Ну и всё, мне здесь делать нечего. И уж точно не с полицией общаться. Не по чину для них князя и превосходительство беспокоить. Даже причину придумывать не надо – скажет тот же Максим, который дворецким у меня, что некогда барину, вот и весь разговор.
Пойду спасать семейное счастье. Оденусь сначала только, а то негоже в халате и тапочках медицинскую помощь оказывать. А жены нет. Помчалась опекать террористку в неглиже. Ничего, сейчас доберусь до места основных событий, быстро порядок наведу.
В флигеле собралась кабы не половина обитателей дома. Этих я моментально разогнал, оставив только парочку делегатов связи: мало ли что понадобится, будет кого послать. Из своей комнаты выглядывал Семашко. Секретное лекарство пошло на пользу, завтра у нас запланирован контрольный снимок. Выздоровел, можно сказать.
– Николай, в смотровую, будете ассистировать.
– Я тоже могу! – вспомнила свое медицинское прошлое жена.
– Конечно, сейчас оденешься и сможешь приказать поставить самовар.
Агнесс обиженно фыркнула, но не ответила ничего, ушла.
– Кто это, Евгений Александрович? – спросил Семашко, закрывая за собой дверь в смотровую.
– Ваша в некотором роде коллега. Юная террористка в компании со сбежавшими дружками разбила окно и покушалась тем самым на жизнь ни в чем не повинных рыбок. В вашем любимом аквариуме – свою злость на «каблучество» я решил излить на Семашко, пусть тоже страдает. – Зачем-то еще из револьвера палить начала. Охрана ее подстрелила, и вот мы здесь. Куда хоть ранили, мадемуазель?
Я подошел к кушетке, попытался заглянуть в лицо «милашке». Отворачивается!
– В… спину… – глухо ответила злодейка.
А как тут еще ответить? Рана, судя по дыре в одежде, чуть ниже указанной локации.
– Николай, помогите ей раздеться, я пока руки помою. Посмотрим, где находится спина по мнению нынешней молодежи.
– Я не буду раздеваться перед мужчинами! – запыхтела раненая.
– Вы где здесь мужчин увидели? – удивился я. – Мы – медицинские работники. Врач и, скажем, почти врач. Чуток не доучился. Ничего нового для себя увидеть не ожидаем. Николай, я жду.
Семашко наконец начал стаскивать с девчонки пальтишко. Для чего пришлось ее пошевелить. Естественно, радости это раненой не принесло. Застонала, выругалась.
– Вы, если не умеете, не беритесь, – не выдержал я издевательства над обсценной лексикой. – С таким ударением этого ругательства не существует. Лучше уж выражайте эмоции междометиями.
– Больно же! – крикнула девица.
– Терпите. Мой помощник почти закончил. Вот, отлично. В угол бросайте, Николай. Ботинки снимайте, нечего тут грязь развозить. Тоже на выброс только. Так, теперь платье вверх поднимаем…
– Как же вам не стыдно! – запричитала террористка.
– А каким образом мне вам помощь оказывать? – удивился я. – Наощупь?
Открылась дверь, я оглянулся. Агнесс пришла.
– Дорогая, не поможешь раздеться своей протеже? А то ей не нравится, что это делает Николай.
Жена вздохнула, и одним движением задрала девице платье вместе с нижней юбкой наверх. Ну вот, теперь точно понятно, куда девчонке прилетело.
– Разрезайте панталоны, – безадресно указал я.
На свет начала появляться белая попка. Сейчас ее высокопарно называют афедроном.
– Готово, – через минуту сообщила жена, предоставив мне для осмотра худосочные телеса революционерки.
– Ну вот, Николай, полюбуйтесь, до чего доводит экстремизм. Ваша коллега получила боевое, скажем так, ранение, прямо в левую ягодицу.
– Я всегда выступал только за ненасильственные методы! – вспылил Семашко.
– Ага, конечно. Сегодня прокламации раздаем, завтра для революции банковскую карету ограбим. Ну там попутно казачков прибьем, но прислужников кровавого режима не жалко.
А послезавтра малолетних детей в подвале пристрелим, а то они не от тех родились – эту мысль я уже озвучивать вслух не стал.
– Вы нашего товарища на каторгу отправили! – подала вдруг голос террористка.
– Это Винокурова, что ли?! – удивился я.
– Его! А он доктором от бога был, бедняков бесплатно лечил, стольких людей спас.
– Ваш Винокуров брата зарезал! За это и отправился на Сахалин. И я так понимаю, по дороге сбежал и даже успел вам телеграммку послать, не так ли?
Террористка отвернулась, тихо буркнула – Это все ложь! Провокации охранки. Брата он не убивал!
– Ладно, это все лирика, – пожал плечами я. – Вас там не было.
Вот сейчас все брошу и займусь тем, чтобы распропагандировать эту дуру. Оно мне надо?
– Итак, что мы видим? – я повернулся к Николаю.
– Пулевое ранение в нижний латеральный квадрант левой ягодичной области – тяжело вздохнул Семашко – Ближе к границе с медиальным. Ранение неглубокое, пуля визуализируется непосредственно в раневом канале.
– Ваши действия?
– Удаление инородного тела из раны, обработка антисептиком, повязка…
– Садитесь, двойка вам. По стобалльной системе оценки. Очень скоро вы после таких действий получите гнойное воспаление и вынуждены будете удалить довольно большой объем тканей. И тем самым доведете пациентку до инвалидности. Или похороните ее, это как повезет. Что забыли, товарищ революционер?
