На втором бланке Сергей Александрович рассыпался бисером в поздравлениях, обещал не оставить меня тоже без орденов и медалей, просил держать в курсе и отчитываться каждый день — утром и вечером. Можно подумать, мы реже отправляем.
Я передал телеграмму Николая Тройеру и тот громко, во всеуслышание, прочитал ее. Раздалось дружное «ура», опять начали качать всех подряд — членов экипажа, просто моряков. Повторно ударили колокола на церквях.
— Евгений Александрович, что же вы такой грустный? — Джевецкий удивленно на меня посмотрел. — Великий день же!
— Плохие предчувствия, Степан Карлович, — я тяжело вздохнул. — Слишком хорошо все идет.
Глава 18
ВЫСОЧАЙШІЙ МАНИФЕСТЪ
Божіею поспешествющей милостью,
Мы, Николай Вторый,
Императоръ и Самодержецъ Всероссійскій, Московскій, Кіевскій, Владимірский, Новгородскій; Царь Казанскій, Царь Астраханскій, Царь Польскій, Царь Сибирскій, Царь Херсониса Таврическаго, Царь Грузинскій, Великій Князь Финляндскій, и прочая, и прочая, и прочая.
Объявляемъ всѣмъ Нашимъ вѣрнымъ подданнымъ:
Въ заботахъ о сохраненіи дорогого сердцу Нашему мира, Нами были приложены всѣ усилія для упроченія спокойствія на Дальнемъ Востокѣ. Въ сихъ миролюбивыхъ цѣляхъ Мы изъявили согласіе на предложенный Японскимъ Правительствомъ пересмотръ существовавшихъ между обѣими Имперіями соглашеній по Корейскимъ дѣламъ. Возбужденные по сему предмету переговоры не были однако приведены къ окончанію, и Японія, не выждавъ даже полученія послѣднихъ отвѣтныхъ предложеній Правительства Нашего, извѣстила о прекращеніи переговоровъ и разрывѣ дипломатическихъ сношеній съ Россіею.
Не предувѣдомивъ о томъ, что перерывъ таковыхъ сношеній знаменуетъ собою открытіе военныхъ дѣйствій, Японское Правительство отдало приказъ своимъ миноносцамъ внезапно аттаковать Нашу эскадру, стоявшую на внѣшнемъ рейдѣ крѣпости Портъ-Артура.
По полученіи о семъ донесенія Намѣстника Нашего на Дальнемъ Востокѣ, Мы тотчасъ же повелѣли вооруженною силою отвѣтить на вызовъ Японіи.
Объявляя о таковомъ рѣшеніи Нашемъ, Мы съ непоколебимою вѣрою въ помощь Всевышняго и въ твердомъ упованіи на единодушную готовность всѣхъ вѣрныхъ Нашихъ подданныхъ встать вмѣстѣ съ Нами на защиту Отечества, призываемъ благословеніе Божіе на доблестныя Наши войска арміи и флота.
Данъ въ Санктъ-Петербургѣ въ двадцать седьмый день января въ лѣто отъ Рождества Христова тысяча девятьсотъ четвертое, Царствованія же Нашего въ десятое.
На подлинномъ Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано: НИКОЛАЙ
Эскадру пришлось ждать долго. Морские бои — это не кино, где всё решается за десять минут. Маневры, артиллерийские перестрелки, перестроения...
Вернулись только к утру. Наблюдатели просигналили, и с причала отправили катер, чтобы вывезти раненых. Тут уже и я поехал в порт. По дороге остановился на берегу, взобрался на одну из батарей. Бледный поручик начал докладывать мне вытянувшись в струнку, я отмахнулся от него:
— Дайте бинокль!
Запрошенное тут же было предоставлено, я вгляделся в корабли эскадры на внешнем рейде. Бог ты мой! У «Петропавловска» торчит огрызок второй трубы, «Победа», «Ретвизан», «Пересвет», «Полтава» и «Севастополь» избиты снарядами, бронепояса в закопченных дырах. А где «Цесаревич»?! А нет его. Внутри екнуло. Я вдавил окуляры бинокля до боли в глазницы. Нашел Варяг, потом Новик и Аскольд. Все крейсеры, миноносцы были на месте. А «Цесаревича» — нет!
— Срочно в гавань! — крикнул я Тройеру, который выглядывал из повозки.
— Что случилась?
— Беда!
Мы помчались в порт, тут уже стояли санитарные экипажи из госпиталя. Тоже ждали.
Ко мне подошел флотский адъютант, кажется я видел его в штабе:
— Ваше сиятельство, командующий ранен, контр-адмирал Старк погиб. Отказался уходить с тонущего корабля. Это все, что известно.
Я матерно выругался. Потом еще.
— Цесаревич?
— Да. Какая трагедия!
Лицо молодого офицера исказилось, вот-вот заплачет.
— Держите себя в руках, лейтенант!
Пока я отчитывал адъютанта, катер уже начал швартоваться. Матросы еще вязали кнехты, или как там эти веревки называются, а уже бросили трап и начали спускать на носилках Макарова. Да уж, только по тому, что сказали о командующем, да по пальто, которым его укрыли, и было понятно. Потому что лицо практически полностью скрывалось под окровавленной повязкой.
Я отодвинул всех в сторону, и рявкнул на фельдшера, сопровождавшего носилки:
— Что там?!
— Осколочное ранение живота. Огнестрельный перелом левого плеча. Ранения лица... Тоже осколок, ваше сиятельство.
— Потом подробности! Давление?
— Измерить не удалось, — совсем тихо сказал фельдшер.
Плохо. Очень плохо.
— Быстро в госпиталь! — крикнул я Тройеру. — Сам буду оперировать!
