Впрочем, долго нас мариновать в приемной не стали. Из кабинета открылась двустворчатая дверь, местный мажордом, традиционно седой и с легким паркинсонизмом, поклонился и пригласил нас внутрь. Наконец, я могу поразглядывать главу правительства вблизи и не отвлекаясь на великих князей.
Какие добрые лица — быть беде, вспомнилась мне старинная песня «Аквариума». Что Дурново, что Иван Логгинович Горемыкин просто сочились благожелательностью и добродушием. Иконы бы писать с этих чиновников. Если честно, то в первую минуту мысль у меня была одна: держит ли министр внутренних дел отдельного человека для ухода за растительностью на своем лице? Барон Фредерикс с усами сантиметров по тридцать нервно курил в сторонке. И пусть большая часть прически, прикрывавшей надплечья государственного мужа, была отвоевана у бакенбард, мысли о лаке для волос сверхсильной фиксации из головы улетать не хотели. Этот человек в двадцать первом веке довел бы любые барбершопы до инфаркта миокарда одним своим появлением. Красавец! Про такое песни сочинять надо!
Премьер-министр вылез из-за монументального стола красного дерева и пошел нам навстречу. Иван Николаевич походил на принца Гамлета, в том смысле, что был тучен и одышлив. Ну и наследник датского престола не мог бы похвастать красивейшей бородой, разделенной надвое. Дурново с такой защитой можно было не опасаться покушений, вряд ли револьверная пуля была в состоянии пробить такую естественную броню.
Встал и Горемыкин, и мы с Николаем Васильевичем заслушали пространную и малосодержательную речь о воле государя, радеющего за здоровье своего народа, и нас, которым доверена почетная обязанность это самое здоровье приподнять на достойную высоту. И прочий официоз минут на пять. Министр внутренних дел, улыбаясь от уха до уха, возрадовался передаче непрофильного актива в виде медицинского департамента хоть кому-нибудь, с чем и поздравил себя и нас. Мы отомстили, двинув ответные речуги. В основном вещал Николай Васильевич, как старший во всех смыслах. И снова государь, его непреклонная воля, и мы, готовые в любой момент по высочайшему повелению, ну и так далее. Думаю, у Склифосовского есть заготовка спича на все случаи жизни, в котором он меняет мелкие детали. Я, например, так и собираюсь сделать. Ибо думать о всеобъемлющей заботе мне не очень хочется. Надо только уточнить плотность упоминания венценосца и высших сил, а остальное — дело техники. От конспектов по диалектическому материализму вряд ли сильно отличается.
Дальше пошла неформальная часть встречи, а именно чаепитие. И мы вчетвером сидели за отдельным столом, на сей раз ореховым, и пили из красивых фарфоровых чашек довольно посредственный чай, пытаясь увидеть сидящего напротив собеседника из-за пузатого, в гербах, серебряного самовара.
Мои попытки прикинуться дурачком и выяснить хоть что-то у Дурново всякий раз натыкались на сладкоголосые отмазки, произнесенные весьма сочувствующим тоном. Это как скажет Его величество, этот вопрос может решить только Его Императорское… Минут через пять мне начало казаться, что основная функция Дурново — произносить речи и поить посетителей чаем. Впрочем, может, так и есть. Уж это он делает профессионально.
Кое-что все-таки выяснить у премьера удалось. Самое банальное. Своего здания у новообразованного министерства нет, денег на него тоже не предвидится. Поэтому нам освободили местечко, прямо тут, во дворце на втором этаже. Аж целых семь комнат — ни в чем себе не отказывайте. Бонусом шла отдельная телеграфная линия, которую можно кинуть от местной разводки и телефонный номер. Одна штука. Попытка поторговаться и выбить хотя бы два — натолкнулась на полное непонимание. Зачем больше? Вот как хочешь, так и работай.
Мы спускались по лестнице парадного подъезда, и я уже поднял руку, чтобы позвать извозчика, как я не выдержал. Оглянулся, никого:
— И как работать-то??
— Тоже удивлен, — Николай Васильевич тяжело вздохнул. — Между нами. Этот Дурново показался мне пустым человеком.
— Это-то как раз меня не пугает — меньше вмешиваться в дела министерства будет. Но семь комнат?!? Один телефонный номер и молчок про бюджет…
Дождь в Питере, наконец, начался, мы раскрыли зонтики:
— А в газетах про этот момент напишут — Склифосовский грустно улыбнулся — Что мы выходим не просто из здания, но и из прошлого, готовы шагнуть в будущее, которое только что начали строить.
— Сфотографироваться по этому поводу всё равно надо. И предлагаю совершить набег на ресторан яхт-клуба, а то мне про него столько рассказывали, а я так ни разу и не сподобился. Заодно посмотрите на тех, кто действительно решает все в Империи в неформальной обстановке.
— Ничего не могу противопоставить вашей непреклонной воле и всеобъемлющей заботе, — засмеялся Склифосовский. — Поехали!
Глава 14
СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Въ октябрѣ ожидается заключенiе трактата съ Китаемъ относительно проведенiя русской желѣзной дороги черезъ Манджурiю.
СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. На производство всероссiйской переписи ассигновано, по словамъ газетъ, 1.530,507 р.
