Гюйгенс достал часы из жилетки, открыл крышку.
– Семь тридцать.
Ого, сколько я медитировал. И ничего! Прямо злость взяла.
– Ничего, значит, судьба такая, – ответил я, вставая и отряхивая колени. – Что у вас?
– По ночному происшествию хочу доложить, – Андрей Михайлович достал записную книжку.
– Уже успели? Когда хоть?
– Успел. Там много усилий прилагать не пришлось.
– Надеюсь, вы…
– Евгений Александрович! – слегка обиженно замахал руками Гюйгенс. – Физическое воздействие, это для тех, кто работать не умеет. Бывают, конечно, всякие ситуации, когда на разговоры времени нет, в бомбе фитиль тлеет, но это не такой случай. Прекраснодушная, извините, дурочка, своего там ничего нет в голове. Пушечное мясо, как выражаются армейские. Шадрина Екатерина Харитонова, восемнадцать лет, из мещан. Прибыла к нам три дня назад из Саратова. А вот спутник ее гораздо интереснее. Некто Аргунов, Андрей Александрович, тридцать лет, из дворян. Руководитель… сейчас, название… вот, «Северный союз социалистов-революционеров». В настоящее время переезжают из провинции в обе столицы. Так сказать, дар провинции столицам. Революционный.
– Адреса, состав?
– Всё есть, – помахал блокнотом Гюйгенс. – Девчонка от скуки подслушивала беседы старших товарищей. Она, оказывается, влюблена в этого Аргунова.
Ну, понятно. Такое у революционеров сплошь да рядом. Еще и спят с малолетками.
– Немедленно телефонируйте Зубатову. Всех ему отдавайте, пусть забирает.
А ведь у Сергея Васильевича передо мной должок теперь.
– А Шадрина? Говорят, Агнесса Григорьевна очень за нее переживала. Будет ли удобно…
– Подлечить, и в Знаменское. Пусть отрабатывает стоимость выбитого во дворце стекла по минимальной ставке. И объясните, что дорогие товарищи обязательно узнают, кто их всех выдал, если будет вести себя недостойно.
– Пугну. Привычное дело. Можно и расписочку взять.
– Ни в коем случае! Мы же не Охранка… Кстати, нельзя ли у вас один листочек, и карандаш? Мне срочно, пока не забыл.
– Пожалуйста.
Поднимаясь по лестнице, я еще раз посмотрел на то, что записал минуту назад. Изониазид. А как его все-таки делают?
Глава 4
РЕКЛАМА. Единственное производство въ Россiи предохранительныхъ соломенныхъ шляпъ для лошадей! М. Г. ГЕРЦФЕЛЬДЪ – Рождественка, домъ Международнаго банка, уг. Кузнецкаго Моста.
Одобрено Обществомъ покровительства животнымъ. Удостоено награды на всероссiйской аукцiонной выставкѣ лошадей въ Москвѣ Императорскаго московскаго Общества сельскаго хозяйства. Прейсъ-курантъ по требованiю.
ПАРИЖЪ. Объ опасностяхъ, которыми грозитъ Европѣ и особенно ея портовымъ городамъ свирѣпствующая въ Индiи чума, извѣстный парижскiй врачъ Бруадель, въ бесѣдѣ съ сотрудникомъ «Matin», выразился такъ: «Для предохраненiя отъ чумы мы потребовали на парижской конференцiи энергическихъ мѣръ: 1) строгаго надзора за судами, проходящими черезъ Суэцкiй каналъ съ прямыми провенансами изъ Бомбея; 2) примѣненiя такихъ же мѣръ къ Персидскому заливу. По скольку дѣло касается Суэца, требованiе наше было исполнено, но въ Персидскомъ заливѣ Англiя отказалась отъ всякаго надзора, а между тѣмъ тутъ и находится больное мѣсто, откуда чума черезъ Черное море и константинополь можетъ проникнуть въ Европу. Прибавимъ къ этому, что Англiя не только разрѣшила въ нынѣшнемъ году паломничество въ Мекку, но даже почему-то особенно ихъ поошряла. За такое странное поведенiе Англiя рискуетъ возложить на себя тяжкую отвѣтственность въ случаѣ, если бичъ, опустошающiй нынѣ берега Оманскаго залива, перекочуетъ, паче чаянiя въ Европу».
Как говорилось в старинном анекдоте – если ты всю ночь пил, гулял, а утром ничего не видно на лице, то ты молод. А вот у меня, похоже, этот период в жизни закончился. Потому что на службу я приехал с помятой мордой и красными глазами. Вот Семашко – будто и не вынимал до полуночи пули из задницы террористки. Наверное, спросил у Гюйгенса о планах нашей ночной гостьи, и тот ему выдал информацию. Не всю, а только ту, что касалась отсутствия уголовного преследования и отправки в трудовой лагерь с комфортными условиями проживания. Но смотрел на меня Николай как на святого подвижника. Как же, выступил против кровавого режима – не сдал террористку полиции. Посмотрел бы я на физиономию своего помощника, узнай он, что всех борцов за свободу оптом сдали жандармам.
Мне социалистов-революционеров не жалко ни грамма. Больших террористов, чем они, еще поискать надо. Боевая группа с Савинковым и Азефом сколько народу покрошила, что подумать страшно. А самое главное, совершенно бессмысленно! Режим ни капли не смягчился – только гайки сильнее закрутили и в ответ покрошили еще больше народа во время революции пятого года. И, главное, в Царском селе ничего не поняли. Огромный неповоротливый диплодок с маленькой головой начал раскачиваться и в семнадцатом рухнул с таким грохотом, что придавил собой все и вся. «Ответим красным террором на белый», и пошло-поехало. Нет уж! Мы будем исповедовать «столыпинские» «дайте России двадцать спокойных лет». И очень надеюсь, у Зубатова хватит духу разогнать эту камарилью, чтобы при слове «революция» им долго и мучительно икалось.
