– Может, пилюли какие дашь, дохтур?
– Нет от этой болезни пилюль.
И в будущем не будет. История одного молодого профессионала от фигурного катания не даст соврать.
– Значица, резать? А тута нельзя?
Ответить я не успел. В кабинет вошел мрачный Блюдников. Снял шапку из мерлушки, отряхнул ее. Потом увидел бомжа и крикнул:
– Как ты смеешь шастать сюда, на мой участок, шинора! Коновалов, выведи это прочь!
Деловито зашел городовой, наверное, сопровождающий начальство для солидности. Не выражая никаких эмоций, деловито, без особых разговоров, схватил Цыгана за шкирку, потащил к двери. Ванька только и успел подхватить свой валенок, как его выпнули прочь из кабинета. Я даже не успел дернуться. Однако жестко тут все! Вот так взять человека и вышвырнуть на улицу. Я просто не знал, как реагировать на такое.
– Что значит шинора? – тихо поинтересовался я у Вики, раскрывая окна. Хотя бы от запаха избавимся.
– Кажется, проныра, – ответила девушка, наливая из ведра воду в рукомойник. – Я слышала голос Кузьмы в приемном. Позову его помыть пол и… вообще… убраться.
– Позови.
Блюдников раскланялся с Талль в дверях, прошел к столу, сел на стул, распахивая шинель:
– Дело-то неладное, Евгений Александрович.
– Что-то с супругой? Кашель усилился?
– Нет, все слава Богу, – пристав перекрестился. – Покража случилась.
– А я-то тут при чем?
– Так ваши-то деньги украли, сбор, что устроил батюшка Серафим. Или он не говорил?
Вот это номер… Я уже и махнул рукой на обещание собрать с арбатских тузов денег. Мало ли кто там что обещал, а оно вон как повернулось…
Оказалось, на собранное вспомоществование позарился один из организаторов. Купчина и даже местный церковный староста, захватил денежки и уехал с любовницей.
– В Париж? – зачем-то спросил я.
– Почему Париж? – удивился пристав.
– А куда еще с любовницей бежать? Украл, выпил, в Париж, а потом – в тюрьму.
– Хм, может, и так, – рассудительно промолвил Блюдников.
– Какая сумма? – поинтересовался я.
– Две тысячи рублей, – ответил пристав. – С гаком.
– Гак большой?
– Триста шестьдесят.
Большие деньжищи. Богатый район.
Я как услышал про денежки, сразу мечты начал возводить, что найму фельдшера из отставников, чтобы Вика только бумажной работой занималась, закуплю автоклав, которые, как оказалось, тут вполне уже продаются. Биксы заведу, закажу перчаток на фабрике резиновых изделий… Науку бы двигать начал, написал для начала статью о реанимации. Потом произвел опыты с группами крови… А в первую очередь – ту самую губозакаточную машинку, потому что кто же теперь соберет доктору по второму кругу такую сумму? И такая злость меня охватила, прямо не передать. Не на себя бы потратил, на медицину!
Взяв с меня заявление, Блюдников ушел, а я всё печалился. Вот что стоило этим ухарям отдать мне денежки немного пораньше? А теперь… Придется зарабатывать самостоятельно.
– Здравствуйте, – прервал мои мечты уверенный голос у входа. – Могу ли я видеть доктора Баталова? Это вы, я не ошибаюсь?
Мужчина, лет тридцати с хвостиком, пожалуй, но франтоват, усики напомажены, одеколоном пахнет весьма интенсивно, что в смеси с невыветрившейся бомжатиной дает довольно сильный эффект. И лицо такое… красное, вспотевшее. Бежал, что ли?
Нет, явно прохиндей какой-то. Очень уж развязно ведет себя. Подошел, не дожидаясь разрешения, снял пальто, котелок, уселся на стул. Неужели уже существует сетевой маркетинг, и нам будут впаривать косметику и пылесосы? Или свидетель Иеговы местный? Ну, таких я к отцу Серафиму сплавлю.
Но я промахнулся, ничего нам продавать не пытались, религиозной литературой перед носом не размахивали. Посетитель достал из кармана визитку, протянул мне. Синявский Виктор Игнатьевич, репортер, газета «Новая жизнь». Тут же оказался расстегнут портфель, и оттуда на стол перекочевал видавший виды блокнот, а в руке у акулы пера появился карандаш.
– У меня задание от редакции, уважаемый Евгений Александрович, осветить вашу роль в досадном происшествии, которое вчера произошло на стройке по улице Пречистенке…
– Без разрешения Александра Александровича Пороховщикова ничего освещать не буду, – твердо заявил я, отодвигая блокнот подальше от себя и выкладывая сверху визитку, которую продолжал держать в руках.
– Так он меня к вам и направил. Как же, ведь он и есть издатель и главный редактор нашей газеты, – ответил журналюга и снова пододвинул картонный прямоугольничек ко мне. Будто взять его – значит согласиться сразу на все. Душу продал.
– Тогда другое дело, – хмыкнул я. – Задавайте вопросы.
– Давайте с самого начала, расскажите, как было.
Я задумался. Уж очень оперативно АА прислал журналиста. Может, пытается отмазаться от властей за аварию на производстве, осветить все в нужном для себя ключе? Что же… Не будем ему мешать в этом и даже подыграем.