КАВКАЗСКIЯ ВѢСТИ. 7-го октября, въ 4½ часа дня, произошло крушенiе товарнаго поѣзда на 176 верстѣ между станцiями Ильской и Линейной. Прислуга спаслась, погибло много товара, убиты пассажиры-зайцы. Виновникъ крушенiя — телеграфистъ Хабля.
СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Въ силу новаго закона о привилегiяхъ отъ 20-го марта 1896 года, на химическiе рецепты привилегiя не выдается; ввиду этого химическiе заводчики какъ Россiи, такъ и заграницы намѣрены обратиться къ министру финансовъ съ ходатайствомъ разрѣшить вновь выдачу привилегiй на химическiе рецепты, такъ какъ иначе открывшему новый химическiй препаратъ придется обезпечивать его отъ заимствованiя лишь секретомъ изготовленiя.
СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. На созывъ и устройство предстоящаго въ текущемъ году въ С.-Петербургѣ съѣзда для обсужденiи мѣръ борьбы против сифилиса въ Россiи министерствомъ внутреннихъ дѣлъ испрашивается кредит въ размѣрѣ 13,000 рублей. Извѣстно, что на съѣздѣ будетъ участвовать докторъ медицины Романовскій, первымъ обнаружившій возбудителя этой болѣзни и принимающій самое дѣятельное участіе въ борьбѣ съ этимъ страшнымъ недугомъ.
Инспекция ресторана прошла на «ура». Пообедали мы на славу. Подтверждаю: все слухи о высоком классе здешних поваров правдивы до последней запятой. Придраться не к чему. Все приготовлено великолепно, подано отлично. Во время застолья нас никто не тревожил — так, раскланивались, не более того. Кстати, Николай Васильевич здесь известен как бы не больше меня. Ну да, сколько высокопоставленных пациентов через его руки прошло. Зато потом, когда мы важно прошествовали к выходу, только швейцар нас не поздравил, по должности, наверное, не положено.
Домой я прибыл в самом замечательном расположении духа. Проблемы? Завтра всё, сегодня отдыхать. Вот к Яковлеву только зайду, как раз инъекцию сделаю, и полежу пару часиков. Видеть никого не хочется. Просто устал.
Дверь открыл Прошка. Отдал ему фуражку и начал стаскивать с себя пальто.
— Одежду почистить, просушить. Да не бросать, а аккуратно развесить, чтобы не потянулась.
— Там до вас студент какой-то, на кухне дожидается. Покормили его, а то голодный — ужасть просто!
— Какой студент?? Не ждал никого.
— Сказал, от Винокурова, из Москвы, письмо показывал какое-то.
Всё страньше и страньше. Что за студент от покойника прибыл? Какое послание?
— Ладно, давай его в кабинет. Чаю подай сразу. Погоди, галоши тоже помыть и высушить. А то знаю я вас, опять перед выходом протирать начнете.
— Не извольте беспокоиться, ваши сиятельство, всё сделаем!
Пошел в кабинет. Блин, надо было сказать, чтобы воды в ванну набрал, а то у меня сейчас ощущение почему-то, что я месяц не переодевался. Вот оно до чего доводит, общение в высших сферах.
Дверь открылась и вошел… да точно Прошка сказал — студент. Хоть и одет в партикулярное платье, но на лбу написано незаконченное высшее образование. Крепко сбит, широкоплечий, волосы густые, назад зачесаны. Ну и на лице жидковатые усики и зачатки бороды. И смотрит слегка исподлобья.
— Проходите, присаживайтесь, — пригласил его я. — Рассказывайте, что вас ко мне привело.
— Здравствуйте… ваше сиятельство, — сказал он именно с такой длинной паузой перед титулом, будто сомневался, стоит ли обращаться таким образом. — Я — Семашко, Николай. Мне Винокуров Александр Николаевич написал, что вы можете на работу меня взять и хлопотать о восстановлении в университете.
Вот это новость! И как только добрался и разыскал?
— Вы сейчас должны находиться где-то в Орловской губернии под полицейским надзором? Я правильно помню? Или статус изменился?
Лицо Семашко посмурнело.
— Я… извините, наверное, не надо было приходить… Спасибо за всё, пойду я…
И пошел к двери, вытирая вспотевшие ладони о брюки.
— А ну-ка вернитесь! — рявкнул я. — Пойдете, когда я решу! Что случилось у вас?
— Самовольно оставил предписанное место проживания, не уведомив о том полицию… Я написал Винокурову, спросил совета. Но он не отвечал.
Ибо уже был погребен. От нас был Жиган, он же и собирал деньги на похороны.
— Сбежал, значит? Мо-ло-дец, — я тяжело вздохнул. Как же мне не везет с социалистами, просто диву даюсь. — Что непонятно было в письме Винокурова? Если согласны на мои условия, а именно — никакой политики, ответить, и ждать, когда вызовут. Вроде ничего сложного, да?
— Да. Виноват. Не стоило так поступать… наверное.
— Ага, а еще думать перед тем, как делать. Иногда приводит к поистине замечательным результатам! Ладно, как говорится, фарш назад не провернуть. Больше ничего там не натворили, Николай… — тут я сделал вид, что забыл его отчество.
— Александрович. Но можно по имени. Нет, ничего более не было. Урядник просто… издевался, подговорил пьянчуг, они задирать начали… Вы правы, погорячился. Не буду вас стеснять, пойду…