— Деньги вперед, — настойчиво повторил я, вспоминая первые признаки холеры. Которых просто нет. Суток пять инфицированные никаких симптомов — жидкого стула, рвоты — просто не имеют. Как их ловить на заставах — совершенно не ясно. Разве что следить, чтобы не вывезли из города лежачего. Придется просить солдат на заставы.
Обратно ехал в самом мрачном расположении духа. На выходе из думы на меня насели коллеги. Хотели всего и сразу. «Джонни, сделай мне монтаж». Сейчас, сию же секунду. Сеченов требовал срочно статью про стрептоцид в «Дойчес Эрцтеблатт» — застолбить приоритет отечественной науки и выступить на июньском съезда российских медиков в Питере по теме измерения давления. Большой доклад, демонстрация на разных группах больных. Рекомендации. И разумеется, сразу пятьдесят комплектов манжет. Ведь надо будет послать в земские клиники, которые курировал Иван Михайлович. На какие шиши? Что-нибудь, да найдется. Как говорят некоторые: «будет зайка — будет и лужайка». Но я что-то этой лужайки не наблюдал. Основных московских толстосумов мы обошли, можно, конечно, сходить еще к еврейским банкирам и промышленникам, многие из которых, кстати, страдают полнокровием и будут рады возможности себе лично измерять давление. Тут надо крепко думать.
Россолимо осторожно намекал, что неплохо бы опубликовать архив Талля. Его интересовала система блоков и растяжек для лечения травм спины. Хирург Дьяконов, с кафедры топографической анатомии просил срочно подготовить статью с детальным описанием холецистэктомии через мини-разрезы. И все хотели знать про активированный уголь. Оно и понятно. Большая часть врачей местные, живут в Москве с семьями. Начнись холера — хоть как-то можно лечиться. Ибо насчет касторки народ иллюзий не испытывал, хоть и прописывал ее направо и налево. Хотя при холере этот уголь…
Пообещал сразу, не откладывая в долгий ящик переговорить с Келером — технология создания активированного угля очень проста, внедрить в производство можно быстро. Буквально летом. И патентовать это… даже не стоит. Такие лекарства — они из разряда супа Моро. И можно только представить, если бы еще и Склифосовский здесь был. Который бы — зуб даю, потребовал отчета по скорой и доложить о результатах. А их не только надо собрать, но и обработать. Там у меня, что называется, конь не валялся. Это думским и министерским чиновникам можно задвигать про эффективность бригад, спасенных жизнях… Коллеги же потребуют цифры. Во что обходится один выезд, процент смертности и так далее и тому подобное.
В клинику я вошел совсем черный. В пролетке забыл папку с рисунками, а номер жетона извозчика даже не потрудился глянуть. Теперь раздавленная бабочка нарушит ход всего мироздания. Найдет какая-нибудь дама откровенные изображения и привет, начался российский суфражизм лет на двадцать раньше. Хотя это я конечно, себе льщу. От идеи бюстгальтера никакой феминизм не рождается, да и в целом влияние идей, людей на историю сильно преувеличена.
В приемном отделении стоял дикий женский крик. Я открыл дверь, увидел две спины, что склонились над кушеткой. Одна принадлежала Вике. Другая — доктору Лебедеву. Наш эрудит пытался приладить на голову… полуоторванное ухо. Дородная женщина в пышном платье сопротивлялась, вопила как резаная. Вокруг все забрызгано кровью, халаты обоих скоропомощников тоже были в красном. А еще на полу хрустели какие-то осколки и стоял запах сивухи.
— Наркоз, скорее наркоз!
— Дорогу!
Это Вацлав Адамович тащил склянку с хлороформом. Спустя несколько минут женщина была усыплена, Лебедев начал шить ухо.
— Фуух. Еле угомонили, — Вика чуть не сползла по стенке, пришлось взять ее под локоток. — Евгений Александрович, нужны еще бригады. Сегодня было больше тридцати вызовов!
Моровский ассистировал Никите, я повлек девушку в умывальню. Оглядываясь, помог снять халат, вытер кровь полотенцем с лица.
— Почему без очков?
— Не успели надеть. Это Авдотья — кухарка из соседнего дома. Упала на большое зеркало, осколок ей ухо почти отрезал. И представляешь! — теперь уже Вика подхватила меня, повлекла обратно. — Она пьяная!
Тоже мне номер. В скорой бухих — через одного. Но вот к чему я не был готов, так это к тому, что Вика смело откинет подол платья Авдотьи и на ее панталонах окажутся нашитые по кругу карманы. В которых… я присмотрелся и офигел. Были вложеные бутылки с каким-то бесцветным пойлом. Нынче больше частью разбитые. Осколки поранили через панталоны ноги, капала кровь.
— А почему здесь не обрабатываете? — возмутился я, хватая чистый халат, перчатки. Врачи растерянно переглянулись, даже перестали пришивать ухо.
— Моя вина — вздохнула Талль — Пока господин Лебедев бегал за шовным материалом, я осмотрела пациентку и… Нам показалось, что ухо важнее.
— Если осколки перерезали ей какую-то артерию, — я пощупал пульс Авдотьи. Еле-еле. — Она ваше «показалось» не оценит.
