой руки,
Что давно творить устала
В синем небе без причала,
В небе выцветшем навек,
Как уставший человек.
НА СИНАЕ
Я в жуткой человеческой пустыне
Невыразимо одинок.
Никто о Божием не знает Сыне,
Хоть жизни истекает срок.
От повторения всё той же муки
Склонилась долу голова,
Повисли некогда живые руки,
Как придорожная трава.
Как за волной волна проходит в море,
Вокруг проходят поколенья,
И новое всё вырастает горе
И новое для всех томленье.
И так же я гляжу, не понимая,
На вешние природы чары
И на вершину синего Синая
Готов подняться, чтоб от кары
Избавить свой народ осатанелый
И новые снести скрижали,
Сокрытые за этой тучей белой, –
И нет конца моей печали.
ПОКОЙ
Грохочет дальняя гроза.
Стрекочет в соснах стрекоза.
Меж облаков вверху мятеж.
Трава колючая свистит
И шепчется, как эремит
В беседе страстной с божеством.
Смятение во всем живом:
В дупло попрятались жуки,
Прильнули к травам мотыльки.
Лишь ласточки меж туч круги
Описывают, как враги
В полете брачном мошкары,
И нет забавнее игры.
Я из окна на них гляжу
И тоже вензеля пишу
Незримые меж черных туч,
А по спине моей сургуч
Течет горящий, словно я
На самом склоне бытия.
И странный, сладостный покой
Рождается в душе больной,
Как будто бы я одержим
Незримым естеством чужим,
Причисленным к блаженным ликам,
Как будто я уже в великом
Потустороннем сне,
И Вечность Мать во мне.
НА ЧУЖБИНЕ
Как биллиардный стол зеленый –
Понтийская родная степь.
Над нею облаков корона,
Жемчужная в лазури цепь.
И кажется мне, что ребенком
По ней с рогаткой я брожу
И, как испуганный теленок,
На страхи всякие гляжу:
То меж крапивы у лимана
Увидишь конское стерво,
Кишащее как Аримана
Чешуйчатое божество,
То ужика через тропинку,
Раздавленного сапогом,
То раздробленную былинку,
И Смерть, куда ни глянь, кругом.
Но я совсем счастлив в природе:
Чем ювелирней, тем милей
Мне формы Божьи, хоть в народе
Единственный я ротозей.
Весь век свой я ходил влюбленный
Во всякий творческий пустяк,
Как МикельАнжело бездонный:
Мне дорог был простой червяк.
И степь родную я, как Дюрер,
Во всей подножности познал,
И против отрицанья бури
Я красоты точил кинжал.
И вижу, вижу на чужбине
Целинный свой я чернозем
И строю из него в пустыне
Фантазии нетленный дом.
КЕНТАВР
Я, как кентавр, слился с окошком,
Оно – мой белокрылый конь,
Где я с пустым стою лукошком,
Души просеявши огонь.
И я гляжу, как старый идол,
В лазоревую бирюзу,
И виды всякие я видел,
И ос в мозгу и стрекозу.
Всё изжужжалось там навеки,
Исфимиамилось, как дым,
Все посливались в сердце реки, –
Я снова синий серафим.
Порешено уж всё познанье,
Нет ничего извне меня,
Я – созерцанье без сознанья,
Я – столб словесного огня.
БЕЗДУМИЕ
Не думай ни о чем, мой друг,
Чтоб не воскрес в душе испуг.
Вся жизнь – нелепый лабиринт,
И нужен творческий абсинт,
А не сомнительная нить
Нам Ариадны, чтобы жить.
Пусти меж камней корешки
И верь в свои лишь лепестки.
Качайся по ветру, молись
И в бездну синюю свались,
Когда засохнет стебелек,
Как однодневный мотылек.
Будь синим в синих волн игре,
Будь как свеча на алтаре!
НЕВИННОСТЬ
Величайшие песни не спеты
Ни одним из поэтов земли,
Те, что белым виссоном одеты,
Как мечты голубой корабли.
Величайшие песни у Бога
Спят в лазурью покрытой груди:
Потерялась давно к ним дорога,
Вся поэзия еще впереди.
Нам нужна б голубиная кротость
И младенцев невинных зрачки,
Нам нужны бы таинственный Лотос
И газели смиренной прыжки.
Мы ослепшие все в лабиринте,
Близорукие в мраке кроты,
Мы в лазурной читать Септагинте
Разучились давно уж мечты.
УСТАЛОСТЬ
Я спать хочу, но сном последним,
Что ни на есть последним сном,
По райским не снуя передним,
Под Божьим не стоя окном.
