е», кстати, в который я в прошлый раз заселялся. А что, Унтер-дер-Линден, комфорт, безопасность. Уж не знаю, известно ли акулам пера мое временное место жительства, но из унитаза никто не выглядывал и в дверь не ломился.
Мы с Агнесс даже пошли прогуляться. Вышли, правда, со служебного входа, хотя возле главного вроде никто не притаился. Но береженого… Мне уже хватило внимания на сегодня.
Душновато в городе в середине лета. Жара, осадков не было, согласно сведениям от портье, больше двух недель. Но мы шли неспешно, осваивались. Я в прошлый раз всё как-то на бегу, а вот сейчас можно и спокойно погулять. Мне спешить некуда, следующий пункт вояжа, Париж, только через неделю. Сорбонна ждет. Надеюсь, там удастся встретиться с Мечниковым.
Короче, вели мы себя как обыкновенные туристы: глазели по сторонам, пялились на достопримечательности, и ели вредную, но очень вкусную еду – рульку, колбасы… Ну и пиво. Куда без него в Германии? Погуляли, да и вернулись. И легли спать в кровать размера двойной кинг сайз.
А утром я только глянул на заголовки газет, и мне стало немного не по себе. Потому что в нескольких, хоть и не самых авторитетных, появилось утверждение, что якобы князь Баталов, херфоррагендер руссишен хирург, в речи, произнесенной в клинике Шарите, потребовал предоставить ему протокол вскрытия руссише кайзерин Александры, урожденной принцессин Аликс Виктория фон Гесссен унд бей Рейн. Еще и фотку мою тиснули. Там где я потрясаю рукой. И ведь поймали ракурс! И всем уже пофиг, что это я просто показывал в сторону доски во время лекции. Скандал!
И что, мне теперь отправлять телеграмму в министерство двора, мол ничего такого я не говорил? Впрочем, думаю, если надо будет, посольские и сами со мной свяжутся, недаром своего представителя приглядывать отправили. Что Данилов там случайно рядом проходил, потому что в Шарите его тетя троюродная лечит рожистое воспаление на ноге, не поверю никогда.
На третий, что ли, день пребывания в столице Германии, случилась знаменательная встреча. Вернулись мы с Агнесс с послезавтраковой прогулки, довольные возможностью ничего не делать для добычи пропитания и продления медового месяца еще на какое-то время. Из Берлина я пока никуда, потому что «Байер» должен как раз завтра прибыть и сообщить о состоянии дел с фабрикой под Питером. А то я уже даже немного переживать начал: про лекарство скоро станет известно и мелкие партии вроде производятся, а вот про отечественный заводик, где у меня доля – ни слухом, ни духом. Даже Келер ничего не пишет, будто воды в рот набрал. Впрочем, я сейчас в опале, понять можно – лучше дистанцироваться, а то неизвестно чем все обернется с герром Баталовым. Николай – злопамятный, может начать рушить все, что было создано в Москве и Питере. Клинику Романовского, завод Байеров, новую фабрику с Келером. Думаю, на скорую рука не поднимется, но вот княжеского достоинства вполне могут лишить. Вот выяснится, что в процессе получения были допущены ошибки – и все, ауфвидерзейн, «ваша светлость».
Стоило нам вернуться в отель, как меня сразу окликнули:
– Герр Баталофф, вас ожидают, – портье показал на сидящего у столика в фойе мужчину.
Ладно, на журналиста вроде не похож, с карандашом наперевес в атаку не бросается, о судьбе покойной кайзерин не вопрошает. Почему бы и не встретиться? Агнесс пошла к лифту, а я, соответственно, к встающему из кресла посетителю.
Низенький, худощавый. Костюм скромный, скоро можно будет сказать, что сильно ношеный. Внешность скорее семитская, что-то в этом носе есть такое, ближневосточное. Лицо бритое, волосы гладкие, на висках немного седины в шатенистый окрас затесалось. Глаза… блин, умные. Лет сорока, наверное, может, и больше. Довольно обильный загар оценить точнее не дает.
– Извините, что отрываю вас от дел, господин Баталов. Позвольте представиться. Хавкин, бактериолог.
По-русски сказал, с легким оттенком того самого знаменитого одесского акцента. Впрочем, может, и показалось. Вот «р» у него вполне себе британская, похожая больше на «ж». Но не как англичайники, а именно как иностранцы произносят, следуя правилам. Ладно, какое мне дело до акцента? Я и сам на всех языках со средне-русским прононсом разговариваю.
– Владимир Аронович, рад встрече, – искренне произнес я, пожимая протянутую руку.
Смутился он, что ли, когда я его по имени-отчеству назвал? Рука замерла даже по пути к карману, но всё же он вытащил визитку – скромную, на плохоньком картоне. Но я ее сохраню, это покруче фотографии с кайзером и всех медалей, что на меня навешали Романовы. Королей до хрена, а победителей карантинных инфекций, да не одной, а двух – единственный экземпляр. Ученый, спасший от чумы и холеры сотни тысяч человек. Практически единолично.
Свою визитку в ответ я тоже дал. Местную, в Вюрцбурге печатал на немецком. С перечислением титула фюрста, то бишь князя, и профессорского звания. И этим здорово смутил бактериолога.
