Там распинают жертвы по крестам...
Уже висит, склонясь челом, Пророк,
И два разбойника по сторонам.
Вокруг толпа безмолвная. Лишь кони
Центурионов беспокойно ржут.
Марии в обмороке. Ктото стонет
И ктото плачет. Молнии и жуть.
Трагический аккорд на небосклоне,
И гений Тинторетто грозен тут.
КАЛЕЙДОСКОП
Душа, как радужный калейдоскоп,
Меняет беспрестанно свой узор:
То белена в ней, то гелиотроп,
То святость, то неслыханный позор.
В ней скрыто много тайных троп,
Ей нравится и баснословный вздор.
Она глядит с надеждой даже в гроб,
Где чуется ей зыблющийся бор.
В ней рай и ад, в ней непонятный случай,
И ненавистен всякий ей закон,
И ты ее веригами не мучай:
Ей нужен безграничный небосклон,
Чтобы клубиться с полуденной тучей,
И растекаться, как полночный сон.
ЮРОДИВЫЙ
Юродивый я на ступенях храма,
Сожженного во время мятежа,
Но безразлична мне на сцене драма
И близость гильотинного ножа.
Ведь я в гробу лежу, как древний Брама,
Я плащаница, и еще свежа
Гноеточивая под сердцем рана
И вечности лазоревой межа.
Я опротивел сам себе давно,
И сомневаюсь в собственном мышленьи:
Мне кажется, что мыслит ада дно,
А сам я уж в четвертом измереньи –
Вращающееся веретено,
Паук окаменевший в жутком бденьи.
ТЕНИ
Пугливые полночные мы тени,
Пришедшие неведомо откуда,
Цветущие весной, как куст сирени,
И вянущие от земного блуда.
Мы созданы для смутных сновидений,
Для созерцания земного чуда,
Но мы в небесные стучимся сени,
Когда нам кажется, что всё здесь худо.
Как тени облаков в степи пустынной,
Мы растекаемся, – как пар ночной,
Едва лишь солнце встанет над равниной;
Иль прячемся, как зверь, в глуши лесной,
Чтоб не покрыться смрадной тиной
За мрачной яви мшистою стеной.
КИЛЬВАТЕР
Жизнь как волна, бурлимая винтом
За парохода черною кормой:
Очаровательный лазурный том
С иероглифов пенистой каймой.
Взгляни! Под ада сумрачным мостом
Такой не движутся сплошной гурьбой
Низверженные с посиневшим ртом,
Как здесь под взбаламученной водой.
Читай, что хочешь, в синих письменах!
Всё – истина, что ни произнесешь,
Но истина на пенистых волнах.
Внемли и верь, что мир еще хорош!
Чрез миг исчезнешь в синих глубинах,
Как в омуте блестящий медный грош.
ЭПИГОНЫ
Что нам слепой материи законы?
Соотношенье что – стихийных сил?
Манят нас чудотворные иконы,
Потустороннее от всех могил.
Духовные мы в мире эпигоны,
Преодолевшие исподний ил,
Идейные, земные перезвоны,
Всё то, чего Господь не оживил.
Душа устала жить в земном капкане,
Ей нужен необъятный кругозор,
Она летит охотней с облаками,
Чем созерцает свой земной позор.
За мантию Создателя руками
Она цепляется с вершины гор.
ГНЕЗДО
Я – в щели выросшее деревцо,
На первозданной сумрачной скале,
И ветер изваял мое лицо,
И брызги волн, бушующих во мгле.
Я весь свернулся в гибкое кольцо,
Как аспид, изощрившийся во зле.
Но бдительно я сторожу яйцо
Пичужечки на радужном крыле,
Что в сердце у меня свила гнездо,
Где тяжкая не заживает рана.
Звенящему ее внимая «do»,
И сам пою я с волнами осанну,
Роняя иглы на морское дно, –
И ничего уж в мире мне не странно.
АВГУР
Моя душа – сложнее лабиринт,
Чем тот, в котором странствовал Тезей.
Бурлит в ней ржавый пароходный винт
Среди чернильных вечности морей.
Но я не пью забвения абсинт,
Не слушаю беспечности речей:
Мой храм разрушен до колонных плинт,
И я не свой уж, я давно ничей.
