— Да что ж вы творите! — меня дернул кто-то, да так быстро, что я даже на ноги встать не мог. А потом и вовсе схватили с обеих сторон. Так и затащили - сначала в вагон, в четыре руки, а потом и в купе, бросив там на пол. — Всё, лежите, не поднимайтесь. Там и без вас есть кому воевать. А случись что, мне потом отвечать!
В годах уже казак, лет сорока, наверное, вон и борода с проседью. Но сильный — меня волок, будто ребенка. Я даже обидеться не успел. Да и смысл какой? Там есть казаки, жандармы, найдется кому командовать. Потому что среди моих умений такого нет. А рядом - Жиган, зыркает по сторонам.
- Ну всё, браток, вы тут без меня дальше, - хитрованец вздохнул тяжело, и исчез, будто его здесь и не было.
Загрохотали пулеметы, причем один — прямо под окном купе.
Как-то всё воспринимается... не линейно, отрывками. Казалось, только что я рассматривал стоящего в дверях моего купе казака, прикидывая, сколько у меня с собой патронов для нагана, желательно при этом заткнуть уши, потому как этот дамский вой на одной ноте с небольшими перерывами на вдох уже надоел. И вот мой хранитель почему-то падает в проход, судорожно подергивая ногой. А снаружи доносится бормотание каких-то деятелей на нерусском языке.
Револьвер я из руки не выпустил, так и держал. Не вставая, на четвереньках дополз до затихшего уже казака, высунул в проход руку и выстрелил трижды. Наверное, хунхузы сюда случайно попали, потому что из ответных действий я отметил только шум покидающих вагон организмов. Пулемет под окном замолчал ненадолго, видать, стреляющий магазин менял. Вот интересно, а где все? Вагон, судя по всему, пустой. Где эти жандармы с казаками? С такими силами какой-нибудь Лихтенштейн завоевать можно, а они куда делись?
И нет бы продолжить прятаться, как и положено нормальному руководителю. Но вагон — место ненадежное. Вон, казаку шальной пулей во лбу дырку сотворило, а уж, казалось бы, спрятались как следует. И я двинулся к выходу. На звук «Мадсена». Это точно наши там орудуют.
Блин, даже мне понятно, что позицию пулеметчик занял так себе. Наверное, где получилось, там и упал. Никакого прикрытия — голая земля. Огонь поинтенсивнее в эту сторону, и... Накаркал! Да что ж ты будешь делать?! Наш парень стрельбу закончил по причине огнестрельного ранения в плечо. И перевязывать его надо поскорее, кровит неслабо — мне с дистанции метров десять видно хорошо.
Развернулся и побежал в купе. Перевязочные пакеты есть, и спрятаны недалеко. Считанные секунды ушли на то, чтобы вернуться, спрыгнуть со ступеньки, и рвануть к раненому. О стреляющих с другой стороны я не думал.
— Давай, дружочек, лежи спокойно, сейчас перевязочку... Один момент...
Я разрезал ему шинель и гимнастерку, разорвал перевязочный пакет. Плохо дело, огнестрельный перелом плеча, тут в наших условиях только ампутация. Но это потом, сейчас жгут, чтобы остановить кровотечение, и повязку. И морфий, конечно, тоже. Получится шину соорудить из подручных материалов — хорошо. Пока бинтом руку зафиксирую, и на шинели оттащу его...
— Ваше сиятельство, стрелять надо! Прут изверги!
Я огляделся. Пулемет немного остудил пыл хунхузов — они залегли и теперь передвигались перебежками. Одни стреляют, другие выдвигаются вперед. Потом меняются.
— Звать как?
— Пров, ваше сиятельство. Стрелять надобно!
Я сначала не понял, что это такое за имя. Потом до меня дошло. Это из-за кровопотери и морфия у него получилось не очень внятно. Одна только беда — я из «Мадсена» не стрелял никогда. Даже рядом не стоял. Может, там надо одновременно на пять кнопочек нажимать и зубами рычажок придерживать? Наверное, мое сомнение было заметно даже раненому, и он сказал:
— Там только на спуск нажать... Хоть в ту сторону... Короткими...
Секунд десять я примерялся, потом до меня дошло, и я, вроде бы поймав в прицел какие-то фигурки, мельтешащие вдали, нажал тот самый крючок. Отдача повела ствол в сторону, и очередь сорвалась на втором выстреле. Новая попытка привела примерно к тому же результату. И только с третьего раза получилось как надо. Уложил сразу трех или четырех хунхузов.
Магазин кончился, и тут я увидел, куда подевались остальные. Казаки обошли бандитов с тыла и ударили со всех стволов.
Пять минут — и всё кончено.
Оставшиеся в живых разбежались.
***
Потом считать мы стали раны... Семеро убитых, тридцать четыре раненых, из них восемь — тяжелые: один огнестрельный перелом, один позвоночник, три ранения живота, и еще три — груди. Основные потери — во взорванном вагоне. Кто-то очень хитрый рассчитал длину поезда, уложил взрывчатку прямо в том месте, где остановились теплушки казаков. Найду — лично расстреляю!
