«НИКОЛАЙ».
История с передачей лейб-медиков в ведение минздрава вызвало мой первый серьезный конфликт с Николаем Васильевичем. Профессор начал жестко выговаривать, что не согласовал эту инициативу с ним, а еще пугать меня тем, что теперь судьба министерства будет зависеть от здоровья августейших особ. В этом была толика правды, но не вся.
– Наша работа во многом связана с тем, чтобы устанавливать правила, которым будут следовать все без исключения врачи, – защищался я от выволочки Склифосовского. – Какой смысл в нашем существовании, если нас никто не слушается? Вот, посмотрите, ответы на инструкции и указы, что мы рассылали по губерниям.
Я вывалил перед министром папку с отписками, что собирали новообразованные пастеровские станции по всей стране.
– Тут увещеваниями не обойдешься. Нужно штрафовать, а еще лучше лишать врачей, что не соблюдают стандарты, лицензии. Я бы и больницы тоже начал наказывать деньгами. У нас в стране как? Нет проверок с полномочиями? Делай что хочешь.
– И сильно нам поможет контроль за лейб-медиками в этом вопросе? – Николай Васильевич скептически заломил бровь, разглядывая отписки.
Эх, все приходится разжевывать.
– Конечно сильно! Вот смотрите, – я выложил на стол еще один документ – черновик указа о лицензировании и штрафах, который Семашко мне в спехе напечатал на министерском Ундервуде буквально час назад. Все-таки нет цены Николаю. Первым в ведомстве освоил печатную машинку, лучше всех понимает в государственном делопроизводстве…
– Идете к Дурново и начинаете жаловаться на Воронцова-Дашкова. Дескать, зачем нам эта головная боль, пойдут жалобы и кляузы от лейб-медиков, которым мы прищемим хвост и так далее. Если министерство двора хочет сбыть эту головную боль нам, мы согласны. Но взамен, просим…
– Понял, понял, – тяжело вздохнул Склифосовский. – Опять интриги.
– Хочешь жить, – пожал плечами я, – умей вертеться.
Эта поговорка из будущего вызвала смех министра и временно примирила его с не самой лучшей действительностью, в которой приходилось существовать.
«Жалобы и кляузы» пошли даже быстрее, чем я ожидал. На прием ко мне заявился не кто-нибудь, а хорошо знакомый Иоанн Кронштадтский. И с такой дурнопахнущий историей, что вот прямо сходу пожалел о своем нахождении на посту товарища министра.
В военно-медицинской академии, где я набирал «витязей» для пастеровских станций, случился пренеприятнейший инцидент. Семеро студентов пятого курса во время гулянки вытащили из анатомички труп, обрядили его в белый халат и шапочку, после чего вставили в рот мертвеца дымящуюся трубку и посадили его «играть» вместе с собой в карты. Этого им показалось мало, и они сфотографировались. В лаборатории, где один из студентов проявлял карточки, увидели непотребство, подняли скандал. Который попал… в газеты!
Я кое-что должен был ректору за «витязей», поэтому мы попытались эту шумиху спустить на тормозах. Направили строгое письмо в академию с требованиями разобраться и наказать, что Пашутин и исполнил – отстранил залетчиков от учебы, пропесочил на какой-то там комиссии. Мы думали, что все, корабль миндздрава проплыл между Сциллой и Хабридой. Но хрен там. Православная общественность продолжала требовать крови:
– Евгений Александрович! Это настоящее святотатство, – напирал на меня Иоанн. – Надругательство над замыслом Божьим! Как сказал Григорий Нисский, «сосуд на время разрушается смертью, чтобы, по истечении зла, преобразовалось человеческое естество и, чистое от зла, восстановилось в первоначальное состояние»!
Тут я пас. Когда начинают цитировать первоисточники – считай, дело – швах. Я с такой легкостью даже искать нужные места в малознакомых книгах не смогу, и играть по этим правилам – стратегия заведомо проигрышная. Свернул спор и попытался зайти с другой стороны: предложил священнику кофе и провел экскурсией по министерству. Но нет, не умаслил. Вот вроде формально он никто и звать его никак. Высказал мнение – спасибо, мы с вами свяжемся. А на самом деле – с Великими князьями общается тесно, половина Госсовета – тоже в друзьях-приятелях. Как такому откажешь? Потом в яхт-клубе все мозги чайной ложечкой вычерпают. Он и козни строить не будет – стоит только не пожаловаться даже, а сожаление смиренно высказать, и готово. Приходится улыбаться и кивать согласно.
– Можем, конечно, отчислить из академии, – я скривился, словно съел лимон. – Но врачей и так не хватает, а уж в армии… тем более. Разве не в Библии сказано про то, что надо прощать своих врагов?
– Своих! Личных. А эти покусились на святое!
Тут то я и понял – съехать с темы не получится. Придется залезать в это дерьмо с головой. Вдруг вспомнилась история из фильма «Джентльмены удачи», где профессор рассказывает Леонову про османские обычаи наказания преступников. Чан с дерьмом на повозке, палач с ятаганом… Пересказал ее Иоанну.
– Да, да! Именно это и нужно нашему отечеству! Иначе святотатцы все тут разрушат, осквернят…
Нет, не понял священник шутки. Жалко.
– Хорошо, я лично разберусь в этой истории. И накажу участников. Как Петр Первый – своей рукой.
– Пороть будете? – удивился Иоанн.