Безумец я, не может быть сомненья,
Но сумасшествие мое темно,
Как пифии волхвующей виденья.
И глубочайшее я вижу дно,
Далеко за пределами творенья, –
И тошно мне, и горестно смешно.
СПАСЕНИЕ
Мы происходим не от обезьяны,
А от бушующей волны морской,
Сродни безбрежные нам океаны
И нерушимый вечности покой.
Что в том, что неизбежные изъяны
В душе у нас и даже ил гнилой?
Мы все, как солнце, на закате рдяны
И клоним голову на аналой.
Мы блудные сыны, отвергнувшие Бога,
Но чувствуем, что есть у нас Отец,
И что к Нему отыщется дорога,
Хотя б толклись отарами овец
Мы за стенами мрачного острога:
Мы знаем, что спасемся наконец.
ОСЕННИЙ КОШМАР
Ряд дуговых меж листьев фонарей,
Как бриллианты в радужной парче.
Платаны – как процессия царей,
У каждого в деснице по свече.
Бегу, бегу вдоль мрачных галерей,
И пальцы Смерти на моем плече,
И нет товарищейбогатырей
С огнем Святого Эльма на мече.
Темно. Серо. Аллее нет конца,
Да и конца я вовсе не хочу.
И призраки ночные у лица
Пытаются задуть мою свечу...
И солнце не взойдет, и нет Отца,
И через трупы я друзей скачу...
НА ПРАВОМ БОКУ
Высокие готические своды,
Синее неба, в золотых звездах.
Их творческие строили народы,
Недоуменье вечное и страх.
Спускаюсь в крипту. Мрачные проходы.
Гробницы мраморные. Жуткий прах.
Они моей как будто бы породы:
Все – крестоносцы в латах, при мечах.
Потомки их – безвестные мещане.
Вот прадед ткач, вот хворый мой отец.
Вот мать голубка в белом сарафане.
Вот для меня ячейка наконец.
Меня в нее спустили соборяне.
Замуровали. Бедствию конец.
НА ЛЕВОМ БОКУ
Я Анатолий Гейнцельман. С двух лет
Я помню этот странный ярлычок.
Но в сущности я бедный лишь поэт,
Смиреннейший Создателя пророк.
И ярлыка теперь на мне уж нет:
Я только полуночный светлячок,
Что излучает бестелесный свет,
Летя через бушующий поток.
Ни рода я, ни племени не помню,
И безразлична мне судьба людей.
Я не спешу уже на колокольню,
Сзывать друзей в духовный мавзолей:
Я луч, во тьме мерцающий укромно
Для ищущих небытия очей.
ТАТАРНИК
Два странника босых шли по дороге
В заоблачный какойто монастырь,
Вполголоса беседуя о Боге.
Вокруг чернел истоптанный пустырь.
Поля сражений. Трупы. Пушки. Дроги.
Вороний грай. Хохочущий упырь.
Подкашивались старческие ноги.
Сочилась кровь. На пятке ныл волдырь.
– А что, товарищ, если Бога нет,
И наши все паломничества всуе? –
Сказал один. Другой – ему в ответ –
Ткнул посохом дорожным, указуя
Татарника колючий стойкий цвет:
«Смотри, какое пламенное аллилуйя!»
НОЯБРЬСКИЙ ПРЕЛЮД
Как хорошо на солнце в ноябре,
Когда все липы в ярком багреце!
Их сон, подобный красочной игре,
Не шелестит мне песен о конце.
Они проснутся снова в феврале
С улыбкой изумрудной на лице,
И зацветут на радужном ковре,
Задумавшись о трелящем скворце.
Проснусь и я под ними на скамье,
Застывший от мучительного сна:
Ведь я и липы – из одной семьи,
Мы все – лучи, и звезды и луна –
Пылинки только в грустном бытии,
Печаль Создателя на нас видна.
ГАДАНИЕ
Слова мои стекают, как свинец
Расплавленный в остуженную воду.
Я им даю, как радостный певец,
Полнейшую, предельную свободу.
Что отольется, будет мне венец,
Заслуженный в такую непогоду,
И я прочту впервые, наконец,
Слова необходимые к исходу.
Случайно наше в мире появленье,