Крови на полу вроде не много, вздохнув, стащил панталоны, начал осматривать ноги. Порезы, мелкие в основном, нет, вроде нигде не хлещет кровушка, так, слегка сочится. Шить ничего не надо, достаточно повязки. Вика принесла салфетки, я начал обрабатывать раны, поглядывая на порозовевших врачей.
— Что, красны девицы? Женский лобок не видели?
Моровский и Лебедев резко склонились над головой. Продолжили шить. Мнда… учить и учить. В первую очередь сортировке и внимательности. А во вторую — терпимости к запахам, а то у пьянчуги… чуть не глаза щиплет…
После того как зашитую, перевязанную Авдотью отправили в Екатерининскую больницу, и я смог помыться, тяпнуть кофе в столовой. Затем вышел на крыльцо вдохнуть свежего воздуха. Бригады были в разгоне, рядом со входом курил наш директор Чириков.
— Что это вы такой мрачный, Евгений Александрович? — Федор Ильич добил папироску одной затяжкой, выкинул бычок в урну. Аккуратист!
— Забыл папку с документу в пролетке. А номер извочика даже не посмотрел.
— Ну если осмотрит пролетку перед новым клиентом — привезет. У них нынче с забытыми вещами строго.
— Если бы осмотрел, уже привез — я достал часы, прикинул время. Да… пошли гулять рисунки по столице.
— За кухарку управляющий графа Воронцова отказался платить, — директор вздохнул. — Вызывала дворня, дескать, граф не при чем. С Авдотьи еще и за зеркало вычтут.
— Не вздыхайте, Федор Ильич, так горестно, — я рассказал Чирикову про заставы вокруг Хитровки, про то, что город оплатит работу наших врачей. Которых надо еще набрать поскорее.
Загрузив сотрудников работой, я отправился к Боброву. У нас очередная репетиция на трупе. Ранорасширитель нам сделали быстро, хоть пока и в одном экземпляре. И снова, как и в прошлые разы — разрез, доступ, перевязка условного артериального протока, который у этого клиента, естественно, закрыт. Третий раз подряд получается без сбоев. Вроде и готовы, но я вижу, с каким настроем делает всё Александр Алексеевич. Да и я в сомнениях. Переоделись, пошли пить чай.
Сели, начали вертеть ситуацию так и эдак, листать анатомические атласы. И вдруг Бобров сказал:
— Не получится ведь, да?
— Скорее всего — нет, — подтвердил я. — Слишком много препятствий. Ребенок, а не взрослый, а ведь мы и на большом объекте еле справляемся. Сейчас не сможем. И риск осложнений… слишком велик. Удачная операция, но пациент погибнет.
Идея операции на сердце ребенка уже не выглядела столь оптимистично — вероятность возникновения сепсиса была слишком высокой, а как с ним бороться без антибиотиков, я представлял слабо. Массовое развитие детской кардиохирургии началось как раз в сороковые, когда наступила эра антибиотиков. До этого успешные операции носили единичный характер. Можно было рискнуть с пациентом Филатова, но если мы его убьем… а там еще какие-то непростые родители…
По всему выходило, что мне придется заняться и пенициллином тоже. Только вот беда была в том, что массово производить его на оборудовании Келера просто невозможно. Самое узкое место — жидкое концентрирование и технология глубинного брожения. А значит, сначала нужна техническая база. Для нее же нужны инженеры-медтехники, которым я должен поставить задачу. А я и сам понимал ее очень и очень приблизительно. А у меня есть один Славка, который не микробиолог, а теперь преимущественно фармаколог. То есть надо взять большое количество специалистов… да хоть человек пять для начала… Снабдить их самым передовым оборудованием при обильном финансировании. А над ними — фельдфебеля со свистком, чтобы не отвлекались. И ждать результат. Это само по себе занятие не на один год.
— Отказываемся? — оторвал меня от дум Бобров.
Он допил чай, со вздохом поставил чашку на блюдце. Я задумался, потом помотал головой:
— Нет. Пока нет. Надо еще подумать… Может, и получится… Но пусть Филатов возьмет у родителей письменное согласие. Что понимают все риски.
— Так и поступим, — хирург побарабанил пальцами по столу, произнес. — Евгений Александрович… Дело такое деликатное. Меня попросила поговорить с вами… Елена Константиновна.
Тут я напрягся.
— О чем же?
— О ком! Речь о Виктории Августовне. Девушка она очень талантливая, неординарная. Я имел возможность видеть ее в работе, она явно имеет способности к медицине.
— И в чем же вопрос?
— Мать очень переживает по поводу ее… хм… рода занятий. Она постоянно наедине с мужчинами…
— У нас в штате есть медсестры!
— И тем не менее, — Бобров весь сморщился. — Понимания у вас она не встретила, с дочкой находится в конфликте, та слушать ее не хочет. Надо что-то решать.
— Что?
— Прошу отчислить ее из штата скорой помощи, — хирург умоляюще сложил руки. — Ради ее блага, ради ее будущего! Ну что она может увидеть в нашей среде? Эта нежная роза! Курящих, пьющих горькую циников, которые каждый день встречаются со смертью?
— И куда ее после отчисления? — поинтересовался я.
— При университетской клинике открываются курсы пишбарышень. Как вы знаете, документации все больше, писари в канцелярии не справляются. Университет приобрел две новейшие пишущие машины, скоро прибудут.