— Думаю, со временем всё должно вернуться в норму. Только нужно убрать зеркало.
— Сей же час прикажу его выкинуть!
— Ни в коем случае! — я покачал головой. — На свалке его кто-нибудь обязательно подберет и начнет сам облучаться. Я решу эту проблему.
— Так что же с лечением?
В принципе при лучевой болезни помогает переливание плазмы. Но мы еще до такой стадии прогресса не дошли — банально не умеем ее пока выделять. Можно просто перелить Вере кровь. Но толку от этого будет меньше.
— Боюсь, наука еще не имеет ответа на этот вопрос. В Москве доктор Моровский изучает тему облучения икс-лучами, но насколько я знаю, все пока в зачаточной стадии. Подозреваю, что если убрать зеркало, болезнь пойдет на спад. Больше прогулок на свежем воздухе, молочных продуктов… Да лучше, наверное, отправить девочку на воды. Пусть отдохнет, даст бог, полегче станет.
Обычно советуют пить йод — чтобы щитовидка не нахватала изотопов и они не начали облучать изнутри. Но в данной ситуации это уже бесполезный совет — слишком все запущено. Никогда я еще не чувствовал себя столь беспомощным. Даже в будущем лучевую болезнь не очень-то умеют лечить, а здесь…
— Благодарю за помощь, князь, — продолжил трясти мою руку Бобринский.
— Наверное, пока Веры не будет, лучше перегородку заменить…
— Да в этом крыле и жить теперь никому не позволю! После такого!
Чтобы хоть чем-то себя занять нужным, я метнулся за специальным саркофагом для зеркала на завод Яковлева. Инженер уже вернулся из Крыма, выглядел румяным, даже загорел.
— Как ваше здоровье, тезка? — поинтересовался я у Евгения Александровича.
— Вашими молитвами князь! Болезнь ушла, чувствую себя замечательно. Письма насчет авиационного мотора получил, очень оригинально. Обещаю, как только мы закончим испытательные работы автомобильной версии — тут же займусь воздухоплавательной. С господином Жуковским уже списался, планер везут в столицу.
Я даже немного удивился той скорости, с которой Яковлев взялся за дело. Мы еще пообсуждали юридические вопросы по заводу — я теперь, как новый совладелец, должен был перечислить деньги за свой пай и мы решили инвестиции разбить на части.
— Я, Евгений Александрович, к вам по срочному делу, — как только все приличия были соблюдены, озвучил инженеру тему саркофага. — Мне крайне необходим свинцовый ящик с толстыми стенками.
— Какие размеры? — деловито поинтересовался Яковлев, доставая записную книжку и карандаш.
— Примерно двадцать на тридцать сантиметров изнутри. Наверное, толщина стенок ящика — сантиметров семь.
— Сейчас посчитаем, — карандаш замелькал над страницей. — Так, при плотности одиннадцать… ну пусть двенадцать даже… так… объем… Три центнера свинца. Как говорили в одной сказке, это службишка, не служба. Ничего сложного. Ящик, крышка на болтах, уплотнитель… Дам задание, к вечеру изготовят. На ломовом извозчике вывезут.
На службу, и срочно. Склифосовский сообщил, что завтра к нам внезапно приедет император всероссийский. Посмотреть на новые министерства, дать напутствие. Помню, знакомый показывал журнал «Корея» с фоторепортажем, как товарищ Ким Ир Сен несколько часов руководил работой порта, а потом его ценные указания запечатлели на мраморе и повесили на самом видном месте. Может, и нам так сделать? С другой стороны, мрамора жалко.
Короче, все как заведенные бегали и наводили показуху. Но для моего небольшого дельца много времени не понадобится.
— Николай Александрович, одевайтесь, вы со мной.
— Надолго?
— Не очень.
От Мариинского дворца до Мариинского же театра — километра полтора. Пешком минут двадцать, прогулочным шагом. А на экипаже — и вовсе за пять легко доехать. Конечной точкой нашего маршрута Семашко был весьма удивлен.
— Вы собрались в театр? Нужны билеты? Но можно просто телефонировать, нарочный бы доставил. Я знаю, для Николая Васильевича так делал.
— Нет, мы идем осуществлять вашу заветную мечту.
— Никогда не хотел стать артистом. Мне моя работа нравится, я уже подготовил несколько предложений, как вы велели, скоро буду готов…
— Потерпите, Николай, что же вы впереди паровоза мчитесь? Нам сюда, — показал я на служебный вход.
За дверью сидел служитель. Увидев нас, он поднялся. С одной стороны, люди важные, не шантрапа какая, с другой — кого попало пускать сюда нельзя.
— Князь Баталов, к господину Направнику.
— Ваше сиятельство, — поклонился служитель. — Эдуард Францевич предупреждали. Сей минут проведем-с.
Привык дядя к большим чинам. В дни спектаклей здесь от сиятельств, и даже высочеств со светлостями, не говоря уже о превосходительствах и высокоблагородиях, в глазах рябит. Многие желают высказать артисткам лично свое впечатление от высокой силы искусства. Ну и танцовщицам тоже. Потому и не тушуется.
Нас провели по длинным и запутанным коридорам до самой сцены. Оркестр репетировал, и играли что-то весьма знакомое. Сидели на сцене, не в яме. Вот сейчас начнется основная мелодия, точно вспомню! Но нет, застучала палочка по дирижерскому пульту, и недовольный голос крикнул:
— Альты! Данилов! Вы не слышите, что поздно вступаете? Давайте еще раз, с третьей цифры!