– Первичную хирургическую обработку раны, – обиженно пробормотал мой помощник.
– Кстати, вспомните топографию этой области, и сообщите нашей гостье… Как вас зовут, юная любительница пострелять ночью по сатрапам?
– Я вам не скажу! – очевидно, новость о несерьезности ранения придала девчонке храбрости.
– Вот ведь фантазерами были ваши родители. Сообщите госпоже Явамнескажу, что ее ожидало бы, будь у охранника револьвер чуть мощнее?
– Ну, возможно повреждение седалищного нерва… наверное…
– И нижней ягодичной артерии заодно. Похоже, топографическую анатомию вы променяли на Маркса, Николай, а? С сегодняшнего дня запрещаю вам читать что угодно, кроме учебников. Вы не забыли, на чем я специализируюсь?
– Помню… Вы – ученик покойного профессора Талля.
– Так вот, в память об Августе Петровиче вы экзамен по топанатомии сдавать будете мне. Пока я знаний даже на двойку не вижу. Их просто нет. Первая попытка – через месяц, тридцать первого марта. Не забудьте напомнить! Мой личный помощник – безграмотный студентишка! До чего я дожил!?
Вот чем его брать надо было! Стыдно парню, стоит красный весь, чуть не плачет. А вот нечего тут дас капиталом дом засорять!
– Я выучу, Евгений Александрович. И сдам. Обещаю.
– А куда же вы денетесь? Чего стоим? Кого ждем? Извлекать пулю из ягодицы я за вас буду?
Когда закончили, я начал думать: а дальше что делать? Вариант «одеть, обуть, и дать пинка (зачеркнуто) денег на извозчика» я не рассматривал. Таким макаром девица подумает, что ничего страшного в терроризме нет, и можно спокойно стрелять и взрывать направо и налево. Оно понятно, что с таким количеством мозгов она долго не проживет, но там ведь еще друзья-приятели, соратники по борьбе со всем плохим за всё хорошее.
И я решил оставить это дело специалистам. Утром придет Гюйгенс, с ним и подумаем. А пока надо срочно в постельку. Вон, молодая жена зевает уже. Спать, что ли, собралась? Это непорядок!
– Николай, барышне в мышцу морфия. Десять… нет, двадцать миллиграмм.
Сейчас перетащат ее во флигель, нечего ей в смотровой делать. Там в свободную каморку, а до утра за ней Жиган присмотрит, чтобы девчонке никакие фантазии в голову не приходили, даже если очнется. А я – как и намечал, читать повесть про штукатура. Или слесаря? Неважно, мне в мою спальню, а там разберусь.
Снилась мне кафедра туберкулеза. Старое здание, толстые стены, большие окна. Много стендов со всякими напоминалками, изготовленными еще в докомпьютерную эру, от руки. Я понимаю, что к занятию не готовился, учебник не взял, а потому лихорадочно читаю про милиарный туберкулез. Картиночки, рентгенограммы, видно, что студенты за зачет старались. Я дохожу до слова «Лечение», написанного зеленым шрифтом с виньеточками. Вот, сейчас узнаю! Но кто-то меня отталкивает, и текст проносится перед глазами скоростным поездом. Ничего не запомнил. Да что ж ты! Я возвращаюсь к стенду, но там уже не про болезнь, а «В. И. Ленин о борьбе с туберкулезом». И рядом с изображением калмыка портрет Николая, тот, хрестоматийный, сидящего в кресле солидного дядьки с бородкой, три четверти. Семашко вдруг поворачивается и протягивает мне книгу, подмигивая. «Das Kapital».
Чтоб ты обосрался со своим Марксом! – успеваю подумать я, и просыпаюсь. Весь разбитый, измученный…
Пять утра, а на желание поспать – ни намека даже. Агнесс посапывает рядом, закутавшись в одеяло. Разбудить ее сейчас? Нет, пускай спит, утренний сон – самый полезный. Пойду-ка я в зимний сад, посижу. Может, сон в руку? Удастся вспомнить, что там на стенде было написано? Сейчас бы, как тогда, когда лекцию про пенициллин записывал, но Ли на все мои подкаты отвечал одно и то же: ты оттуда не вернешься.
Свежо в зимнем саду. Агнесс решила, что начнет заниматься посадками и облагораживанием ближе к лету. А сейчас вокруг пусто и спокойно. Сделал короткий комплекс упражнений, так, кровь только погонять, и сел на циновку. Если правильно дышать и очистить мысли от мусора, то неудобства от жесткого сиденья никакого не ощущаешь. Вот примерно как тот махатма на картине Рериха, парящий в воздухе над снегом.
Хорошо стало, спокойно, и вроде как даже опять тот коридор из сна увидеть удалось. Но сколько я ни блудил вдоль стендов, искал формулу лекарства, ничего не получалось. Одни размытые пятна. И уходящий вдаль проход, без конца. Только когда я возвращался, вдруг прогремел гром.
Открыл глаза. В трех шагах стоял Гюйгенс и что-то мне говорил наклонившись. Я проморгался, медленно встал. Получается, Андрей Михайлович выкинул меня из медитации. Может, стоит еще раз попробовать чуть позже?
– Здравствуйте, Евгений Александрович. Извините, кажется, я вас потревожил.
– Который час?