Я спать хочу без превращений,
Без сказочных метаморфоз.
Не нужно никаких прощений,
Не нужно лилий мне и роз.
Всё будет возрождаться снова
Космогоническое зло,
И из поблекнувшего слова
Цветное в куполе стекло.
Но мне не нужно воскресенья:
Я слишком от всего прозрел,
Меня не тешит уж творенье,
Мой воск до капли догорел.
НА ВЕТРУ
Ветер воет, ветви гнутся,
Словно колос под косой.
Облака на юг несутся,
Дождик падает косой.
Я один лишь не несуся
Мысленно уж никуда,
Крыльев я своих страшуся
Многие уже года.
Всюду то же небо, тучи,
Та же радуга цветов,
Меж колеблющихся сучьев
Мне театр везде готов.
Я актеров сам в отрепья
Наряжаю, как царей,
Древние везде черепья,
Волны сказочных морей.
Всюду так же ветер воет,
Всюду те же облака,
И трагедия, как в Трое,
Век за веком, те ж века.
Ветер мне тереблет гриву,
Поседевшую давно,
Я держу в руках оливу,
И вокруг темнымтемно.
Гнутся за окном платаны,
Приседают, как маркизы,
Пляшут облакагитаны,
Я гляжу на них сквозь ризы.
СМЕРТЬ
Смерть – несомненное начало
Еще сложнейшей жизни нашей.
И не пугает змея жало
Меня, склоненного над чашей.
Окончится неразбериха
Лишь жизненная хоть на миг,
Доскачет по полу шутиха,
Исчезнет пирамида книг.
А дух уйдет освобожденный
В природы синее ничто,
Уйдет в Хаос вокруг бездонный.
И Случай будет с ним в лото
Играть, ища метаморфозы,
Достойной для него теперь:
То венчик ароматной розы,
То в джунгле затаенный зверь,
То облак с красными краями,
То в шали жемчужной волна,
То каменный в лесу Гаутами,
То в преисподней Сатана.
Не дай мне, Боже, только снова
Висеть на кедровом кресте
Для созидания из слова
Венца тернового мечте!
ИКОНА
Как за ризою чеканной
Византийская икона,
Маскою гляжу я странной,
Терниев на мне корона.
Я сухой и иератичный,
Пара глаз, как уголь, черных,
Ко всему я безразличный,
Палачам идей покорный.
Никаких уж мне историй
Прошлого совсем не надо:
Облачных фантасмагорий
Лишь на дне кромешном ада
Не могу забыть да неба.
Остальное всё – задворки,
Где голодные амебы
Извиваются у норки.
Остальное – ужас яви
Неудачного творенья:
То не хвост заката павий,
Не искусство сновидений.
Я же – творческий художник,
Почитатель чистой формы:
Мне дороже подорожник
И армад небесных кормы.
Я изменчивый, как тучи,
Оборотень я былинный,
Выросший на горной круче
Цветик голубой, вершинный.
МЕДУЗА
Мы происходим от медузы,
Зыбящейся в зияньи волн,
И это мне внушают Музы,
Когда качают утлый челн.
И я приемлю этих предков
Охотнее, чем обезьян,
Ловящих блох среди объедков
Или ревущих меж лиан.
Мне море всех лесов дороже,
Всех человеческих трибу:
Оно на божество похоже
В хрустальноголубом гробу.
Его серебряные формы,
Его подводные цветы,
Как кораблей лилейных кормы,
Рождают странные мечты.
И нет обидного с медузой
Вести мне древнее родство,
Она – сестра словесной Музы,
Она – почти что ничего.
А ничего – символ высокий
Бессмысленного бытия,
И, как цветочек одинокий,
Над бездною качаюсь я.
ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ
Когда уставшее от яви тело
Не будет знать юдольного предела,
Не будет моего больного я,
Что растворится в центре бытия, –
Я буду жить в полдневной синеве,
В порхающем спирально мотыльке.
Я буду в туче, тающей на солнце,
И в жестком дроке, сыплющем червонцы,
В монистах звезд на лоне ночи,
В туманностей безбрежных средоточьи,
И в паутине солнечных лучей,
И в звезд мерцаньи, радостно ничей.
Что было до меня, то будет вечно,
И эта третья жизнь бесконечна.
Всю жизнь, когда я праздно созерцал,
Я эту вечность духа предвкушал.
Вот и теперь слова текут оттуда,
Из вечности лазоревого чуда,
И вновь уходят чрез туман туда,
Как яркая сквозь облака звезда.
