Глупость дофина и такие неудачные ходы, как отставка, а потом восстановление в должности непопулярного прево Пьера дез Эссара, который переходил с одной стороны на другую, укрепляли подозрение, что затевается что-то дурное. Говорили о заговоре, о похищении короля, о вооруженной интервенции в Париж. Чем дольше ходили такие слухи, тем более устрашающими они становились.
Первое возмущение потрясло Париж 27 апреля после полудня. Заводилами выступили живодер Кабош и его друзья-мясники вместе с экстремистами из бургундской партии. По большей части лавочники, ремесленники и подмастерья вооружились только потому, что они сочли себя в опасности. На следующее утро на Гревскую площадь, к Дому с колоннами, пришло несколько тысяч вооруженных людей. Купеческий прево, меняла Андре д'Эпернон, попытался их вразумить и отправить по домам. Тщетно: парижане окружили Бастилию, где укрылся по возвращении Пьер дез Эссар, знавший, что его ненавидят. Он попытался вступить в переговоры, чтобы его выпустили, понял, что рискует жизнью, и в конце концов решил остаться в укреплении. Успокоить мятежников в свою очередь попытался Иоанн Бесстрашный. Он не смог убедить их разойтись.
Толпа оказалась перед дворцом дофина, который был оттуда в двух шагах, на улице Сент-Антуан, совсем близко к дворцу Сен-Поль. Дофину пришлось появиться в окне и выслушать эшевена Жана де Труа, потребовавшего, чтобы толпе выдали «изменников». Дофин ответил, что в его доме нет изменников. Но его канцлер, очень напрасно, решил, что ситуация достаточно неясная и можно выйти из положения, потребовав имена. Вам нужны изменники; кто эти изменники? У Жана де Труа был наготове список из пятидесяти имен, который он немедля вручил. Канцлер в смятении был вынужден прочесть его дважды. Было кое-какое затруднение: список начинался с его имени.
Парижане схватили человек пятнадцать, в том числе канцлера и герцога Барского, кузена короля. Иоанн Бесстрашный попытался сыграть в миротворца: он велел передать ему пленных и взял их в свой дом. Дофин не дал себя одурачить; он изобличил двойную игру герцога Бургундского.
Тесть, этот мятеж против меня подняли по вашему наущению. Вы не можете оправдаться, ведь верховодят им люди из вашего дворца. Будьте уверены, что вам придется в этом раскаяться, и вашего изволения на это не потребуется!
На следующий день, чтобы избежать пальбы на улицах, Иоанн Бесстрашный заставил Пьера дез Эссара выйти из Бастилии и сдаться. Он дал ручательство, что тому сохранят жизнь. Через несколько дней, забыв о данном слове, он выдал парижанам всех пленников, которым гарантировал жизнь и которые стали ему в тягость.
Прибытие депутатов от Гента подчеркнуло революционный характер событий. На самом деле цель их приезда не имела никакой связи с недавними событиями. Гентцы хотели высказать пожелание, чтобы у них поселился старший сын герцога Бургундского, будущий Филипп Добрый. Обстоятельства придали появлению этой делегации неожиданный резонанс. Купеческое превотство устроило пир в честь гентцев. Обменялись шаперонами. Фламандцы обещали парижанам как военную, так и финансовую помощь.
Тем временем комиссия Штатов самым серьезным образом работала над составлением реформаторского ордонанса. Это, по сути, был очень разумный текст, обширная компиляция архивных данных, воспроизводившая дословно, объединяя в одно целое, многие ордонансы Карла V и основные подзаконные тексты, обнародованные с 1380 по 1408 г. Мысль, что они совершают революцию, конечно, не приходила в голову ни одному из этих нотаблей, дворян, прелатов, крупных бюргеров и докторов, пытавшихся восстановить порядок в управлении Французским королевством, в учете государственных финансов, в монетной системе.
Зато Штаты приняли некоторое участие в назначении временной комиссия, созданной 10 мая для суда над чиновниками, которых обвиняли в растратах. Эсташ де Павильи, который распалялся все сильней, но которого больше слушали на улице, чем в Штатах, зачитал перед этим во время новой манифестации второй список из шестидесяти «изменников». В большинстве это были просто-напросто горожане, не пожелавшие в феврале взяться за оружие вопреки ордонансам. Банда мясников и живодеров 11 мая взялась арестовать этих новых изменников.
После двух месяцев полного отсутствия Карлу VI стало лучше. Мясники только что навязали дофину несколько выгодных им назначений: Кабош стал смотрителем моста Шарантон, его собрат Дени из Шомона — моста Сен-Клу. Королю хватило благоразумия никого не отстранять. Он принял белый шаперон бургундцев, который ему почтительно преподнесли нотабли ратуши. Потом он дождался завершения работы Штатов, или, скорее, комиссии. Никто не знает, что ему на самом деле рассказали о случившемся во время его последней болезни.
Возмущения не прекращались. То огромная толпа на Гревской площади, то шумная демонстрация перед дворцом Сен-Поль, то тайные сборища до ночи — каждый новый день был похож на предшествующий.
