Теперь нашел совсем вблизи Его,
И не манит уж звездная дорога,
И высохло земное естество.
Я должен в землю возвратиться снова,
Как всякий до конца доживший зверь,
Похоронить скончавшееся Слово,
И запахнуть у мавзолея дверь.
Вначале мрак, затем полоска света,
Как заревая змейка над волной...
Мир будет после гибели поэта,
Но будет ли он без него – живой?
БЛИЖНИЕ
Все существа важней меня в природе,
Все – приспособленнее и смелей,
Все – совершеннее в известном роде,
Хоть многие живут и меньше дней.
Касатки совершеннее в полете,
Собаки – в обонянии и в беге.
Ехидны – в хитром, взвешенном расчете,
Цветы – в благоуханья вешней неге.
И даже хищные в пруде угри
Искуснее Колумба мореходы; –
Без звезд, без компаса и без зари
Они свершают в бездне переходы.
Я жальче всех, но мысленно дорогу
Нашел лишь я чрез звездный океан
К неведомому в бесконечном Богу,
Трагический скандируя пеан.
СМИРЕНИЕ
Чем дальше, тем трудней бороться с Богом:
Он – всё сильней, мои ослабли силы.
И в саване уже стою убогом
Я на краю зияющей могилы.
Да и напрасен всякий мой протест:
Он так хотел, и будет так навеки.
Будь я хоть трижды распятым на крест,
Вовек не потекут обратно реки.
Смирись! Закутавшись в дырявый плащ,
Уйди в пустыню под отцов курганы,
Иль в недра возвратись древесных чащ,
Спасись на остров синий в океане.
Рассыпься на незримые мезоны,
В ничтожестве забвение найди, –
Микроскопическими станут стоны, –
С бушующей волной навек пройди!
Твой разум, как великий инквизитор,
Печет тебя на медленном огне,
Твой разум – пустословный древний ритор, –
Сокройся глубже на болотном дне!
ПОДНОЖНАЯ БРАТЬЯ
В отцовском вижу я саду
Себя лежащим в мураве,
Где был со всеми я в ладу,
Где гладили по голове
Меня жучки и мотыльки,
И юрких ящериц хвосты,
И синим крылышком щурки,
И желтобрюхие ужи.
Я легкой сеткой их ловил,
И приносил к себе домой,
Чтоб изучать рисунок крыл,
Иль допросить, как становой.
Они барахтались в стекле,
Ломали пестрые крыла,
Но я, не думая о зле,
Хотел познания до дна.
В траве под липами концерт
Их приводил меня в экстаз,
Под лупой же видна лишь смерть,
И сам я – злобный дикобраз.
Теперь не то, меньшая братья!
Я сам себя ведь искромсал,
Но, кроме общего проклятья, –
Загадки лишь таил фиал.
Вы безответны, но красивы,
И вы ко мне летите в гости,
Вы оживленнохлопотливы, –
Вы обглодаете мне кости.
НА ОБМЕЖКЕ
Я на спине на узеньком обмежке.
Направо – рожь, налево – всё пшеница.
На ржи спорынь, в пшенице сыроежки,
И тут и там свистит степная птица.
Уж тихо переполз мне через ноги,
И ящерица мне всползла на грудь.
Садовые не неподвижней боги,
Я на обмежке – как громадный груздь.
Мне хорошо. Косцов уже не видно,
Они опять сошли в сырой овраг,
А меж колосьев движется ехидна,
Но и она давно уж мне не враг.
Паук спускается мне прямо на нос
И прикрепляет в ноздри паутинку,
Но я недвижим, как двуликий Янус, –
И каждую люблю вокруг былинку.
И слушаю, и слушаю шуршанье
Несчетных злаков, – Баховский концерт, –
И ничего мне – общее страданье
И притаившаяся гдето Смерть...
Теперь я в каменном живу мешке,
Откуда виден только танец туч,
Но мысленно я – на родном Днестре,
Как золотой неопалимый луч,
Но мысленно я – Толенькамалыш,
Лежащий на обмежке на спине,
Или ползущий чрез густой камыш,
И наяву живущий, как во сне.
Что это значит? Истекают сроки,
И жажду я вернуться в чернозем:
Душа старается найти истоки,
Чтобы похоронить иллюзий том.
ТРАВКА
Учись у травки изумрудной,
Разостланной ковром вокруг, –
Она в весенний полдень чудный
Преображает скучный луг.
Пей солнца искорки святые,
Пей росы зорные, пей дождь,
Расти колосья золотые,
И ветру кланяйся, как рожь.