И всё мгновенное в основе вечно:
Проходит только то, что человечно,
И я кончаю свой тревожный век,
Как будто я уже не человек.
НИЧЕЙ
Треугольник ока Божья.
Из него снопы лучей.
Смерть у моего изножья,
Хоть давно уж я ничей.
Ни архангел павший Божий,
Ни исподний гражданин,
Сам лишь на себя похожий,
И пигмей, и исполин.
Сферы в небе паутиной
Тонкой связаны лучей,
Пахнет духом, пахнет тиной,
Всё мерцает от свечей.
Для себя я в средоточьи,
В треугольнике, как Бог,
Хоть в душе темнее ночи
И не видно уж дорог.
Я качаюсь в паутине,
Словно золотой паук,
Но деталь я лишь в картине,
А не созидатель мук.
ПОСТРИГ
Я слышу пенье, вижу свечи...
Священный наступает миг.
Печальный шепот. Чьито речи.
Великий начался постриг.
Но я ведь лишь смиренный инок,
Проживший жизнь в монастыре.
Меня, как полевых былинок,
Не постригут, как при царе.
Меня без всякого обряда
Потащат на автомобиль
Для пополненья мертвых ряда
И клубами поднимут пыль.
СТРАННИК И ДИТЯ
По узенькой я шел тропинке
Над пропастью, где был поток,
И кланялися мне былинки,
И был я жутко одинок.
И вдруг навстречу мне Младенец
Пришел с игрушками в руках
Меж пестрых райских полотенец,
В блестящих красных сапожках.
Как звезды черные, горели
Его громадные глаза,
На кудрях у него блестели
Алмазы, жемчуг, бирюза.
– Куда ты, дедушка, плетешься
С мешочком ветхим и клюкой?
Присядь, иначе спотыкнешься,
Пора б тебе уж на покой!
– Да вот иду, дитя, по Бога
Давно истершимся следам,
И скоро, видишь ли, дорога
Пойдет совсем по облакам.
– Пустое, дедушка, садися,
Давай игрушками играть,
И ты, голубчик, не стыдися:
Мне подарила все их мать.
– Я не стыжусь, малютка милый,
Всю жизнь я плел венки из слов!
– Ну и плети их до могилы!
Возьми цветочки, мотыльков,
Возьми картонную лошадку,
Но только в бездну не гляди!
Благая Смерть тебе печатку
На лоб поставит. Погоди!
Все эти звезды ведь игрушки
В руках Небесного Отца,
Все арлекины, все петрушки,
Всё без начала и конца! –
И я увидел в небе Бога,
Играющего наконец.
Меж звезд открылася дорога
Для Сына Блудного, Отец!
ПЕРЕЛИВЫ
Душа моя изменчива, как моря
Безбрежный солнечный хамелеон,
С тех пор как я действительности горе
Преобразил в неизъяснимый сон.
Уж с детства я колючий начал всюду
От листьев жестких чистить артишок
И сердцевинному дивиться чуду,
И сладок был иллюзий корешок.
Жизнь – настроенье, облачные клубы,
Затейливый цветной калейдоскоп,
Но не тяни пылающие губы
К водовороту: выплыл перископ.
Будь снова, как в родительницы чреве,
Непомнящим, незнающим, нагим.
Молись, как в детстве, черной Приснодеве,
Упавший в бездну Божий серафим!
ОТЧАЯНИЕ
Нет ни начала, ни конца,
Ни рая нет за пыльцей звезд,
Ни милосердного Отца,
И достоверен лишь погост.
Но достоверность эта тоже
Как иероглифы на воде:
Сегодня на закон похоже,
А завтра нет его нигде.
Мы все на свете оборотни:
Сегодня гордый человек,
А завтра на шабаш субботний
Спешащий атом икс, игрэк.
Где след несчетных поколений?
Десяток жалких черепков
Остался под музейной сенью
С ларцом окаменелых слов.
ТОПОЛЬ
Я думаю про шелестящий тополь,
Скрипящий словно мачта надо мной,
Что сторожит заброшенный некрополь.
Он видит мир, наверное, иной,
Не тот бессмысленный и бесполезный,
Преступный мир, что вижу часто я.
Ведь он стоит как канделябр железный
И в недрах укрепился бытия.
В сырой земле его стальные корни,
Из груди матери он мудрость пьет,
В эфире синем пьет он нектар горний
И не для призраков одних живет.
Я ж – задыхающийся в едкой пыли
Действительности жалкий червячок.
Меня под храмом рушенным забыли,
Хоть и трещу я, как шальной сверчок.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Тучи тают, словно сахар в чае.