22 мая события вышли на новый политический уровень. Толпа захватила три двора королевской резиденции. Под предлогом, что надо прояснить события двух последних месяцев, все тот же Павильи потребовал короля. Жан де Труа зачитал третий список подозрительных — всех, кого толпа хотела захватить немедленно. Было перечислено все окружение королевы, начиная с ее брата герцога Баварского и почти всех придворных дам и фрейлин. Несмотря на мольбы Изабеллы, слезы дофина и двойную игру Иоанна Бесстрашного, который был встревожен дерзостью парижан и пытался утихомирить толпу, не ослабляя тем не менее нажим на короля, все перечисленные поголовно были арестованы. Людвиг Баварский сдался сам, чтобы не допустить потасовки в покоях королевы.
Ордонанс наконец был готов. С ним ознакомили короля. В течение трех нескончаемых заседаний Карл VI заслушал двести пятьдесят девять статей в присутствии двора и собравшихся депутатов парламента. Вечером 27 мая король заявил, что утверждает все эти положения. Присутствующие поклялись выполнять ордонанс. Никто бы не догадался, что он войдет в историю как «кабошьенский». Даже не факт, что неграмотный Кабош вообще присутствовал в зале.
В действительности ордонанс был работой десятка человек, в том числе нескольких выдающихся парижских докторов, чья позиция в деле Схизмы, а также политические идеалы побудили их, вопреки воле Людовика Орлеанского, к стремлению целиком реформировать политические реалии, будь то церковь или королевство. «Кабошьенский» ордонанс, систематический труд, обязанный обстоятельствам лишь тем, что увидел свет именно в тот момент и мог отразить демонстративное недоверие к столь разнообразному миру королевских слуг, потребовал для своего появления двадцати лет размышлений и опыта.
Советники короля или герцога Бургундского, иногда того и другого, — епископ Жан де Туази, аббат Симон де Со, магистры Жан Куртекюисс и Пьер Кошон — были не импровизаторами, даже если были очень пристрастны. В активе богослова Куртекюисса числились участие в собраниях духовенства, посольства в Авиньон, деликатные миссии в Англии и Германии. Кошон был хорошо образованным юристом, честолюбивым, но дотошным. Несколько рыцарей, отличавшихся испытанной прямотой, и два советника парламента, чья карьера была уже долгой, а также единственный бюргер, парижский эшевен Жан де л'Олив, бакалейщик, иными словами, крупный торговец изысканными продуктами, также входили в состав комиссии, в которой трудно усмотреть группу заговорщиков. Плодом их труда в конечном счете была реформа в том смысле, какой это слово всегда имело в средневековом лексиконе: юридически обоснованный возврат к добрым обычаям.
Обнародование ордонанса не очень успокоило возбужденный народ, которому текст был обязан столь немногим. Нескольким пленным отрубили головы. Среди них был Пьер дез Эссар. Умеренные были вынуждены прятаться. Жувенеля на несколько дней арестовали. Канцлер университета Жан Жерсон спасся, укрывшись в лабиринте чердаков собора Парижской Богоматери.
Стало очевидным, что Иоанн Бесстрашный уже не восстановит порядок. Он потерял всю популярность. В Нормандии сосредоточилась армия принцев, но ее командиры не решались атаковать Париж: наступление могло закончиться кровавой баней. Приступили к переговорам. 28 июля в Понтуазе герцоги Беррийский и Бургундский договорились о компромиссе, который предвещал конец кабошьенам, едва только в Париже вновь осмелеют умеренные. В переговорах участвовали ректор университета и купеческий прево.
Мало кому в столице не надоели насилия и бесполезная потеря времени. От мясников устали. Их гегемония в конечном счете ничего не принесла. Магистры хотели, чтобы реформа была проведена в жизнь, — это подразумевало возвращение к порядку. Чиновники, не погибшие в ходе кризиса, просто-напросто хотели спокойно работать, и в этом их интересы тесно совпадали с общественными. Ничего странного, что силы реакции, которая была не арманьякской, а только антикабошьенской, возглавил адвокат Жан Жувенель. В свое время он терпеливо и эффективно возрождал парижские свободы. Теперь в качестве королевского адвоката в парламенте он защищал интересы короны.
Жувенель был из тех, кто прежде всего остерегался беспорядка, импровизации, анархии. «Не допускай, чтобы тебя несло в сторону, куда дует ветер», — говорил он. Ветер дул сильно, и Жувенель был не одинок в своем мнении. Как провинциал — он приехал в Париж в 1380 г. из Труа — он явственно ощущал, что Франция не подражает ужимкам столицы. В провинции очень хорошо помнили, что думали полвека назад о парижских эксцессах Генеральных штатов.
2 августа 1413 г. в ратуше один «сундучник» (huchier) — краснодеревщик — Гильом Сирасс подал сигнал к восстанию против диктатуры мясников.
3 августа у себя в квартале Сите дело в свои руки взял Жувенель. Он привел во дворец Сен-Поль делегацию, составленную из добрых бюргеров Сите, готовых наконец немного рискнуть, чтобы вихрь событий их не унес совсем. Повсюду слышался только один возглас: «Мир!» 4 августа на Гревской площади кабошьены попытались подсчитать свою численность. Среди собравшейся толпы они уже были в меньшинстве. Кто-то крикнул: пусть сторонники мира встанут справа, а остальные — слева. Парижане истолковали это выражение очень ясно: сторонник мира — значит, враг кабошьенов. Толпа двинулась направо. По приходе Жу