– Здравствуй, любимая, – поцеловал я жену, вышедшую меня встречать. – Как ты тут? Не убила кого-нибудь из горничных? Не придется вывозить тело?
– Может, завтра, – засмеялась Агнесс, и я получил ответный поцелуй. – А ты? Как там казнокрады?
– Воруют потихоньку. Кстати, ты видела Николая? Где этот лодырь?
– Так он простыл, лежит у себя в комнате. Пьет теплое молоко с медом, дышит над чугунком с вареной картошкой.
– Похоже, злой волшебник украл у всех обитателей этого дома знания о наличии лекарств. Ладно, пусть накрывают к обеду, я переоденусь пока. Потом зайду, посмотрю, до чего доводит народная медицина.
Собрал после приема пищи саквояж, пошел к помощнику. В его комнату я заходил редко. В последнее время вообще перестал. Если сильно захочется подискутировать на бесполезные темы, то и без него собеседников найду.
– Ну-с, Николай Александрович, долго работу прогуливать собираетесь?
Семашко выглядел печально. Красные глаза, бледное лицо.
– Еще пару дней, что-то сильно прихватило, Евгений Александрович, – помощник закашлялся противным сухим кашлем, когда процесс облегчения не приносит, одни мучения. – Здравствуйте, кстати.
– И вам не хворать. Давайте, садитесь, послушаю вас.
Пока Семашко раздевался, я подошел к столу, посмотрел, что там в стопке книг. Пирогов, «Вопросы жизни», клинические лекции Боткина, Вирхов, «Медицина и теория эпидемий». Виллерме, Вальрас, первый том «Das Kapital», куда ж без него. Экономика и медицина. Не прекращает работать над своей революцией. Похвально. Так, а что это за журнальчик? «Новое слово». Солидное издание, на четыре сотни страниц с лишком. Редакция, подписка. Содержание за прошлый год. Ну, тут всё ясно, марксизм не прет наружу, но чувствуется. К стене пришпилена вырезка из газеты про «невиданной красоты и мощи фейерверк, явившийся апофеозом великолепной свадьбы князя Баталова». Помню, могём. Зря, что ли, китайских специалистов приглашал? Четыре вызова пожарной бригады от соседей – это вошло в легенды питерских огнеборцев.
– Как умудрились подхватить болезнь?
Семашко замялся, потом все-таки раскололся:
– Обливался холодной водой. А ведь до этого нырял в прорубь на Крещение – никаких последствий.
– Вы же неверующий?! – удивился я.
– В целях укрепления организма. Закаливаюсь.
– Оздоровились по самое не могу.
– Как вы изволили выразиться? По самое не могу?
Я выругался про себя. Так и прут из меня анахронизмы.
Послушал, чем дышит помощник. Одышка в покое, двадцать шесть. Не катастрофа, но мне для такого надо на колокольню Исаакия бегом взобраться. Экскурсия правой половины грудной клетки уменьшена, голосовое дрожание там же усилено. Перкуторно – притупление звука. Ну и дыхание жесткое, ослаблено, влажные мелкопузырчатые хрипы, плюс сухие. Температура – тридцать восемь ровно.
– Бронхопневмония, Николай. Знакомо ли вам это слово? Встречается в сочинениях Фридриха Энгельса?
В ответ я услышал новую порцию надсадного кашля.
– Вам бы только высмеять чьи-то убеждения. Я уже начал пить стрептоцид.
– Похвально. Надо было с самого начала, вместо чугунка с картошкой. Может, помогло бы.
– А если это обычный бронхит? Обойдется?
– В переводе на общечеловеческий – скорее всего, туповатый начальник ошибся, а у нас типичная ерунда?
– Это как?!
– Все болезни, товарищ Семашко, делятся на ерунду и крах. Первое лечить незачем, само пройдет, а второе – бесполезно, потому что уже поздно. Собирайтесь, поедем фотографироваться под икс-лучами.
Спасибо профессору Рентгену за эпохальное открытие – с его помощью доказать свою правоту в клинических разборках иногда становится намного проще. Правосторонняя бронхопневмония во всей красе. Подарю потом Семашко. Фотография четырнадцать на семнадцать дюймов, с наивной надписью «На память». А пока лечить надо. Не нравится он мне, какая-то чуйка свербит, что кончиться это может не совсем хорошо. А Николай нужен не только мне. Надежды через несколько лет, когда наберет нужный вес, обрастет связями и переболеет болезнью левизны, пропихнуть помощника на свое место, а потом и выше, никуда не пропали. Пусть работает, ему это нравится. А помрет молодым и красивым, оставив после себя непонятные прожекты, так никто и не узнает, какой потенциал был у этого юноши. А тараканы в голове – так у кого их не бывало по молодости?
– Агнесс, любовь моя! – я позвал супругу, изложил ей проблему. – Найдите ему сиделку, а лучше медсестру. Обеспечить уход. Комнату пусть уберут и проветрят. Я… скоро буду. Экипаж забираю.