– Я… не ожидал, честно сказать, даже не подготовился к встрече. Совершенно неожиданно узнал, что вы в Берлине. Доктор Вирхов любезно подсказал ваш адрес. Я и зашел, так сказать, наудачу. Портье сообщил, что вы скоро вернетесь. Может, в ресторан? Знаете приличный неподалеку?
– Владимир Аронович, тут при отеле есть свое заведение – пойдемте туда?
По тому, как Хавкин пристально изучал цены в меню, при этом невольно поглаживая сюртук над карманом с портмоне, будто собрался считать остаток наличных средств, я понял – с финансами у бактериолога дела обстоят не лучшим образом. А ведь в газетах писали, что лично королева Виктория наградила Хавкина одним из высших орденов, Орденом Индийской империи. Наверняка там идет в довесок нехилая премия. Что же у него так тухло с деньгами, что приходится ходить в потертом костюме?
Кроме того, как оказалось, Хавкину еще и не всё есть можно – хорошо, что не стал искать кошерную пищу. Впрочем, в Бомбее ее вряд ли кто мог предоставить. Да и в Берлине придется постараться.
– Заказывайте, всё запишут на мой счет. И даже не возражайте, – отмел я сразу все попытки доктора сопротивляться. – Тот, кто победил самую ужасную болезнь за всю историю человечества, достоин, чтобы все заведения европейского общепита, вообще, все – кормили его до конца жизни бесплатно. Ну и поили тоже.
Хавкин тут же отшутился на тему того, что самая страшная эпидемия нынче – это как раз сифилис. И памятник надо ставить нам с Романовским. Вот так, перешучиваясь, мы дождались закусок и аперитива.
Разговор как-то потихоньку свернул в сторону учебы моего гостя в Одессе, и я понял, что вот сейчас, очевидно, будет озвучена и причина нашей встречи. Ведь он пришел ко мне не ради перекуса. И не для обмена любезностями.
Не спорю, Владимир Аронович – отличный собеседник. Эрудированный, остроумный. Про Индию рассказывает так, что кажется, вздумай он издать это в качестве книги, Киплинг получит неслабого конкурента.
– Я считаю, что правильно сделал, уехав из России, – сказал он после рассказа о Мечникове. – Там у меня просто не было будущего. Разве что через крещение, а я не хотел предавать веру своих предков.
– Искренне сочувствую. Считаю, что там вы могли бы принести огромную пользу. Вы слышали о сети пастеровских станций, которые учредили во всех губерниях? Там работы – непочатый край. Пришлось для начала даже студентов отправлять, чтобы побыстрее запуститься.
– Нет, не слышал. Извините, просто отечественные новости в Индию не всегда доходят быстро… Да и работы там – не до российских событий порой. Как вам удалось получить из бюджета финансирование? Это же… Я не посчитаю сразу, сколько надо денег…
– Из собственных средств оплатил, – признался я. – Потом еще подключились дарители. Удалось даже императора сподвигнуть на сумму, равную моим затратам.
На лице Хавкина появилось удивление. В его мирке Романовы ни на что, кроме как на угнетение народа, сподобиться не могли.
– И сколько же составили… расходы?
– Мои? Полмиллиона примерно.
– Это… неожиданно, – удивился Хавкин.
– А мне что, деньги в бочках солить? В гробу карманов нет. Я бы, кстати, и о ваших вакцинах поговорил, чтобы организовать поставки. Я напишу Склифосовскому, министр такие вопросы решит. Если вы не против, конечно.
– Конечно, буду ждать от него известий! Но ваш поступок! Очень благородно! Позвольте пожать вашу руку! – возбудился мой гость. – Это, знаете… Почему вы не предали это огласке?
– Зачем?
– Знаете, здесь тоже есть люди, которым небезразлично будущее России. Я мог бы организовать вашу встречу…
Ну вот мы и добрались до сути нашей встречи. А я то себе навоображал…
– Что за люди?
– Скажем так, левых взглядов.
– Марксисты?
– Скорее социалисты. Есть анархисты, трудовики…
Хавкин явно себя чувствовал «не в своей тарелке». Видимо, не приходилось ему раньше работать эдаким «сводником».
– Что же им от меня надо?
– Думаю, участия в их проектах, – бактериолог начал мять в руках салфетку. – Мне, право дело, неловко, что я выступаю посредником в таких вопросах. Но меня настоятельно попросили. Интерес к этой встрече проявляют и в Лондоне.
Ага, вот мы добрались и до сути. Хавкин работает на англичан – это известно. Ой, зря Аронович еще и в политику полез… Но мне стало любопытно. Кто этот главный кукловод?
– Знаете, Владимир Аронович, пожалуй, соглашусь. Только я здесь пробуду… да, три дня еще. После этого мы уезжаем. Если ваши конфиденты пожелают встретиться, то пусть найдут меня в Париже. Отель Сен-Андре-Дез-Ар.
Глава 16
ОДЕССА. Въ послѣднее время въ Одессѣ встрѣчаются въ обращенiи, как сообщаютъ мѣстныя газеты, фальшивые серебряные рубли чекана 1879 года. Они до того отчетливо сдѣланы, что почти невозможно отличить ихъ отъ настоящихъ. Лишь звонъ фальшиваго рубля не такой, какъ у настоящаго. Кромѣ того, надпись на ребрѣ сдѣлана грубо и въ словѣ «пробы» допущена въ буквѣ ы ошибка. Первая часть буквы, въ формѣ мягкаго знака, похожа на французское L.