Остальные раненые — более-менее терпимо: мягкие ткани, конечности без переломов. И одно, блин, вывихнутое плечо! На ровном месте! От нападения какого-то сброда, вооруженного неизвестно чем! Отряд хунхузов был втрое больше наших, да ещё и засада — подготовленная, грамотно спланированная. Но меня всё равно душила злость. Это же не фронт, не регулярная армия! Какого чёрта мы вообще понесли потери от шайки бандитов?.
Разбор полетов я отложил на потом, сам поспешил на сортировку. Будем оказывать помощь в условиях, приближенных к боевым. Пока сносили и раскладывали, успели установить палатку для операционной, и даже начать ее разворачивать. Час от старта работ до момента, когда можно было проводить первую операцию. С небольшим плюсиком в три минуты, но результат просто отличный. На неподготовленном месте, в чистом поле. Вот медики — молодцы. В дороге не песняки распевали, а занимались учебой. Вот уж кто шапкозакидательскими настроениями не страдает.
И сортировку провели спокойно, без лишней суеты. Кого надо — обезболили, повязку поменяли.
Меня, правда, пытались оттереть, мол, негоже самому главному начальнику руки пачкать, есть кому. Нет уж, позвольте, я тоже кое-что умею. Сменил китель на белый халат, встал за операционный стол и лично провёл первую лапаротомию. Пуля прошла насквозь, задев кишечник — обычное для боевого огнестрела. Руки работали автоматически, но в голове билась только одна мысль: вот этим мне и надо заниматься. Не бюрократию разводить, не распоряжения подписывать, а оперировать. Потому что люблю это, а не административную работу. Вон, Тройер пусть бумажки перекладывает — с утра до обеда из правой стопки в левую, а потом наоборот. До Порт-Артура, считай, еще не доехал, а уже тошнит меня от команд, которые надо раздавать подчиненным. И это со скальпелем в руках.
Пока медики оперировали и перевязывали, остальные разбирали завал на путях. Умно, кстати, сделали. Не просто набросали мусора на рельсы, а за поворотом, так, что заметной преграда становилась, когда до нее оставалось совсем немного. Так поезд мог вообще сойти с рельс.
Заодно перегружали имущество из последнего вагона, пострадавшего от взрыва. Что именно там рвануло — пока оставалось загадкой. Но использовать для передвижения никак не получится. Выгрузим — отцепят, прибывшие железнодорожники найдут, что делать.
А я тяжело повздыхав и отмывшись от крови, вызвал больших и средних воинских начальников для разбора полетов. Ибо пистон — первое, что должен выдать начальник, если подчиненные с задачей не справились. Делается это по-разному, кто как умеет. Кто кричит и топает ногами, иные начинают читать многочасовые нотации, выматывающие душу. Мне рассказывали про уникума, который мог так зафутболить корзину для бумаг, что она пролетала над головой нерадивого сотрудника в считанных миллиметрах. Всё это не про меня. Если у тебя есть авторитет, то тратить силы и время на разнос смысла нет. Довольно пары слов. Так я и поступил.
— Господа, выражаю вам своё неудовлетворение, — начал я, не повышая голоса. — Как человек гражданский я тонкостей воинской службы не понимаю, но сегодняшнее происшествие показало, что с охраной состава никто не справился. Мы движемся по чужой территории, где полно бандитских групп. У нас в достатке оружие, люди, но почему-то они не оказались там, где были нужны.
Я выдержал паузу, оглядывая виноватые лица.
— К началу движения жду предложений, как исправить этот бардак. Каждый из вас напишет рапорт с объяснением причин произошедшего. Список погибших с адресами родных — мне немедленно.
Повернулся к Тройеру:
— Валериан Дмитриевич, займитесь вагоном. Пусть стекло закроют как следует, тут сквозит неимоверно.
А мне предстоит написать семь писем родным погибших. Вернее, восемь — один тяжело раненый скончался на операционном столе. Очень неприятная обязанность, знаете ли.
***
Надо сказать, пистон подействовал. Дальше ехали ощетинившись стволами, на бункере после паровоза установили пулемет, еще одну площадку сделали на крыше последнего вагона. Правда, скорость нашего состава несколько упала — по сравнению с прежними темпами мы тащились еле-еле.
В знаменитый тоннель под Большим Хинганом мы въехали как по заказу — вскоре после рассвета. В этот момент солнце показалось из-за хребта, окрасив снежные вершины в золото. Картина завораживала — синеватые тени ложились на склоны, белизна снегов вспыхивала багряными отблесками. Такой вид стоило бы запечатлеть. Надо заказать у художников, пока они тут в избытке, нарисуют в любом стиле.
Только мы втянулись в нору под горой, сразу вагон наполнился дымом и копотью, а освещение выключилось на несколько секунд. Тут же кто-то из гражданских проявил восторг от нахлынувшей клаустрофобии — начал выкрикивать, что жизнь кончилась и смерть близка. Не состав, а клиника доктора Фрейда на колесах. Кстати, приезжал он к нам в Базель, по приглашению Юнга. Но близко я с основателем психоанализа не сошелся. От предложенной помощи отказался. Карл Густав потом от меня пилюлю получил за попытку влезть в нашу семейную жизнь без спросу. Не доверяю я этим шарлатанам.
Но настроение испортил как раз крикун — очень уж контрастировал он с величественным пейзажем. Про венского психиатра я так вспомнил, к случаю.