Интересно, если я ему сейчас в глаз дам, это не скажется на предстоящем открытии? Заметит он свечение нужной фигни? Таких напыщенных козлов, преисполненных чувством собственного величия, редко удается встретить. И что теперь делать?
Глава 22
Как пелось в одной песенке Айболита — «Ходы кривые роет. Подземный умный крот. Нормальные герои. Всегда идут в обход!». Я решил стать умным кротом-айболитом и не лезть на рожон. Не хочет Вильгельм Конрад Рентген сейчас со мной общаться — пойдем в обход. Ничего страшного не случилось. Если подумать трезво, я порой нежеланных просителей и попрохладнее встречал. Так что мироздание мне просто вернуло бумерангом собственные поступки.
Потеряю ли я что-то, если так и не получится присутствовать при совершении открытия? Да ни грамма, поездка, можно сказать, туристическая. К декабрю уже сделают первую рентгенограмму, потерпеть чуть больше месяца. Но я хочу побыстрее. Чтобы не думал об этом Рентген, а сразу сделал. Вот даже выпячивать свое первенство не буду, когда притащу аппарат в Россию. Мне просто надо присутствовать при этом. Это как если бы у поклонника живописи появилась возможность посмотреть как Рембрандт «Ночной дозор» заканчивает. Я вернулся в гостиницу, наконец, позанимался ушу и пообедал. После чего прилег вздремнуть. А тут приносят записочку. Так мол, и так, господин Рентген готов встретится со мной в шесть часов.
Разумеется, я сидел в приемной ученого уже в пять сорок пять. И ровно в шесть меня запустили в кабинет, который был очень скромно отделан. Никаких дубовых панелей, кадок с пальмами, как сейчас принято. Много книжных полок, стол, два стула для посетителей.
— Я узнал, что вы буквально спасли жизнь большому меценату нашего университета Гансу Хоффману.
Ректор вышел из-за стола, приязненно улыбнулся. Пожал руку. Сама любезность, будто несколько часов назад не он, а его двойник меня отшивал, указывая направление желаемого движения.
— Ну это преувеличение про жизнь, — опешил я. — Просто обезболил.
— Зер геэртэ херр доктор! Моя благодарность не знает границ. Если бы с Гансом что-то случилось, финансирование столь важных экспериментов было бы прекращено. Не мне вам рассказывать, как иногда бывает…
Так и сказал, «зер геэртэ». Включил, значит, в круг общения, засранец. А Хоффман, выходит, отгружает помощь университету. Любопытно. В будущем — это станет общепринятой практикой. Богачи через эндаументы будут массово отмывать деньги, уходить от налогов…
— Как вы узнали, где я поселился?
— У нас в городе одна-единственная приличная гостиница, где мог бы остановиться профессор московского университета, — хохотнул Рентген. — И именно в ней также проживает бедняга Хоффман.
— Ясно. Кстати, об экспериментах, — подобрался я. — Нельзя ли поприсутствовать? Обещаю, даже дышать через раз буду. В гимназии увлекался этой наукой, долго думал, на кого учиться. Победила медицина, но старая любовь не ржавеет.
— Почему бы и нет? — пожал плечами ученый — Мы сейчас исследуем реакцию солей бария на ток…
Дальше Рентген начал долго и муторно рассказывать про свои опыты, понимал я с третьего на пятое — моему немецкому банально не хватало специфического вокабуляра. У любого круга специалистов есть свой птичий язык, непонятный непосвященным. Добавляем иностранную речь, непривычные и устаревшие термины, готово: слушатель уже борется с искушением изобразить взгляд барана на новые ворота. Но даже плохое кончается. А ради вечернего шоу восьмого ноября я готов был слушать рассуждения о физике долго. Кстати, лектор из Рентгена очень опасный. Рассказывает он тихим голосом, почти без интонаций. Сколько чашек кофе заливают в себя его студенты? Думаю, они делают неплохую кассу какой-нибудь близлежащей кофейне.
Подозреваю, что значение важности банкира очень трудно переоценить. Потому что учтивость достигла невиданных высот: Рентген заговорил о моих собственных изысканиях. Я коротко рассказал о стрептоциде, группах крови и операции на открытом сердце. Оказалось, что Вильгельм Конрад, вернее, его любезная супруга Анна Берта, успешно лечилась волшебным русским порошком. А я ведь думал воздействовать через нее, если напрямую не получится.
Расстались мы очень тепло. Меня даже чаем угостили. Договорились на завтрашний вечер. Раньше лекции, семинары и ректорская рутина. Только мощная сила воли удержала меня от торжествующего вопля, сопровождающего ритуальный праздничный танец дикаря племени тумба-юмба. Я сделал это!
Заниматься на следующий день больше ничем у меня не получалось. Общая приподнятость настроения не давала. Будто подросток, добившийся долгожданной взаимности от предмета своего обожания, я хотел поделиться радостью с окружающими. Только осознание, что всем остальным это крайне неинтересно, затыкало мне рот. Один Кузьма заметил радостные пробежки по номеру и прыжки с кровати, но сделал ошибочный вывод, что мне удалось втюхать местному университету нечто малопонятное и бесполезное, заработав при этом кучу деньжищ. Это привело к новому приступу хандры у моего слуги, потому что мечты о волшебной таблетке, которая убьет другое чудо и позволит пьянствовать, как это и предначертано божьей волей всем нормальным людям, никуда не делись.