И снова заиграли ту же мелодию. Блин, на языке крутится! Ну же! Но веселье оборвалось на том же месте. Данилов теперь поторопился. Хотя как по мне, никакой разницы не было, оба раза играли одинаково.
Пока дирижер распекал неизвестного Данилова, мы встали так, чтобы Направник нас заметил.
— Господин Баталов! Рад видеть вас, — улыбнулся он. — А это тот юноша, о котором вы говорили?
— Да, Эдуард Францевич.
— Отлично. Приступим?
— Почему бы и нет? Николай, вам вон туда, за дирижерский пульт.
— Зачем? — Семашко начал оглядываться по сторонам.
— Вы мечтали о коллективном руководстве? Вот вам группа людей. Все — профессионалы, отлично знают свое дело. У них даже ноты есть. Уберем диктатора, это вас, господин дирижер, — я с улыбкой пожал руку подошедшему Направнику. — И вы сейчас покажете нам, что истинное народовластие не нуждается в единоначалии. Дерзайте! — и я легонько подтолкнул своего обалдевшего помощника.
— Проходите, молодой человек. Наши музыканты вас не съедят, — дирижер взял Николая под руку и буквально потащил на свое место.
Идея продемонстрировать Семашко ошибочность его представлений витала в воздухе. Не помню, от кого я услышал слова «репетиция оркестра», но фильм Феллини вспомнил сразу. Познакомиться с главным дирижером Мариинки Направником, если ты состоишь в императорском яхт-клубе, вообще не проблема, нужные люди нашлись за минуту. Эдуард Францевич — человек, чувства юмора не лишенный, шутку оценил, и вот он уже просит во всем оказывать поддержку юноше.
— Давайте сядем в сторонке, чтобы не мешать, — предложил дирижер. — Идея не нова, но мне интересно, что получится на этот раз.
— А что вы репетировали? Извините, я далек от искусства. Знакомое, но вспомнить не могу.
— «Лебединое озеро». В прошлом году Петипа предложил новую хореографию, в этом сезоне продолжили показ.
Семашко освоился удивительно быстро. Талант. Он не бросился в кавалерийскую атаку, а начал расспрашивать, кто что должен делать. Потом убеждал, что они и без руководителя неплохо справятся, раз знают свое дело хорошо. Музыканты отнеслись к делу несколько скептически, но решили попробовать.
Блин, у меня даже голова закружилась от такой какофонии. Зато Направник хохотал как ребенок. Я бы, наверное, тоже смеялся, если бы понимал, в чем дело. Эдуард Францевич вскочил на ноги и успокоил оркестр и покрасневшего Семашко.
— Спасибо, очень хорошо получилось, — сказал дирижер. — Если заведется еще кто-то похожий, приводите. На такие представления билеты продавать можно.
Всю дорогу назад Николай дулся. Обвинял меня, что выставил его на посмешище. Мол, он вовсе не это имел в виду и всякое такое.
— То, или другое, но в следующий раз, когда услышите о коллективном руководстве, вспомните этот случай. Отдохнули? За работу, товарищи! — засмеялся я, а Семашко скривился, будто лимон съел, услышав революционное обращение.
Встреча Агнесс с Лизой прошла вполне спокойно. По крайней мере, так сказала мне невеста. Сидели, говорили, обедали, пили чай, ели пирожные, играли с малышом. Потом Великая княгиня надарила кучу подарочков, где среди всякой мелочи обнаружился и браслетик. Милая вещица из белого и красного золота с бриллиантиками и изумрудиками. Мелькнула даже мысль позвать Семашко, тот бы сразу оценил, сколько человек и в течение какого времени можно прокормить за такое. Пора вводить унифицированную единицу, предположим, сто едоков в год. Назовем ее по фамилии помощника. Хорошо будет озвучивать цены. Допустим, яхта стоит восемь мегасемашек. А особняк — двенадцать.
Но аристократические посиделки оказались сущей мелочью по сравнению с процедурой перехода Агнесс в православие. Ей сразу выдвинули кучу требований, которые она тщательно записала, а потом показала мне. Да тут от одних постов загнуться можно! А если еще и читать все молитвы, то легче мне стать католиком. Или вовсе в буддисты перейдем, там вроде никаких особых обрядов не надо соблюдать. А ведь люди сейчас простые: сказал священник сто раз прочитать «Отче наш» и триста раз «Богородице, дево, радуйся», и ни у кого фантазии не хватит просто сказать, что всё готово. Будут читать, а если со счета собьются, заново начнут. Насчет последнего не уверен, но не удивлюсь, если так и есть.
Я вспомнил рассказ одной дамы, которая уехала в Израиль с мужем-евреем. Там она выяснила, что ортодоксальные иудеи пользуются какими-то неимоверными льготами, и решила сменить религию. Началось с требования поставить два отдельных холодильника, чтобы мясные и молочные продукты не контактировали. Потом подключился раввин, который мог зайти в любое время и проверить, соблюдает ли женщина все предписанные Пятикнижием ограничения. А их там, мягко говоря, очень много. Она выдержала почти неделю, а потом спросила, за что ей такое, ведь знакомым евреям достаточно устного заявления. Раввин сказал, что за них отмучились их предки, а за русскую бабу никто не страдал. Короче, та дама осталась православной.