— А лодка?
— Корпус цел, сильнее всего пострадала рубка. Но внутри... проводка, механизмы... На первый взгляд — всё в труху. Всё придется менять, наверное.
Ясно. На плаву держится, но о выходе в море речи нет.
В порт заехали сани с закрытым пологом. Из них выскочил Джевецкий. Такой же всклокоченный как я, глаза дикие.
— Что случилось?! — почти крикнул он.
Жандарму пришлось еще раз пересказывать все детали. А я тем временем осмотрел трупы. Лицо Семенова обгорело и стало страшной черной маской с оскаленным ртом. Японские диверсанты лежали грудой, не выжил ни один. Даже допросить некого.
Ко мне подошёл начальник караула. Пнул носком сапога одно из тел.
— Этот... мы его ранили. Кричим — сдавайся. А он — нож себе в горло. Фанатики.
— Степан Карлович, — я повернулся к инженеру. — Ускорьте сборку Агнесс-3, прошу. Надо... Да вы сами всё понимаете.
И уже Любину:
— Пришлите сюда две, если надо три роты солдат! Двойное оцепление, пулеметы... Семенова и остальных похоронить с воинскими почестями.
***
Утром, приехав в присутствие, увидел портрет Сергея Александровича с траурной лентой. Расстарались сотрудники. Даже по городу еще флаги не приспустили, а тут уже всё готово.
Новых подробностей не было. Я собрал людей, зачитал ту самую ночную телеграмму. После чего призвал к сплоченности и стойкости. Дальше Тройер всё организует, его работа. А пока буду докладывать о наших злоключениях. Понятно, что порадую мало, но у нас тут война, победные реляции пока отправлять не получается.
Ну и личные телеграммы дополнительно к официальным. Сначала, конечно, Лизе. Максимально корректно слова поддержки. Мол, помню, благодарен за всё, и прочее. Ну и потом братьям покойного. Это уже Валериан Дмитриевич составит, он на такое мастер. И как вишенка на торте — племяннику Великого князя. Та же петрушка, стандартные слова. Еще одно сообщение должно отправиться Семашко с просьбой купить траурный венок от меня.
Валериан Дмитриевич все тщательно записал, повздыхал. Видно, что Тройер, переживает. Понятно, ведь он — креатура Сергея Александровича, можно сказать, официальный представитель. И карьера его теперь в состоянии крайней неопределенности. Конечно, ничего он вслух не сказал и на судьбу не жаловался. Но я успел уже изучить помощника, от меня не скрылись почти незаметная небрежность в одежде и бледное лицо. Да что там, даже писал он чуть медленнее и очень аккуратно выводил буквы. С похмелья так иногда делают, когда пытаются скрыть дрожь в руках. Но тут не пьянка. Тройер к спиртному вообще равнодушен, как-то признался, что его сразу начинает мутить и никакого удовольствия от выпитого не случается.
Принесли телеграмму — поезд с Куропаткиным прибывает в тринадцать часов. Генерал, конечно, дело хорошее, не поспоришь, но меня интересует попутный груз. Потому что с этим же составом прибывают самолеты числом два, и все запасы касок для пехотинцев, которые до сих пор лежали мертвым грузом у меня в особняке. Отдам тому же Куропаткину, пусть распоряжается подарком.
Из-за необходимости встречи пришлось перенести перевязку в госпитале у Макарова. Господь миловал, адмирал выздоравливает, но слаб еще до неимоверности. Не то что чашку в руках удержать — разговаривает еле-еле. И видно, как он тяготится этим состоянием. Но предложить что-то дополнительно для лечения не могу. Надо только ждать. Адмирал еще не старый — организм должен справиться.
***
Алексей Николаевич вышел из своего салон-вагона настоящим барином. Шинель с погонами генерал-адъютанта очень ему идет. Холеное лицо с одновременно простым и вместе с тем хитроватым взглядом. Кажется, за его спиной дворянские гнёзда и княжеские родословные. А на самом деле дед его — из крепостных, дослужился до унтера при Александре Первом. Это меня вездесущий Тройер просветил. Вот тебе и социальный лифт — внук до военного министра смог дорасти.
— Рад приветствовать, Алексей Николаевич. Как доехали?
Рукопожатие твердое, мы даже слегка померились силой. Незаметно для свиты.
— Здравствуйте, Евгений Александрович.
Недоволен чем-то? Или устал с дороги? Но поприветствовал сухо. И ладно, лишь бы своими делами побыстрее занялся. Я же наблюдал, как Яковлев активно жестикулировал у грузовых платформ. Наверное, именно там и есть долгожданные самолеты.
— Жильё вам приготовили, прошу в экипаж, — показал я на конец перрона. — Сейчас приглашаю на обед.
Куропаткин ничего не ответил, неспешно пошел вдоль состава. Пришлось и мне приспосабливаться под его скорость.
— Скажите, Евгений Александрович, а что это за противопульные шлемы приехали с нами? — вдруг спросил генерал. — Я приказа об экипировании ими не помню.
— Моя инициатива, — признался я. — С целью снизить санитарные поте...
— Вы, верно, не совсем хорошо понимаете свою роль, — перебил меня Куропаткин. — Мы с вами сюда посланы выполнять волю его императорского величества. А она заключается в том, что ему не нравятся вот эти кастрюли на голове. Ваше стремление помочь солдатам меня восхищает, но армия, Евгений Александрович, не место для самовольства. Будет приказ — с удовольствием его исполню. Меня тоже потери личного состава беспокоят не меньше вашего. Давайте каждый будет заниматься тем, что нам поручили. И не обижайтесь. Я — человек прямой, мне не до политесов.