И поехал к военным, которые творят вместо меня лекарство, что разделит медицину на «до» и «после». Места знакомые, я тут много раз шороху наводил. Думаю, кое-кто уже начал надевать подгузники к моему приезду. Никого не бил даже, ни одного человека не посадил. Убеждаю по мере сил и возможностей. Я же не главный начальник, так – консультант. Пенициллин нам всем нужен, а эти не очень ответственные люди продолжают надеяться на помощь потусторонних сил. Мол, если не соблюдать установленные правила, то может и пронести. Пронесет, конечно, добежать не успеете. Ведь я, такой нехороший, не предупреждаю заранее, и нещадно штрафую. Систему поощрений я творчески развил, и теперь совершенно негуманно в передаче личных финансов участвует и руководитель провинившегося. По двойному тарифу.
Лаборатория занимается тем же, чем Антонов в одно лицо мучился. Рутинной и совершенно нетворческой деятельностью: немного изменить условия, произвести опыт. Та же петрушка с другими штаммами. Результат записать, повторить с несколько измененными условиями. Вколоть кроликам. И опять по кругу.
Нельзя сказать, что всё плохо – даже сумма штрафов неуклонно снижается, что меня радует несказанно. Оборудование нормальное завезли, до ума его почти довели, сотрудники уже не смотрят на всё это с немым вопросом в глазах «А что с этим делать?». Увы, пока стабильной культуры плесени как не было, так и нет. Вернее, не совпадают эффективность и долговечность. По отдельности есть, а вместе не срастается.
Заведующий лабораторией встретил меня как очень высокое начальство: изменил цвет лица на помидорный, и начал есть глазами, вытянувшись во фрунт. А ведь не по объявлению набрали, доктор медицины, специалист по плесеням, грамотный, исполнительный. Но раболепство это не вытравить просто так. Я уже даже бороться не пытаюсь. Взрослые люди, а все изображают персонажей рассказа Чехова про толстого и тонкого.
– Георгий Севастьянович, давайте быстренько доклад. Я тороплюсь.
Да, знаю, мне с нарочным еженедельно присылают. Но когда сюда приезжаю, всегда выслушиваю устную версию. Мало ли что могли пропустить, а на словах потом скажут. Да и поддерживать репутацию людоеда приходится.
Послушал, покивал с задумчивым видом. Резюме: мы на правильном пути, но когда финальная точка, сказать не можем. Как и ранее.
– Отмерьте-ка мне двадцать доз, – как можно безразличнее сказал я, предварительно задав пару-тройку вопросов по отчету.
– Э-э-э-э-э, – завис завлаб.
Согласно мной же утвержденному перечню правил и запретов, я пытаюсь грубейшим образом нарушить кучу приказов.
– Для клинических испытаний на добровольце, – добавил я.
– Но надо оформить подобаю…
– И вы мне предлагаете это сделать? – спросил я, вызвав еще большую интенсивность пунцового окраса лица завлаба. – Пришлете нарочного с бумагами. Протокол оформим потом, по результатам.
И через двадцать минут я уже ехал назад, а секрет государственной важности лежал рядом со мной в невзрачном пакетике из оберточной бумаги. Злоупотребляем служебным положением. Власть, как известно, развращает. А абсолютная власть… Но это я, слава богу, проверить не могу.
Нас вызвали к императору. В смысле, меня и Склифосовского. Точнее, наоборот. Но мое присутствие оговаривалось. Вызов привез специальный фельдъегерь, важный и серьезный. Видел его через открытую дверь кабинета. Нам предлагалось сделать это буквально на следующий день после получения. Самое странное – причина визита не указывалась. Прибыть, и всё тут.
– Может, погонят нас с этой службы? – выразил я робкую надежду. – Скажут «спасибо, братцы, отечество в ваших услугах более не нуждается», и отпустят?
– Для такого в дворец не зовут. Какой-нибудь лакей сообщил бы об отставке, – резонно заметил Николай Васильевич. – Так что скажите камердинеру, пусть ордена чистит получше.
Высочайшего приема мы ждали недолго. Минут двадцать, для императорской приемной почти мгновенно. Вместе с нами ожидали лейб-хирурги Гирш и Вельяминов. Считай, консилиум собрали. Ладно, мне не страшно и даже привычно. Хотя придворные медики молчали, равно как и мы. Не то место – императорская приемная, чтобы лясы точить.
Позвали, провели. Его Величество милостиво встал нам навстречу и удостоил демократичным рукопожатием. И даже позволил нам сидеть во время беседы. Наверное, в память о давнишнем случае со спиной министра. А остальным за компанию привилегия досталась.
– Господа, я пригласил вас обсудить здоровье нашего любимого брата, наследника-цесаревича. Георгий как-то сообщил, что князь говорил о некоей возможности лечения чахотки. Что вы можете сказать?
– Государь, коль скоро речь идет о таком лице, мы не можем никак подвергать его жизнь опасности, – начал Николай Васильевич. – Тогда как один из самых перспективных методов, которые можно предложить, весьма рискованный. И до сих пор не испытан. Считаю, что стоит остановиться на иных способах, не таких опасных, хотя и чуть менее эффективных.
– В чем заключается опасный метод?
Ого, самодержцу захотелось деталей! Их есть у меня!
– Для этого предлагается рассечь ребра у грудины, – я нарочно утрировал, чтобы не лезть в дебри, – получить доступ к главному бронху, поставить там клапан, который позволит пораженному участку спасться и прекратить участвовать в дыхании. Таким образом больное легкое получит передышку, что может способствовать выздоровлению.