Я гляжу на них и расплываюсь.
Нет меня уж в италийском крае,
Я уж ничему не ужасаюсь.
Тучи как Грифоны, как Пегасы,
Как волокна, как лебяжьи перья,
Тучи как пурпурные лампасы,
Как чудовищные суеверья.
Я их формы словом отражаю,
Вместе с ними в голубом Эребе,
Как сиянье Божье, исчезаю,
Думая лишь о духовном хлебе.
Хорошо мне быть как свод небесный,
В бирюзе растаяв без остатка,
Хорошо, как призрак бестелесный,
Млеть на солнце радостно и сладко...
НОВЫЙ СТИХ
Над Гефсиманом полная луна.
Трель соловьиная в кустах слышна.
Меж кружевом оливок вековых
Христос к скале белеющей приник.
Заснули грубые ученики.
Умолкли праздные их языки.
Моленье началось уже о чаше
И искупленье грешной жизни нашей.
Кровавый пот на изможденном лбу
Спасителя. Он будто уж в гробу.
И ощущенье желчи у Него во рту,
Хоть поклоняться будут все кресту.
Мне этот миг дороже всех других:
Отсюда заструился новый стих.
БЕРЕЗКА
В саду кудрявое есть деревцо,
Напоминающее мне березу,
И я его, как милое лицо,
Приветствую, спасаясь от угрозы.
Но вдруг щемящая пронзает боль,
Охватывая страждущую душу,
И отворачиваюсь я, как голь,
От родины и почемуто трушу.
Горят уста, залитые свинцом,
Как замурованное в мир окошко,
И лоб терновым перевит венцом,
И в тупики вонзается дорожка.
Кудрявое невольно деревцо
Я обнимаю хилыми руками
И, к шелковой коре припав лицом,
Рыдаю безнадежными слезами.
ОВАЛ
В кругу магнолий дремлет глянцевитых
Овальный цементованный бассейн,
Что меж цветов, как вешние Хариты,
Как глаз зеленый, жутко тиховейн.
В нем пористая посредине горка,
И из нее бьет тонкая струя,
И облака в него глядятся зорко,
Ища как будто тайны бытия.
Вокруг цветы пьянящие магнолий
В нем отражаются, как одалиски,
И я, лохматый инок Анатолий,
Читаю в нем лазоревые списки
Евангелий, не сказанных Мессией,
Но зарожденных у меня в груди,
И о покойной думаю России,
Упавшей в омут грязный позади.
Я жажду сказок, жажду новых схолий
К таинственным основам бытия
И за угрюмою стеной магнолий
Сижу, как мирозданья судия.
Вокруг жужжащие на солнце шмели,
Нимфеи белые и осока,
Лягушек хоры в плещущей купели,
И сам я похожу на черного жука.
ОСЕННИЙ ПРЕЛЮД
Небо – арестантская шинель.
Дождик льет, как из садовой лейки.
Я дрожу, как под сугробом Лель,
И в душе закопошились змейки.
Будет, будет новая весна,
Но дожить я не имею силы:
Вся орбита уж завершена,
И пророчествуют мне Сивиллы
Из глубин неведомого дна,
Что созрел я для своей могилы.
КРИСТАЛЛ
Не могла простая сила
Геометрию Эвклида
Из космического ила
Созидать до прометида,
За мильярды лет до нас,
В Хаоса первейший час.
Посмотри на кубик соли
С пирамидками на гранях!
В златом вышитом камзоле,
Поседевший в изысканьях
Ломоносов был бы нужен,
Что как сын с природой дружен,
Нужен был бы математик:
Это царство тайны, смысла,
Это Пифагора числа.
Хоть кристаллы и бездушны,
Все они Творцу послушны,
Как и ты, сухой камыш,
Что гармонии не зришь!
МЕРТВЫЙ ПЕНЬ
Зажги свечу пред Божьим Ликом
И суеверий не страшись,
Каким бы ни встречали гиком
Полет твой в голубую высь.
Он явится к тебе как странник
Иль как мифический Геракл,
Как неба радужный посланник,
Как Танатос, гасящий факел,
А то и попросту как совесть
Из глубочайших недр души,
И новая начнется повесть
По звездам снежной пороши.
Зови, нет совершенней радио,
Чем то, что у тебе в мозгу,
Пред ним попрячутся исчадия
Кромешные на берегу.
Зови, не всё же на чужбине
Тебе чужих пасти свиней.
Отец твой в выжженной ложбине
Из мертвых воскресает пней!