Эдуард III накануне войны предпринимал не менее лихорадочную активность. Конечно, его старший сын не угрожал Карлу V явиться в Париж на суд с шестьюдесятью тысячами воинов, как рассказал Фруассар, пытавшийся, как он часто делал, сделать реплики своего героя покрасивей, но Черный принц был вынужден собирать сильную армию. Зимой из Англии были направлены подкрепления.
Более деликатным оставался вопрос денег. Эдуард III весной смог на всякий случай выслать довольно большую сумму — около 130 тысяч турских ливров — принцу Аквитанскому, чтобы позволить ему набирать солдат на материке, не прибегая к подымной подати, причине мятежа. Но английскому королю приходилось ежегодно объясняться с палатой общин, делавшей вид, что плохо понимает, как это независимая Аквитания, имеющая собственное правительство и свои ординарные и экстраординарные ресурсы, не может обороняться, не обрывая пуповины, связывающей ее с английским казначейством. Эдуард III ежегодно был вынужден добиваться разрешения, чтобы взимать налог с экспорта шерсти, дававший ему основной доход. Палата общин довольно плохо отнеслась и к испанскому походу. Как она воспримет идею новой войны за ту самую Аквитанию, в отношении которой английские купцы полагали, что она поглощает больше денег, чем приносит?
Ответ был получен в июне, когда депутаты уже констатировали, что король не в состоянии оспаривать их условия. За вотирование налога он должен был уничтожить «этап» в Кале, иначе говоря, допустить свободу внешней торговли. Потом эпидемия чумы, обрушившаяся на Англию летом 1369 г., на добрую четверть сократила доход от предоставленного таким образом налога, очень тесно связанного с экономической активностью. Положение исправилось только благодаря помощи папы: духовенство выплатило десятину.
В течение недель, остававшихся до войны, англичанин уже не знал, что делать, и мог сожалеть, что проявил в Бретиньи такую алчность. К моменту, когда Ланкастер был готов идти в Бордо с сильной армией — пятьсот латников и шестьсот лучников, — взбунтовался Понтьё. К тому времени легист Гильом де Дорман, брат канцлера и сам будущий канцлер Карла V, объехал эту область и вошел там в контакт с нотаблями Абвиля, Рю, Сен-Валери, Ле-Кротуа. 29 апреля Абвиль открыл ворота командиру французских арбалетчиков Югу де Шатийону, при котором было шестьсот «копий». Через неделю люди короля Франции контролировали весь Понтьё — землю, полученную Эдуардом III в наследство от бабки и признанную за ним в Бретиньи. Английские гарнизоны только и добились, что права свободно уйти, забрав свои вещи!
Дело провели так ловко, что оно сорвало все планы похода, составленные Эдуардом III. Французов ждали со стороны Арманьяка, а они появились в Абвиле. Король велел своему сыну Ланкастеру повернуть к Кале, над которым нависла угроза, и передал ему сто латников и всех лучников, которые предназначались для Аквитании. Другому сыну, Эдмунду, графу Кембриджу и будущему герцогу Йорку, было поручено вести в Бордо другую половину армии. Англичане разделили силы обороны. Инициатива перешла к другой стороне.
В Париже знали, что Черный принц болен. Прибытие Кембриджа в Бордо здесь рассматривали как смену командующего.
Насмешка? Учтивость? Формальность? 26 апреля Карл V выслал английским суверенам в дар пятьдесят больших бочек бонского вина. Вино прибыло одновременно с вестями из Абвиля. Эдуард III воспринял это очень плохо, вернув вино и судно обратно. Счел ли он, что король Франции хотел его оскорбить, отправив к нему в качестве посла простого виночерпия? Это маловероятно, но в Лондоне шли такие толки.
Дело апелляций подходило к развязке. 9 мая в верхней палате во дворце собрались Генеральные штаты. Присутствовали король и королева вместе с герцогом Бургундским и четырьмя другими принцами крови. Были также кардинал Жан де Дорман (канцлер), три архиепископа, пятнадцать епископов, аббаты, богословы, юристы. Добрые города отправили своих депутатов. Зал был полон. Отметили отсутствие принца Аквитанского.
Оба брата Дорманы, канцлер Жан и его брат Гильом, по очереди произнесли речи. Присутствующие выслушали длинный список претензий к англичанину. Потом слово взял король. Было ли это проявлением скромности либо особой щепетильности или же последней юридической формальностью перед тем, как будет принято необратимое решение, но Карл V попросил, чтобы собрание соблаговолило сказать ему: не сделал ли он «того, чего не следовало». Ассамблея должна была это обдумать до завтрашнего дня.
Прелаты и знать в самом деле собрались на следующий день, пришедшийся на Вознесение. Вновь слово взяли братья Дорманы, перейдя, наконец, собственно к предмету заседания — апелляциям. Когда таковые одобряли, королевские легисты высоко оценивали позицию городов, но когда оспаривали, оказывалось, что горожане не должны рассуждать о правах фьефов.
Король велел спросить мнение всех присутствующих, одного за другим. Никто не отступился: король Франции прав, англичанин неправ. В ситуации, сложившейся в мае 1369 г., друзья Плантагенета должны были оправдываться.