Осыпь зерно на трупы предков
И безмятежно сам умри,
Не оставляй цветов на ветках, –
Ты лучик золотой зари.
Ты нужен был Творцу наверно,
Хоть и не знаешь – для чего,
И как бы ни казалось скверно,
Люби и веруй в божество!
НА СЕНЕ
Я вижу Луврский мост чрез Сену,
Чадящую под сводом «муху»,
За ней сверкающую пену,
Дающую воскреснуть духу.
На палубе тебя я вижу,
Прекрасную, как вешний день,
А рядом и себя – как в нише:
Мы едем погулять в Сюрень.
Я Калибан – с тобою рядом,
Но ты внимаешь мне с улыбкой,
И кажется жизнь маскарадом,
А я себе в ней – первой скрипкой.
Мы проплываем под мостами,
Дымя, чадя, но я счастлив,
Как между райскими садами
Среди магнолий и олив.
Мы вышли вместе изпод тента
На прибережный изумруд.
Дороги перед нами лента,
Алмазный с лебедями пруд...
Вся жизнь прошла, подай мне руку,
Фантазии нас ждет корабль.
Мы кончили земную муку,
И Ангелы спускают трап.
ДРИАДЫ
Два мощных кедра. Кипарисы.
Под ними бархатный ковер.
Вверху вечерних туч абрисы.
Обворожен усталый взор.
Чего еще мне в мире надо?
Ведь и молиться я устал,
И разрешения загадок
В безбрежности не отыскал.
Теперь хотел бы, как дриады,
Я жить в деревьях на лугу,
Другой не нужно мне награды
За светоч, что я берегу
В своей душе какимто чудом.
От радости, что здесь обрел
Под хвойным храмом изумрудным,
Я жил бы Богу посвящен,
Я б в острых иглах и листочках
Эмалевых дотрепетал
Свой день земной, – и к темной ночи
До звезд вершиной бы достал.
КРИСТАЛЛЫ
Мне снился мир совсем без человека,
Без трав, без тварей, без горючих слез,
Где никогда не создавала стека,
Где никому не нужен был Христос.
И этот мир казался мне прекрасен,
Прекрасней, чем обугленный атолл.
Где образ Божий стал совсем неясен,
Где некого поставить на престол.
В том мире Он сквозил из всех деталей,
Математический и строгий Бог,
Без недоразумений и печали,
Что искупить создания не смог.
Там яхонты рождались, как фиалки,
Рубины там цвели, как маков цвет,
Топазы как грибы всходили в балке,
Бериллы сказочный роняли свет.
Углы и грани – все по логарифмам:
Великий рассчитал их Геометр.
Поэзии такой нет даже в мифах, –
Божественной красы пример.
ГОРОДОК
Есть в теплом море темная скала,
Похожая на мертвого дракона,
И городок над ней, – где грязь и мгла, –
Увенчанный зубцами бастионов.
Зовется он издревле – Порт Венеры, –
Культ красоты всегда там был священ, –
Но много раз менял он символ веры,
И камень почернел столетних стен.
Там рыбарь Петр пристал во время бури,
И проповедовал святой Стефан,
И много жемчуга там и лазури
Разбрасывает древний океан.
Висят на скалах смоляные сети,
И пестрые качаются челны,
И люди там как маленькие дети,
Ни Божий они, ни Сатаны.
Старушки лишь одни там богомольны,
Старушки древние, как ствол олив:
Заслышав на заре звон колоколен,
Они бредут для шамканья молитв.
Мы полюбили мертвого дракона
И древний храм – еще в расцвете лет, –
Как будто это дивная икона,
В которой никаких изъянов нет.
Туда мы каждое являлись лето
На паперти старинной посидеть,
На творчество Извечного Поэта,
На красоту вселенной поглядеть.
На паперти Петра мы – изваянье
Последних неопознанных святых...
Останется земное обаянье,
И этот никому ненужный стих.
SAN FRANCESCO DEL DESERTO
На островке посереди лагуны
Есть древний францисканский монастырь,
Где кипарисы черные, – как струны, –
Поют в лазури дивную псалтырь.
Франциск однажды с венецейской шкуны
Там высадился на сырой пустырь,
Чтоб звездные читать с молитвой руны
И в одиночестве скорбеть за мир.
Там травка пышная, как на кладбище,
Там тишина священная вокруг.
Довольно там одной духовной пищи,
И жизненный смиряется испуг.
Пустынником хотелось бы мне нищим
Остаться там, войдя в зеленый круг.