— Вот папочка с вариантами, — Вацлав передал мне документы на дома — дескать, уже пора делать выбор и принимать чье-то предложение. — На полях карандашом мои пометки.
— Спасибо, изучу, — я тяжело вздохнул, понимая, что вторая подстанция снова загоняет нас в финансовую яму, из которой мы только-только выбрались. Но и не расширяться нельзя — количество вызовов растет изо дня в день.
Обсудили работу хирургов. Операции — большей частью аппендэктомии. Ну и прочее, по мелочам — «кружок штопки и шитья». Скорая работала и как травмпункт.
— Что еще, Вацлав Адамович? — спросил я, когда уже вроде бы всё обсудили, но граф продолжал мяться, незаметно для себя вытирая ладони о халат.
— У нас… можно сказать, уникальный случай, Евгений Александрович! — решился он. Ага, зашугал я его до нужной степени, боится, но в меру.
— Рассказывайте. Если это не связано с выпадением трех мизеров подряд во время вчерашней игры в преферанс.
— Позавчера ночью был доставлен пациент Хромов, пятидесяти лет, с проникающим ножевым ранением живота, по вызову из Мясницкой полицейской части.
— С Хитровки, что ли?
— Оттуда. Нам предлагали доставить его в Орловскую лечебницу, но мы решили…
— А что, там уже оперировать начали? — удивился я.
Лечебница существовала в доме Хитрово, и там пытались оказывать медицинскую помощь хитрованам. Но настолько я помню, с натяжкой это заведение тянуло на фельдшерский пункт. Там числилось пять, что ли, коек «для оперативных больных», но с приходящим врачом, который принимал аж целых четыре часа с десяти до двух…
— Наверное, решили, что понадобится священник из Смоленской церкви… — скупо улыбнулся Моровский. Пошутил, значит.
— И что больной? — спросил будто нехотя, но на самом деле мне очень интересно, чего натворили мои сотрудники без указующего перста и ехидных комментариев.
— Мною и Никитой Егоровичем была проведена верхне-срединная лапаротомия с целью ревизии брюшной полости. Выявлено повреждение большого сальника и тощей кишки с брыжейкой. Учитывая, что с момента ранения прошло около шести часов, после удаления экссудата было принято решение об иссечении воспалившегося участка. Культи соединены одним этажом шелковых узловых швов поперечно, выведен дренаж. Состояние больного средней тяжести, динамика положительная, отделяемое из дренажной трубки скудное, серозное…
— Молодцы, если так. Больных мы посмотрим чуть позже, я сообщу.
А сам порадовался за подчиненных. Теперь и в загул с цыганами рвануть можно, здесь и без меня справятся. Операцию, конечно, не уникальную провели, но вот так, с ходу, в Москве за такое пара-тройка человек всего взялись бы. В это время любой хирург, сделавший большую полостную операцию, сразу доказывает свой высокий уровень.
У меня не больница в голове, а костюм. Потому что тот самый ужин у Великого князя близится, а я ничего не делаю. Это не мои мысли, а резюме длительного неоднократного выедания мозга от Виктории Августовны. Остальные заинтересованные лица, скорее всего, тоже так думают, просто сказать боятся.
Сейчас магазин готового платья — это для младших приказчиков и подмастерьев. Остальные пользуются услугами портных, которых здесь великое множество. Очень массовая профессия. И, казалось бы, проблем никаких нет — выйди на улицу, найди заведение посолиднее, и заказывай что хочешь. Но нет. Выбор богат, только толковых предложений не очень много.
Хороший портной фрак не шьет, а строит. Это я с прошлой жизни помнил. Хочешь обидеть — расскажи про швейную машинку и лекала из модного журнала. И я доверился знакомствам своих подчиненных. Чириков как величайшее благо сообщил, что нашелся не просто специалист, а почти поставщик двора. «Значит, драть будет втридорога», — подумал я, и отправился к назначенному часу на Большую Дмитровку, в доходный дом Фишер.
Сволочи, да тут испытывают терпение похлеще, чем у самых мздоимистых бюрократов. Меня встретила какая-то девица, изображавшая ресепшн, взяла небрежно визитку, и милостиво кивнула на ряд стульев, обозначив начало ожидания. Ни чаю, ни даже воды предложено не было. Минут через двадцать откуда-то вышла некрасивая дама лет тридцати пяти, мазнула по мне взглядом, и скрылась, ничего не сказав. Наконец появилась и та, что меня встречала, буркнула, что Надежда Петровна занята, придется подождать, и на сей раз предложила чай. Я согласился. Понятное дело — мурыжат, сволочи, чтобы клиент дозрел. Цену себе знают, вот и выпендриваются. Занервничаешь, уйдешь — и всё, назад не пустят. И я ждал. Чай оказался слабо подкрашенной водичкой, еле теплой. Я сделал глоток из вежливости, потом чашку отставил.
Достал из саквояжа свежий номер «Хирургической летописи», и принялся читать, начиная с первой страницы. По уровню большинство статей весьма напоминают рефераты нерадивых студентов, но я за всё время написал для них аж целых две статьи, да Моровский, понукаемый мною, штук пять отправил. Хочешь повысить уровень издания — пиши туда сам, никто не мешает. Издают его мои, можно сказать, товарищи — Склифосовский и Дьяконов, препон не будет никаких.