До госпиталя мы долетели за считанные минуты. Я выпрыгнул из экипажа ещё на ходу, не дожидаясь остановки, и бросился в приемное отделение. Госпиталь мне знаком — я здесь чуть не каждый день бываю. Скоро тут будет горячо, когда привезут основную массу раненых, но пока я впереди всех.
— Немедленно, операционную! Определить группу крови и подготовить всё для гемотрансфузии! Мне переодеться, в предбанник! Бригаду туда же! Быстрее, черепахи! — раздавал я ценные указания, на ходу снимая шинель и не глядя бросая ее кому-то из сопровождающих.
Пока я переодевался и мылся, Макарова готовили к операции. В операционной царил организованный хаос: сестры-анестезистки бегали, выставляя флаконы с растворами, операционная сестра быстро накрывала столик, выкладывая скальпели, зажимы, пинцеты, шовный материал. Кто-то возился с переломом, меняли повязку на лице.
В итоге, когда мне помогли натянуть перчатки и завязали сзади на халате тесемки, всё было готово.
— Давление?
— Семьдесят на двадцать, ваше...
— В операционной сиятельств не бывает! — резко оборвал я. — Либо Евгений Александрович, либо по фамилии, и никак иначе! Пульс?!
— Сто тридцать, нитевидный. Частота дыханий тридцать, температура тридцать пять и девять.
— Группу определили? Чего ждем? Готовим поле! Скальпель! Производим срединную лапаротомию! Приступим, помолясь!
Разрез тут надо делать в лучших традициях коллеги Холстэда — быстро, максимум в четыре движения, но при этом держать в уме, что если там натекло крови, то кишечник приподнят, и поранить петли можно довольно легко. Ну вот, мы и на месте.
— Ножницы с тупыми концами. Коллеги, лигатуры, быстро!
Ножницами белую линию резать быстрее. Сейчас нужна только скорость, и это самое главное. Остальное можно сделать и после, если будет кому.
— Сколько крови, — пробормотал один из ассистентов.
— Вся наша. Собрать из брюшной полости в стерильную посуду, потом перельем назад. Готовимся к мобилизации тонкого кишечника вправо!
Да уж, это только в кино содержимое живота вываливается наружу как в мясной лавке. В жизни подвинуть его — задача не для слабосильных. Серозная оболочка скользкая, как рыба в руках. Едва потянешь — петли стремятся уйти обратно. Но мы сейчас пережмем крупные сосуды в брыжейке, и начнем тампонаду. Потому что откуда кровит — понять невозможно. По раневому каналу не угадаешь — осколок мог улететь далеко и повредить артерию в любом месте.
— Селезенка цела, — сказал ассистент, тот, который поражался количеству крови.
— Начинаем тампонаду, по часовой стрелке, начиная с левого верхнего квадранта!
— Пожалуйста, — подала мне свернутый тампон операционная сестра.
— Счёт! Первый!
— Один, — продублировал ассистент.
— Второй!..
Мы нашпиговали живот тампонами по самое не могу — мобилизовали тонкий кишечник влево, потом укладывали салфетки между петлями кишечника, и, как вишенка на торте — большой абдоминальный тампон поверх всего. Теперь остается ждать.
— Всем стоп! Ждём! Давление?
***
Кровотечение остановили. Не сразу, с трудом, но получилось. Надеюсь, все закрыли. Переливание сыграло свою роль: потихоньку давление восстанавливалось. Удалось перелить собственную кровь — ведь жизни ей всего шесть часов, да еще и процедить надо не один раз. На скорую руку наложили временные швы на кишечник, и закрыли брюшную полость, наложив швы через всю толщу стенки, не затягивая. Всё равно делать сейчас ничего нельзя: организм просто не выдержит большого вмешательства. Так что стабилизируем состояние, а потом уже займемся лечением. Что швы разойдутся, я не боялся — все равно сейчас будет паралитическая непроходимость. Главное — чтобы Макаров выжил, а уж остальное подлатаем с божьей помощью.
Ранение лица... Я тяжело вздохнул, мельком взглянув на него. Судовой врач явно работал в запарке, сшивал как попало, лишь бы закрыть рану. В итоге шов пошёл криво. Оставить как есть — значит, командующий останется с таким перекосом, что и есть нормально не сможет.
— Снять швы, промыть рану. Ждём, — приказал я, уже зная, что придётся делать всё заново.
И, конечно, панацеум. Сейчас он польётся широкой рекой. Применять его поводов хватало.
Переоделся и поехал в присутствие, на основную работу. Сочувствую оставшимся коллегам, у них после этой операции времени отдохнуть будет ровно столько, сколько понадобится перекусить наскоро, облегчиться, да переодеться. Флотским врачам тоже поучаствовать придется. Война во всей своей мерзости.
На некое подобие косметической хирургии и такие сложные операции может надеяться только командующий. Думаю, даже уровень полковников гарантии не даст. На сортировке таких безжалостно отодвигают в сторону — огромная потеря времени, остальным помощь не успеют указать.
В приемной присутствия царило похоронное настроение. Телеграф стрекотал, не переставая, то и дело раздавались телефонные звонки. Тройер с сотрудниками составлял траурные списки погибших на «Цесаревиче», попутно договариваясь о церемонии прощания с городскими властями. Я взял телеграммы, начал изучать. Разумеется, в Питере уже все знали. Из Царского села шли противоречивые указания. Запереться в гавани и не отсвечивать. Новая порция адмиралов — Скрыдлов, Рожественский и Ко — уже выезжают. И разумеется, срочно запустить подлодки к Японии, наказать супостатов по самое не балуй. Кровь из носу нужна еще одна «Микаса»!