А вот попытки поговорить с бастующими не увенчались успехом. Народ неодобрительно косился на мой моднявый вид, лузгал семечки… И только обещание привлечь комиссию из министерства труда для разбора ситуации смягчило протестующих. Уезжали мы с целыми окнами и попорченными нервами.
Настроение не улучшилось и в Совете Министров. Янжул мне начал жаловаться на то, что фабричных инспекторов просто не пускают на предприятия, избивают, было даже одно убийство. Которое расследуется ни шатко, ни валко.
– Что же МВД? Кажется, Сергей Васильевич придерживается ваших взглядов на рабочее движение?
– Он-то придерживается. Но промышленники стакнулись и зашли к Горемыкину. И тот тормозит наше сотрудничество с полицией.
И тут все было плохо.
– Я поговорю с Сергеем Александровичем, – пора было заходить с козырей.
– Было бы неплохо, – покивал Янжул. – Я же со своей стороны помогу с комиссией по военно-медицинскому заводу.
Увы, поговорить с Великим князем на тему рабочего движения не удалось. Телефонировал в Госсовет – секретарь ответил, что не знает, когда его императорское высочество будет на месте. Мои фамилия и должность информации не добавили. Дома и в яхт-клубе тоже. Мне уже не про рабочее движение узнать хотелось, не бывает так, что целый Председатель Госсовета бесследно пропал. Должен кто-то знать, куда пропал такой большой начальник? И я хорошо знаю этого человека. Надеюсь, и он меня помнит. Граф Шувалов нашелся очень быстро.
– Вы разве не слышали? – удивился он. – Все сейчас в Царском. Три часа назад скончался цесаревич.
Глава 9
СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Вчера, на территорiи завода Яковлева, что у Малой Невки, впервые въ мирѣ человѣкъ совѣршилъ полетъ на аппаратѣ тяжелѣе воздуха. Инженеръ Яковлевъ соѣдинилъ изобрѣтенный имъ керосиновый двигатель съ усиленнымъ летательнымъ аппаратомъ, купленнымъ профессоромъ Жуковскимъ у недавно трагически погибшаго пiонера воздухоплаванiя Отто Лилиенталя. Испытанiя получившейся воздухоплавательной машины проводилъ отставной артиллерiи поручик Петровъ. Полетъ едва не закончился трагедией, когда конструкцiя не выдержала внезапнаго порыва ветра и съ высоты въ три сажени рухнула на землю. Пилотъ съ травмами на каретѣ скорой помощи доставленъ въ больницу, его жизнь внѣ опасности. Аппаратъ пролетѣлъ болѣе ста саженей.
ПЕРЕПИСКА ВѢ НОТАХѢ. Первый кто пришлетъ мнѣ собственный маленькiй вальс, непремѣнно интересный, хотя немного, одинъ только мотивъ, – тотъ, клянусь честью, получитъ небывалую признательность. Редакцiя «Почта Амура». Страстной музыкантъ.
Первым делом я, как и предписано во всех инструкциях, уведомил о случившемся начальство. И не для того, чтобы переложить головную боль, а исключительно для вероятного подкладывания соломки. Николай Васильевич узнал о беде с нашим пациентом тоже недавно. Сказал только: «Жду вас», и отключился.
Мне до Моховой и пешком добираться совсем недолго, а на конной тяге – садиться и выходить дольше. Но и за эти минуты я как на иголках был. Чувство большой жопы, закрывающей собой небосклон и стремительно падающей мне на голову, всё усиливалось. Слишком уж гладко шли события в последнее время. Расслабился. А это чревато…
Склифосовский тоже энтузиазмом не лучился. Судя по всему, давление подскочило: лицо у начальника приобрело красновато-синюшный оттенок.
– Вы знаете подробности? – спросил я вместо приветствия, зайдя в кабинет. – Мне ничего не сказали, я и узнал об этом почти случайно.
– Мне телефонировал Воронцов-Дашков, сообщил о несчастье, но на этом всё. И Вельяминов, и Насилов узнали от меня.
– Надо ехать в Царское. Там найдем у кого спросить. Сергей Александрович точно там. Да и другие великие князья. Дурново, Горемыкин – вряд ли откажут.
– Да я готов, собственно, мне только шинель надеть.
Ехали мы до Царского как простая публика, в пригородном поезде. В экипаже все равно дольше бы получилось. А на машине… Нет, пока не готов рисковать подвеской первых Мерсов. Всю дорогу молчали. А что обсуждать? В том, что смерть цесаревича – вовсе не следствие нашей операции, я был почти уверен – выписали то мы его вполне здоровым и бодрым. О чем была запись в больничной карте, которую я вез с собой. Но если нас захотят назначить виновными, то уже ничего не поможет. Спустят всех собак, потом еще добавят.
И в Царском тоже, как и простая публика, сражались за извозчиков. Вернее, я перехватил таксера прямо перед носом у какой-то дамы. Она что-то недовольно шипела мне вслед, но я вслушиваться не стал. Извините, сегодня не до политесов. Погодка, вопреки новостям, глаз радовала – солнышко светит, птички чего-то друг дружке рассказывают, ну и прочее, моменту совсем не соответствующее. Весна окончательно взяла верх над зимой.
На территорию дворца нас запустили без проволочек. И даже дали провожатого, чтобы уж точно не заблудились. А дальше – начались интересности. По дороге нас догнал ливрейный лакей и попросил пройти с ним. Блин, как в кино, Штирлиц идет по коридору и все на него пялятся. Провожатый вел нас какими-то закоулками, темными тоннелями и непонятными переходами. Я вроде не страдаю географическим кретинизмом, но очень быстро перестал понимать, в каком крыле здания мы находимся. На финише нас завели в приемную – а ничем иным это помещение и быть не могло, судя по секретарскому столу и еще одной двери. Лакей нас мигом покинул. Кино продолжается. Понятно, что сейчас мы с кем-то разговаривать будем, но можно было просто сказать? Мы уселись на стулья и продолжили начатое в экипаже обсуждение министерских дел. А что, в такой ситуации про работу только и остается говорить.