Склифосовский мое потрепанное состояние заметил, вспомнил ту новеллу из «Декамерона», где молодая девица встретила отшельника, и изгоняла с ним дьявола так усердно, что инициатор начал мерзнуть на солнце. Эх! Знал бы министр, что я совсем не прелестями Агнесс ночью наслаждался.
Посмеялись, пообещал попытаться отоспаться в обозримом будущем. Уж лучше пусть подшучивает над излишествами молодоженов, чем переживать начнет о террористах с револьверами. Николая Васильевича беречь надо, я с ним хочу еще долго работать. Потому что такие начальники раз в жизни попадаются. А иногда и реже.
А во время обеда случилось страшное. Я про это потенциальное несчастье старался не думать, подражая той самой беременной гимназистке, о которой сам так часто поминаю. Сначала что-то будто стрельнуло во рту, и я постарался не обращать на это внимания. Случилось, и ладно. Я даже продолжил жевать, и вдруг справа вверху что-то противно хрустнуло, и голову пробил мощнейший удар электрического тока, а потом… Слов для этого найти не получается. Совершенно вне зависимости от своего желания я вдруг протяжно произнес название ноты «ля», причем сделал это довольно интенсивно, так что в конце это перешло в долгий вой. И только после звукоподражания волку я выплюнул то, что буквально несколько секунд назад собирался пережевать и глотнуть. Смотреть на кусочек зуба, торчащий из куска котлеты де-воляй, не хотелось. Он сразу показался мне довольно большим. Естественно, я попытался обследовать место катастрофы путем ощупывания его языком. Вроде не очень много выкрошилось.
– Зуб? – участливо спросил Склифосовский, подавая салфетку.
– Аааа, – промычал я, не в силах заставить себя открыть рот.
– Срочно к дантисту, – принял Николай Васильевич очевидное решение.
Я был согласен на всё, даже на визит к этим садистам, по недоразумению считающимися врачами.
А так как обедали мы на Невском, то и выбрали ближайший зубоврачебный кабинет, в двадцать седьмом доме. Некто Гиршфельд А. А. обещал широкую улыбку, полную белоснежных здоровых зубов. При возникновении потребности пациенты после визита к этому кудеснику совершенно спокойно грызли стальные тросы и гранитные ступени.
Кабинет у дантиста прямо с порога кричал, что лечиться тут могут только очень успешные и знаменитые. Всё дорого-богато, и не дешманскими цыганскими мотивами, а солидной и уверенной красотой. Чтобы требование десятки за осмотр выглядело шагом навстречу клиенту, а не наглым и бессовестным грабежом.
Помощник дантиста, очень вежливый и прекрасно одетый молодой человек был со стрижкой настолько великолепной, что я дал себе зарок после облегчения моего состояния просить у него адрес барбершопа, в котором так замечательно приводят в порядок волосы на голове.
Семашко вручил ему визитку, где слова «князь» и «товарищ министра» имели свойство сразу бросаться в глаза, хотя для их печати использовался обычный шрифт. По крайней мере, жест, которым меня пытались направить к столу с аккуратно разложенными газетами, остался незавершенным, и молодой человек бросился в кабинет врача. Через секунду дверь вновь открылась, и меня пригласили внутрь.
Гиршфельд, лысый чернявый очкарик в костюме, белого халата не носил. Наверное, чтобы не травмировать и без того поврежденную психику пациентов. Меня усадили во вполне удобное кресло. Дантист сделал это с вежливой и радушной улыбкой. Он явно ее тренировал для своей любимой бабушки, с которой не виделся много лет. Мне на секунду стало жаль старушку, которая не увидит такое чудо. Потом перевел взгляд на бор-машину, и мне стало совсем плохо. Нет, не так. Мне стало хуже всего на свете. Гибель человечества в страшных мучениях после ужасной эпидемии явно была на втором месте. С очень большим отрывом. Этот прибор приводился в действие, блин, ногой! Дантист будет качать простую педаль, чтобы раскрутить сверло. Забудь, Баталов, о тех чудных, жужжащих как маленькая пчелка и совсем не страшных машинках стоматологов. Это дантист, и ты будешь мучиться!
Доктор исследовал мой рот с помощью зеркальца, поцокал языком, сочувствуя моему горю, и сказал, что зуб еще можно спасти. Предлагались на выбор пломбы из золота или амальгамы. Когда я улыбнусь, это будет совершенно незаметно. Я высказался в пользу золота – благо зуб не спереди и «цыганом» я не стану. Пускай только помогут.
Помощник поставил на столик коробочку, причем не металлическую, а деревянную. Странные сомнения начали закрадываться мне в голову. И когда это чудо начало голыми, блин, руками выкладывать инструменты на льняную салфетку, которую он явно вытащил из стопки, предназначенной для сервировки обеденного стола, мне стало еще хуже, чем до этого. То, что приспособления были больше похожи на набор палача-любителя – вопрос пятнадцатый. Таким меня не испугаешь. У хирургов и покруче бывают пилы. А вот то, что после этой процедуры как пить дать начнется гнойно-септическое осложнение, штука настолько вероятная, что на нее даже ставки никто принимать не будет. И делает он это так привычно, что я понял – здесь мне не место.