— А если будет приказ?
Куропаткин скептически на меня посмотрел. Ну да, про то, что покровителя у меня в верхах уже нет, все знают.
Дальше мы шли молча. Как-то желания вести светские беседы не возникло. И только в экипаже сообщил подробности о смерти Сергея Александровича из последних телеграм и ответил на вопросы о состоянии Макарова. Мне тоже не до политесов, знаете ли.
Уже после обеда ко мне подошел полковник Студенников, приехавший вместе с Куропаткиным, и сообщил, что в Харбине про меня помнят, просили передать, что первый бронепоезд будет готов буквально в ближайшие две недели. Куропаткин его осмотрел по дороге в Порт-Артур и даже похвалил Чичагова. А генерал не стал все заслуги приписывать себе — упомянул и меня.
Что же, хоть какие-то хорошие известия в этом безумном дне.
***
Макаров сегодня выглядел намного лучше. По сравнению с тем, каким его в госпиталь тогда привезли — и вовсе бодрячком. Всё ещё бледен, похудевший, но взгляд уже не тусклый, и даже шутит понемногу.
До сих пор непривычно было видеть его без бороды и усов — бритьё понадобилось для операции на лице. Смешно, как будто половину характера срезали вместе с волосами. Но это поправимо: отрастёт. Не такая уж потеря.
Перевязка тоже порадовала. Можно, пожалуй, уверенно говорить, что всё прошло успешно. Кишечник заработал, температуры нет. Что ещё надо для счастливой жизни? И даже перелом вроде не тревожит. Когда то плечо ведь зарастёт? Срок лечения — до полугода, если без осложнений. Понятно, что море пока закрыто для Степана Осиповича, но ведь и с берега поруководить можно. Не всё потеряно, короче.
Когда перевязку закончили, я пересел к изголовью и сообщил последние вести.
Сообщение о смерти Сергея Александровича Макаров встретил спокойно, даже холодно. Только тихо сказал:
— Царствие небесное... земля ему пухом, — перекрестился здоровой рукой и затих.
Зато новость об «Агнесс» задела его по-настоящему. Он нахмурился, долго молчал, а потом всё повторял одно и то же: — Как же так... Как они могли?
Попросил найти Джевецкого — тот, видно, совсем запутался в делах и забыл дорогу в госпиталь. Пообещал прислать инженера обсудить все по подлодкам. На самом деле я даже был рад скинуть с себя эту задачу. Наломать дров тут очень легко.
Когда эмоции улеглись, Макаров сам завёл разговор о войне:
— А что там с высадкой на Ляодуне, Евгений Александрович? Кто как не вы в курсе всех последних известий.
— Высадка продолжается, — вздохнул я. — Но наши силы пока с японцами не вошли в соприкосновение. Корейцы в своем репертуаре, почти никакого сопротивления не оказали. Да и нечем им воевать, если правду сказать. По слухам, император Коджон скрылся в английском посольстве.
— Тоже мне, император, — устало улыбнулся Макаров. — Лет десять назад он год жил в нашем посольстве, ему не привыкать. Я не о нем беспокоюсь, а о Дальнем. Наши силы на Цзиньчжоуском перешейке слишком малы.
— Вполне возможно, японцы начнут использовать, Дальний, как военно-морскую базу.
— Вот где бы можно подловить их транспорты! — оживился адмирал. — Впрочем, это дело будущего. Даст Бог, удастся его отстоять.
— Я приказал ускориться с «Агнесс-3». Но ей потребуются испытания.
— Ладно, Евгений Александрович, идите, вам пора, я же вижу, как вы на часы поглядывать начали. Спасибо за заботу.
— До завтра, Степан Осипович. Извините, дела.
***
Следующие несколько дней прошли как в калейдоскопе. Казалось, я не успевал ничего. Тройер постоянно переносил встречи и совещания. Ел я на ходу, а домой приходил только спать и переодеться. Устал. Особенно от того, что начал видеть себя барахтающимся в зыбучих песках — каждая попытка вырваться из этого водоворота только ухудшала ситуацию. И я эту работу ненавидел. Бюрократические игрища — точно не моё.
В Порт-Артур начали прибывать поезда с мобилизованными, город все больше напоминал растревоженный улей. После нескольких облав на японских шпионов, одна из которых закончилась перестрелкой прямо в центре, появились беженцы, которые пытались уехать в центральную Россию. Но железная дорога была мобилизована под военные перевозки и сесть на поезд стало невозможно. Для этого требовалось специальное разрешение от канцелярии генерал-лейтенанта Стесселя. С ним у меня, кстати, выстроились вполне рабочие отношения и именно в его штабе меня «нагнала» срочная телеграмма. В ней самодержец благодарил меня за службу и принимал мою отставку. Которую я у него даже не просил.
Глава 21
НА БИРЖѢ
Усиленное паденіе государственныхъ и другихъ цѣнныхъ бумагъ произвело въ Петербургѣ страшную панику. Благоразумные совѣты большинства удержать бумаги и этимъ сократить дѣятельность лицъ, играющихъ на пониженіе, не помогли, и владѣльцы мелкихъ капиталовъ, обращенныхъ въ выигрышные билеты и четырехпроцентную ренту, бросились къ кассамъ Государственнаго банка для обмѣна этихъ бумагъ на обыкновенные кредитные билеты.