– Ходят слухи, – Склифосовский постоянно вытирал пот со лба платком. Явно нервничал. – Что у Горемыкина лежит проект закона о трезвости.
– Серьезно?!
– Нас тоже собираются привлечь. Для обоснования.
На авторитете нового министерства хотят проехаться? А вот хрен им!
– Ну Семашко собирал цифры по смертности связанной со злоупотреблениями. Там все плохо.
– Знаю. И все-таки не верю в сухой закон.
Да когда нас уже примут-то?!
– Я тоже. Справка от министерства финансов о потерях бюджета есть?
– Не знаю, я даже еще не видел черновика этого плана, – Николай Васильевич наклонился ко мне. – Говорят, что проект поступил из Госсовета. От Сергея Александровича.
Вот это сюрприз! Великий Князь ни словом мне не обмолвился об этом. Хотя мы пару раз виделись в яхт-клубе. Правда, все больше мельком.
– С пьянством бороться надо. Но запреты… – я пожал плечами. – Будут варить самогон не только в деревнях, но и по городам тоже. Травиться всякими суррогатами.
– Именно! – Склифосовский опять достал платок. Пот так и лил с него. А ведь он уже совсем не молодой. Зачем такие волнения?
Дабы отвлечь профессора от мрачных мыслей, я начал излагать свои соображения о борьбе с пьянством. Ограничение времени продажи спиртных напитков, плавный подъем акцизов. Ну и всякое замещающее – больше вина, зеленый свет пивоварению. Чтобы не только водку глушили.
– Очень здравые мысли, – покивал министр. – Но прислушаются ли теперь к нам…
– Да что там может быть-то?!
Это китайская пытка ожиданием меня порядком достала.
– Какие-то послеоперационные осложнения, – тяжело вздохнул Николай Васильевич.
– Тогда бы его срочно доставили к нам! Ничего не понятно…
Мурыжили нас почти час. Никто не заходил, чай не предлагал. Да что там, даже воды стакан никто не поднес! Гады! И за дверью никаких звуков не раздавалось. Наверное, решают, что с нами делать, не иначе. Уж лучше бы выгнали, честное слово.
Обсудив все, что можно мы впали в какое-то оцепенение. Молчали уже минут двадцать – разговоры даже про работу бесконечными быть не могут. И я погрузился в то самое состояние медитации, которому меня обучил Ли. И вновь попытался вспомнить хоть что-то про изониазид. И вроде ничего нового, кроме непонятно откуда взявшегося запаха крепкого табака, а потом в памяти всплыл старый советский лозунг про каплю никотина, которая убивает лошадь.
– Господа, ваша авантюра привела в итоге к гибели наследника престола, – ронял свинцовые слова Николай.
Я молчал, следуя недвузначным инструкциям Склифосовского. Да и смысл перечить императору, если точно видно, что слушать он сейчас согласен только самого себя?
Завели нас минуты три назад, и всё это время мы внимали потоку черного пиара в исполнении господина Романова. Ничего выдающегося, так, обычный треп, но важно ведь, кто говорит. И смотрел он всё время только на меня, стоящего за правым плечом Николая Васильевича. То есть, поначалу мы рядом были, но потом он ступил немного вперед, прикрывая меня. Не помогло. Присутствовавшие на экзекуции Сергей Александрович и Дурново не вмешивались. Великий князь, может, и посылал телепатические лучи поддержки, но у меня сегодня с приемом мыслей на расстоянии беда. Впрочем, он пару раз ободряюще кивнул, когда никто не видел.
Зато наконец-то мы узнали обстоятельства смерти Георгия. Пришлось вычленять из кучи обмолвок и высокопарной брехни, но кто знает, тот поймет. И снова, как и в реальной истории, велосипед. Как выяснилось, накануне они с адъютантом вопреки всем нашим инструкциями слегка усугубили, потом утром продолжили, после чего младший брат императора внезапно понял, что его физические кондиции позволяют совершить велосипедную прогулку. А ну как же! От чахотки вылечили, можно дышать полной грудью и ни в чем себя не ограничивать.
И всё было хорошо, пока он не решил спуститься на велосипеде с небольшой горки. Как пишут в протоколах, потерял управление и упал, ударившись о дерево левым, блин, боком. Даже не правым. Тут понабежали помощники, подняли, и понесли в жилые помещения. Туда пришел дежурный доктор, который не заметил при осмотре сломанное ребро. Порекомендовал обезболить ушиб кокаином и приложить лед. Через час наследник благополучно заплохел и был осмотрен повторно. Перелом шестого ребра обнаружили, но к предыдущим действиям добавили тугое бинтование. Больше ничего. Легче не стало, и только с третьего, господа, раза додумались до икс-лучей. Гемопневмоторакс. Кровь в плевральную полость лилась ручьем. Думали, решали, совещались. Когда поставили дренаж, было поздно. Вытекло порядка двух литров крови. Вероятно, началось диссеминированное внутрисосудистое свертывание, что ситуацию не улучшило, кровить начало только интенсивнее. Нет, в почти труп честно перелили означенные два литра цельной крови, но было уже поздно. Глаза закрыли за четыре, блин, часа. Специалисты, конечно, сказать нечего. И никто не догадался пригласить тех, кто лечил цесаревича и оперировал его. А теперь мы виноваты. Вернее, я.