– У нас порка для студентов запрещена, – пожал плечами я. – Придумаю как.
На этом и расстались.
Начальник военно-медицинской академии Пашутин уже стал моим хорошим знакомым. Плотно общаться пришлось в последнее время, и впечатление оставил человека вменяемого и разумного. Должность у него такая. Можно, конечно, просто выступать по необходимым поводам, а работу на самотек пустить. А что, если дело налажено, то отсутствие начальника замечают намного позже, чем не пришедшую уборщицу. Все и так знают, что делать. Но Виктор Васильевич не такой. И административную работу тянет, и про научную не забывает. В конце концов, кто отец-основатель патологической физиологии?
За студентов он переживает. Помнит, как сам был молодым. И вообще, покажите мне студента-медика, который бы не фотографировался в анатомичке? Снимочки с распитием разных напитков, игрой в шахматы и нарды, песнями под гармошку и гитару можно найти в архивах многих профессоров и академиков. А у кого их нет, тот потерял. А тут надо и без пяти минут специалистов спасти, в обучение которых вложено время и силы, и с церковниками не поссориться.
– Может, временно исключить их? Допустим, на месяц. А я им устрою практику в условиях, приближенных к боевым.
– Это как? – удивился Пашутин. – Вроде сейчас время мирное.
– Да я их и в Петербурге загружу так, что не дай бог, на войну попадут, будут считать, что в санатории отдыхают. Мы разрабатываем операцию по установке бронхоблокатора туберкулезным больным. Вернее, одному пациенту, – я посмотрел на потолок. – Техника не ясна пока, грядут испытания. Сами понимаете: подбор больных, подготовка к операции, наблюдение, протоколирование, проведение секции при летальном исходе. И всё это в режиме круглосуточном. Самые нестойкие плакать начнут на второй день – сегодня ты отбираешь живого больного в чахоточной лечебнице, а уже завтра рассматриваешь его легкие под микроскопом.
– А самые стойкие когда сломаются? – тяжело вздохнул Виктор Васильевич.
– На третий. Когда надо ехать за новой партией. Массовость страданий – штука страшная, особенно когда ты пытаешься их преодолеть.
Тут принесли самовар. Вообще уже не понимаю, как можно без него разговоры вести? Это же целый ритуал: заварить, отпить в тот момент, когда уже не так горячо, закусить баранками со связки. Да, запах горелого веника присутствует. Но к нему быстро привыкаешь. За чашкой чая, дабы поднять настроение, рассказал Пашутину анекдот про дантистов. Мол, пока мы изо всех сил боремся за асептику и даже сделали ее признанным стандартом работы в хирургии, в зубоврачебном деле и слова такого не знают.
– А ведь это и мое упущение, – вдруг сказал Пашутин. – С подачи дорогого Фомы Игнатьевича Важинского меня в прошлом избрали почетным членом «Первого общества дантистов в России». Я теперь манкировать их собраниями не буду, пойду, разворошу это гнездо.
– Возьмите Семашко с собой. Попугает почтенную публику проверками и штрафами. Кстати, ваших «витязей» тоже привлеку. Они уже привычные к административной работе.
– Опять посылать их в губернии?!
Ректор явно напрягся и я тут же поднял руки в защитном жесте:
– Нет, нет. Пока только по столице.
– Тогда я не против.
Вот и хорошо. Гора с плеч.
Подступаться к теме туберкулеза страшно. Совершенно точно знаю: лекарства придумали, хорошие и эффективные. Они работают. Методы лечения тоже придумали. Наверное, отличные. Но победить не смогли. Вернее, в одной стране победили. Но потом выяснилось, что это не совсем правда. И процесс пошел дальше. Противотуберкулезные диспансеры, больницы по последнему слову, санатории – всё это при советской власти имелось. И не показушно. Фтизиатрия работала, пока ее оптимизировать не начали. Убрали торакальную хирургию из областных центров, порезали койки и ставки.
И вот мы такие: здрасьте. Мы тут бронхоблокатор решили поставить. Материал не определён, доступ через торакотомию. Поехали. Из чего делать, и думать не пришлось. Нужно нечто, не поддающееся коррозии, и не отторгающееся организмом. Из металлов есть золото, а есть платина. Остальное – хуже. Неметаллы, как выяснилось, тоже много выбора не дают. Слоновая кость. Стекло какое-нибудь особо твердое, надо поинтересоваться, делают ведь что-то такое. Керамика еще. Конструкция изделия проста до безобразия: трубка, закрывающая просвет бронха, а внутре у ней клапан односторонний – наружу пускает воздух, а обратно – нет. Ювелиры такое сделают на коленке в обеденный перерыв.
К этому мы пришли на первом, пристрелочном совещании нашей группы. Да, те самые Склифосовский, Вельяминов, Насилов, и примкнувший к ним Баталов. И вопрос с доступом решили. Каждый его производил десятки, а то и сотни раз. Нет того количества алкоголя, которое может любого из нас сделать неспособным к этому действию. А дальше сложнее. Надо выделить, в какой бронх изделие пихать, не ошибиться при этом, а потом всё закрыть, зашить, и молиться. Чтобы не было кровотечения, во время и после операции, чтобы в бронхе свищ не образовался, против гнойного плеврита, сепсиса, эмпиемы, дыхательной недостаточности. И еще много чего неприятного. Закупорка блокатора сгустками крови, слизью. Тромбоэмболия, застойная пневмония… И наркоз.