Чтобы подогнать время, пошел прогуляться. Опять наткнулся на говорливого пейзажиста и постоял возле него, выслушивая очередную порцию местных хроник. Уступил настоятельной рекомендации и профланировал до той самой епископской резиденции, которую строили сорок лет. От нечего делать начал представлять, сколько же народу там работает и чем они занимаются. Потому что здание хоть и пониже нашего Зимнего, но вряд ли сильно короче.
После этого решил отобедать. Пока закажу, дождусь, поем неспешно, так и час икс наступит. Но повернувшись спиной к садово-парковому ансамблю, чуть не сбил с ног прогуливающуюся вдоль ограды барышню с зеленым зонтиком. Ба, да это Агнесс, красотка, строившая мне глазки в приемном покое местной больницы. Я тут же извинился, и поддержал ее за локоть, хоть в этом уже и не было никакой нужды.
— Фройляйн Агнесс? — приподнял я котелок.
И если мою улыбку от уха до уха я объяснить мог, то почему девушка так обрадовалась, понять не получалось. Что у нас было? Наилегчайший флирт на ее работе? Помилуйте, да любой нормальный мужчина, увидев такое чудо, начнет плоско шутить, лихо подкручивая ус. На одних инстинктах, без участия коры головного мозга. К симпатичной медсестричке за смену сто человек подкатывает. А с учетом неимоверной концентрации студентов в Вюрцбурге удивляюсь, почему Агнесс одна, а не в сопровождении небольшой армии поклонников.
— Герр Баталофф, — исполнила она книксен. — А в нашей больнице только о вас разговоры идут. Как замечательно вы избавили от страданий этого несчастного герра Хоффмана! Он так кричал раньше, а тут раз — и прошло всё. Камень вышел, распался на мелкие кусочки. И хорошо, а то слишком уж он большой был, натворил бы бед! Да что же мы стоим? Еще епископ подумает, что мы замышляем что-то плохое, — засмеялась она. Боже, какая улыбка, какие белоснежные зубки и коралловые губки бантиком! — Проводите меня, пожалуйста. У вас есть время? Я вышла прогуляться после обеда, так что мы можем пойти куда вам надо, я совершенно свободна.
Агнесс щебетала почти без перерыва. Впрочем, голос у нее тоже милый, не утомляет. Особенно в сочетании с совсем не арийской внешностью — по крайней мере сейчас в лице нет даже намека на сходство с лошадью. И монументальности романтического реализма, который станет образцом для всех местных всего лет через тридцать с небольшим, тоже не имеется. Она похожа на… Как же эту актрису, которая снималась в «Вавилон-Берлин»? Ну точно, такая же чуть ироничная улыбка, открытый взгляд с легкой хитринкой… Лив Фрис, вспомнил!
Я отвечал, шутил, рассказывал медицинские байки, а она… эх, кто бы меня так понимал…
Надо уходить срочно, пока я окончательно не пал жертвой ее чар. Вот и думай теперь, понравился ли я ей как мужчина, или как получатель роялти за стрептоцид? А я, дурень, хвост распушил, статьями хвастался, орденом козырял. Спрашивается: зачем? Впечатлить эту девочку? Вон как прижимается, знаки подает. А я уже начал размышлять, куда бы ее повести, чтобы подробнее обсудить технику блокады семенного канатика. Не слишком ли разгон набрал, на первой встрече? К тому же… Блин! Я вытащил свой статусный хронометр, пустив еще щепоть пыли в глаза девушке, и понял, что сегодня — всё.
— Фройляйн Агнесс! Мне очень жаль, но у меня назначена встреча с герром Рёнтгеном. Опаздывать, сами понимаете, никак нельзя. Могу ли я надеяться снова вас увидеть?
Ой, дурак! Зачем ты это сказал? Беги, глупец, пока не растаял под этой улыбкой! Пока не захватили в плен в этом чертовом Вюрцбурге!
На свет появился маленький блокнотик, серебряный карандашик, и буквально через десяток секунд у меня в руке оказался листик с каллиграфически выведенным адресом.
— Напишите мне, когда будете свободны, герр Баталофф, я отвечу.
— Евгений, если можно, — я галантно углубил пропасть, в которую летел, еще на пару тысяч километров.
— Какое интересное имя, — одарила меня очередной гибельной улыбкой красавица. — Буду ждать от вас известий… Евгений, — медленно выговорила она мое имя, от чего в животе у меня появилось чувство легкой щекотки. — Спасибо за интересную прогулку!
Я вошел в фойе и спросил у служителя, где находится лаборатория, в которой работает герр Рентген. А то вчера на радостях не полюбопытствовал. К счастью, большой тайной это не являлось, и через минуту я уже подходил к заветной двери. От раздумий — стучать или нет, меня освободил один из помощников, открыв дверь нараспашку.
— Здравствуйте, я договаривался…
— Добрый вечер, герр Баталофф, — тихо ответил он. — Нас предупредили о вашем приходе. Идите за мной, пожалуйста.
Мне предоставили стул, довольно неудобный, зато, сидя на нем, я мог видеть всё, что творится за лабораторным столом. Расстояние минимальное, метра полтора примерно. Эксперимент был довольно скучным, если честно. Никаких визуальных эффектов. Пропускали ток разной силы через какую-то катушку. Помощники исполняли обязанности чернорабочих науки — меняли, включали, записывали в журнал результаты. Даже катодная трубка была закрыта со всех сторон грубоватым самодельным картонным футляром. Но я терпеливо ждал.