— Господин Баталов? — снова та самая девица. Что на этот раз, кофе комнатной температуры?
— Да, слушаю, — ответил я, вставляя закладку на двадцать шестой странице.
Надо будет потом еще раз почитать эту статью о топографии подколенной ямки, что-то там не то написали — так и пациентов покалечить не трудно.
— Надежда Петровна готова принять вас.
Охренеть, модистка — и я к ней на прием, оказывается. Не тем я в жизни занимаюсь, наверное.
— Ламанова, Надежда Петровна, — отрекомендовалась та самая некрасивая дама с начесом на голове, что уже выходила на меня смотреть.
— Баталов, Евгений Александрович, — кивнул я.
— Вы что же, думаете, я читать не умею? — без намека на иронию ответила она, подвигая по столу мою визитку. — Рассказывайте, что за нужда у вас.
— Я приглашен на ужин к Великому князю. Мне нужен…
— Что в приглашении? Белый галстук?
— Именно так. Мне хотелось бы черный ко…
Да, похоронный, но зато сто процентов не ошибешься. С этим фраком потом можно хоть в оперу, хоть на прием.
— Понятно, фрак, — оборвала меня портниха. — Встаньте. Сюртук снимите. Руки поднять. Направо. Спиной. Сядьте на стул…
Я уж не знаю, чего Ламанова не измерила своим портновским сантиметром. Но крутила долго. И при этом ничего не записывала. Потом, коротко бросив: «Одевайтесь», она что-то чертила на листке карандашом, при этом смешно шевеля губами, как это делают малограмотные, когда читают.
— Тысяча двести рублей. Первая примерка через три дня. В одиннадцать. Прошу не опаздывать.
Однако… Цены здесь… не общедоступные. Наверное, восхищение вердиктом отразилось на моем лице, потому что эта самая Ламанова решила мне объяснить местную политику:
— Я вам за шестьсот могу соорудить простенькую пару, чтобы было в чем на службу ходить. А вы получите настоящий фрак! На долгие годы! Вы в нем примете участие в таком мероприятии, о котором многие всю жизнь мечтают — и не получают. Плюс ко всему полдюжины рубашек, две пары жилетов, дюжина пар перчаток, десяток галстуков. Дело ваше, впрочем, можете и отказаться. Я даже посоветую, куда обратиться.
— Но мы даже не обсудили фасон!
— Господин Баталов, если я заболею и попаду к вам, вы будете обсуждать со мной предстоящую операцию и назначения? Скорее всего, нет, потому что сочтете меня несведущей в своем ремесле. И не ошибетесь. Так почему вы считаете, что разбираетесь в моей работе только на основании того, что вам придется эти брюки надеть?
Уела. И сказать нечего. Но цена…
Почтовое ведомство Российской империи в это время — эталон качества. Разноска отправлений — семь раз в день, не считая срочных. Вот это, я понимаю, сервис! Почтальоны все как один — здоровенные мужики в форме и с сумкой через плечо. Я когда этот элемент обмундирования первый раз увидел, мне чуть плохо не стало. От пояса и почти до щиколотки длина, и ширина не меньше. При желании человека среднего роста запихнуть можно.
Нам, в «Русский медик», эти ребята таскают корреспонденцию без устали. Глядя на сортирующего всю эту макулатуру Данилкина, я только поражаюсь своей недальновидности: такого специалиста и вовсе надо было вторым после меня нанимать. А я сгружал это на Вику, да и сам поначалу перелопачивал. Не то, что сейчас — милое дело. Личную корреспонденцию отдельно, деловую — в другую кучку. Хозяйственное — сразу Чирикову.
Вот в личной корреспонденции письмо пришло из столицы нашей империи, города Санкт-Петербурга. В фирменном конверте газеты «Врач». Но адресовано именно г-ну Баталову. Я после памятного диалога к изданию сильно охладел. Собирался даже «тайным указом» запретить врачам туда писать. Потом подумал — «Русский медик» выше этого. Тем более, что размолвка случилась не с коллективом газеты, а с Манассеиным — есть еще редакторы, рецензенты и прочая непричастная братия. Письмо я бросил в ту стопочку, где копилось всякое не особо срочное. И только на следующий день вскрыл и прочел.
Не перевелись еще люди, способные признавать свои ошибки. Манассеин написал письмо собственноручно, не прибегая к помощи секретаря. Это сильно повышало ценность послания. На хорошей веленевой бумаге размашистым врачебным почерком Вячеслав Авксентьевич каялся в лучших традициях горских народов — многословно и самоуничижительно. Выяснилось, что он наговорил лишку исключительно под влиянием эмоций, а мою честность подверг сомнению не иначе как в результате временного помутнения рассудка. Также тайный советник выражал уверенность, что мой талант, высоко оцененный всеми, с кем только ему пришлось на эту тему общаться, даст достойные плоды, которые станут предметом гордости российской науки. А может, и мировой.
Я даже второй раз перечитал, так мне понравилось. Мелькнула мысль зафигачить это в рамочку и повесить в таком месте, где я мог бы видеть письмо в любой момент. Но скромнее надо быть. Только в архив сохраню. В назидание потомкам.