Штаты в полном составе были собраны в пятницу утром. Заслушали краткое сообщение, и добрые города присоединили свое одобрение к одобрению прелатов и знати. Зачитали английский меморандум, поступивший в январе, а также ответы, предложенные Советом. Все аплодировали. С энтузиазмом было принято решение отправить текст, излагающий возражения короля, папе и императору.
Каждый знал, что этот отказ от английских предложений означал разрыв договора, заключенного в Кале. На самом деле в Понтьё, как и в пределах Арманьяка, уже начались бои. Решение короля и вотум Генеральных штатов лишь формально подтверждали разрыв и отказ идти на переговоры.
Карл V сам завершил дебаты несколькими фразами, жесткое красноречие которых произвело впечатление на присутствующих. Самое меньшее, что можно об этом сказать, — что в отношении Понтьё был выбран нагло извращенный исторический ракурс:
Все то, что было совершено в Гиени и в Понтьё, совершено по закону и в соответствии с мирным договором, тогда как король Англии в Понтьё и принц Уэльсский в Гиени следуют путем войны и произвола.
Война будет, и виноват в этом англичанин. Король велел устроить крестные ходы во имя победы, отдал герцогам Анжуйскому и Беррийскому приказ перейти в наступление. И 30 ноября без малейшего стеснения провел через суд решение о признании вероломства аквитанского вассала, поднявшего оружие против своего сеньора, короля Франции. Суд вынес приговор о конфискации герцогства.
19 июня в монастырской церкви Сен-Бавон в Генте Филипп Бургундский, брат короля, сочетался браком с Маргаритой Фландрской. Пир был запоминающимся. Король предоставил свои виолы, граф д'Э — столовое серебро. Через век результат этого союза будет называться государством Карла Смелого. Пока что, несмотря на экономические интересы делового бюргерства, по-прежнему связанного с Англией, и на то, что Франция дорого за это заплатила, возвратив графству Фландрии три шателении, когда-то аннексированные — Лилль, Дуэ и Орши, — свадьба Филиппа Храброго и Маргариты Фландрской означала изоляцию Кале и закрытие Брюгге для английских судов.
Всем было известно, что Людовик Мальский сделал все, чтобы избежать свадьбы с французом. В свое время он обручил дочь с графом Кембриджем, и понадобилось вмешательство вдовствующей графини Фландрской, дочери Филиппа V, чтобы оттеснить англичанина. Разве не рассказывали, что гордая принцесса расстегнула корсаж перед графом Людовиком, своим сыном, и пригрозила отрезать себе грудь и бросить ее собакам, если Маргарита не выйдет за французского принца? Сколь ни сомнительна эта история, она вполне соответствует духу времени. Конечно, вдовствующая графиня никогда бы не бросила грудь собакам, но совсем не исключено, что она произнесла такие слова.
Более вероятно, что она лишила бы сына прав на наследование Артуа, а граф Фландрский имел на Артуа большие виды.
Знали также, что разрыва помолвки с англичанином не произошло бы без исключительной услужливости папы. Разрешив брак герцога Барского с француженкой, хотя родство жениха и невесты по закону его исключало[76], Урбан V рассудил, что родство между графом Кембриджем и наследницей Фландрии[77] не позволяет им вступить в брак. Вмешательство понтифика вызвало немало толков: Урбан V проявил пристрастность.
Эдуард III сделал все, чтобы избежать войны. Теперь он готовился к обороне. У него было мало союзников. Он никак не мог надеяться на то, чтобы реально получить выгоду. По крайней мере, подвернулся удобный случай выиграть одно очко. Перед парламентом, собравшимся в Вестминстере 3 июня 1369 г., он заявил, что вновь принимает титул короля Франции, от которого отказался в Кале в 1360 г. Старый спор о наследии Капетингов был прочно забыт, и уже давно не было речи о правах Изабеллы Французской. Эдуард III не добивался короны Франции, это был ответный ход. Даже не аргумент. Один успех, и инициативу можно перехватить.
В 1369 г. задача состояла уже не в том, чтобы дойти до Реймса, а в том, чтобы сохранить Аквитанию, потому что она была богатой и притом вотчиной Плантагенетов, а также удержать Кале, потому что этот плацдарм был полезен.
Джон Ланкастер только что от имени короля, своего отца, взял в свои руки оборону Кале. Он не мог знать, что в один прекрасный день его внук всерьез воцарится во Франции и в Англии. И что для этого представитель рода Ланкастеров велит казнить последнего из Плантагенетов — сына Черного принца и воспользуется безумием представителя рода Валуа — Карла VI.
Глава XIВозвращение земель при Карле V
Прежде чем начать отвоевание земель, потерянных отцом, Карл V обеспечил для войны ее нервы. Налоговую систему укрепили в 1363 г. за счет введения подымной подати, продолжая при этом взимать налоги на потребление, введенные для выкупа Иоанна Доброго, а на самом деле используемые для оплаты всевозможных военных нужд, войны с Наваррцем или борьбы с компаниями. В 1366 г. эту систему модифицировали: сумму подымной подати уменьшили, срок ее взимания продлили. Этот прямой налог, который первоначально обещали взимать год, уже пят