– Я был в гостях у господина Пороховщикова, когда прибежал посыльный, сообщил о происшествии. Рухнули леса, завалило рабочих. Александр Александрович от моей помощи не отказался. На месте был пострадавший, Кирилл вроде его звали. Оказал посильную помощь, доставили в больницу. Живым!
Синявский свои гонорары в «Новой жизни» не просто так получал. Его интересовало абсолютно все, и о чем мы беседовали, когда прибежал посыльный, да как тот был одет, да на чем ехали, сколько это времени заняло… Откуда-то репортер знал и о методах реанимации, которые я применил. Вцепился, словно клещ.
Я отвечал, время от времени посматривая на застывшую в дверях Вику, она ведь ничего этого не знала. А журналист без устали строчил в блокноте, задавая новые и новые вопросы. Оказалось, прежде чем прийти ко мне, он побывал и на стройке, и даже в больнице, где получил довольно много информации о происходившем в приемном покое. Уж не знаю, что он там напишет, но вымотал он меня порядком.
Виктор Игнатьевич уже собрался уходить, когда я его тормознул. Лицо у репортера продолжало оставаться красным, а ведь мы уже полчаса сидим спокойно на месте, разговоры разговариваем. Я дождался, пока Кузьма протрет кушетку от бомжатины, попросил пересесть туда репортера.
– Это еще зачем-с? – удивился Синявский.
– У вас бывает, что болит голова?
– Каждый день мучают мигрени.
– А черные мушки перед глазами не мелькают?
– Даже сейчас их вижу.
«Так. Эге, угу, ага. Вот что вызнала яга…»
Похоже, у Синявского артериальная гипертензия. Вот только проверить это можно будет только годика через два, или когда там Рива-Роччи прицепит манжету к ртутному манометру. Можно, кстати, и самому сделать, не велика наука. И ждать, когда там Коротков придумает стетоскопом звук над лучевой артерией слушать, тоже смысла нет. Насчет итальянца не знаю, а нашему парню именную стипендию организую или еще как-то помогу. Ладно, с этим потом решим.
– Похоже, у вас повышенное давление крови, – выдал я корреспонденту.
– И что теперь? Мне угрожает что-то? Проверить как? – Он сразу начал засыпать меня кучей вопросов.
– Давайте по порядку, – остановил я этот фонтан. – Угрожать может, и весьма: порвется сосудик под давлением, оттуда начнет кровь изливаться. Хорошо, если в носу, тогда только рубашку испачкаете…
– Бывало такое, – вздохнул сразу потерявший энтузиазм Синявский. Похоже, у него включилась фантазия на тему, где может рвануть сосуд и что после этого будет происходить.
– А в голове – апоплексический удар. Настоящий, не табакеркой. В сердце… Сами представить можете…
– Проверить как? – вновь спросил Виктор Игнатьевич. – Вдруг у меня другая болезнь, и вы ошибаетесь?
– Есть метод, он, правда, из сферы фокусов больше. Но попробовать можно. Без гарантии. Хотя тут и проверять нечего, вон, у вас капилляры в глазах полопались. Видели в зеркале?
Журналист кивнул, но сдаваться не собирался.
– Давайте ваш метод уже.
– Снимайте пиджак, вон туда, на вешалку.
Франт, в крови у него такое, точно! И дамский угодник! Ишь, тут ему рассказывают, что умереть может, а он встал, пальто, сложенное на коленях, держал вместе с котелком, элегантно расправил, слегка поклонившись Вике. Пиджак снял, будто в модных показах всю жизнь подрабатывал. Сел, спросил:
– Что теперь?
– Закатайте рукав до локтя.
Пока Синявский освобождал руку, я рылся в ящике стола. Была ведь линейка с метрической разметкой, видел! Ага, вот она. С одной стороны – тридцать сантиметров, с другой – семь вершков. И нашим, и вашим.
– Теперь что?
– Наверное, лучше к столу пересядьте, тут удобнее будет.
Хмыкнув, Виктор Игнатьевич пересел назад. Я нашел на запястье точку, где пульс слышен лучше всего. А самое главное забыли!
– Перстень давайте. Измерение правильное только своим. И еще книгу подложим, чтобы предплечье на уровне сердца располагалось.
С трудом стащив с пальца перстень с небольшим черным камнем, журналист подал его мне.
– Извольте.
– Так, теперь вот сюда ниточку, завяжем… Держите, – подал я ему получившийся маятник.
– А дальше?
– Смотрите! – Я приложил линейку нулем к той самой намеченной мною точке на запястье и велел: – А теперь медленно ведите кольцом на высоте пары сантиметров… вершка, если вам удобнее… не спешите… Нет, пусть сначала остановится…
Уж не знаю, что в методе научного, наверное, ничего, но в молодости мои приятели таким образом иногда дурили головы барышням, а один так и вовсе уговорил проводницу плацкартного вагона довезти его до Твери.
Наконец, все началось. Синявский, сосредоточенно глядя на кольцо, начал вести его над линейкой. Что-то не так, маятник закачался буквально сразу, сантиметра два всего. Если верить специалистам, то диастолическое давление у него двадцать миллиметров? И почему он не в реанимации? На велогонщика журналист тоже не похож.
– Виктор Игнатьевич, дорогой, выдохните, – остановил я его. – Надо расслабиться, а то ничего не получится.