— О, сейчас уточню, ваше сиятельство, — Авареску продолжал излучать радушие. — Пока велю чаю подать. Не подскажете, как зовут его?
— Данилов Тит Кузьмич. Шестьдесят девятого года. Мой помощник.
Я сделал на слове «мой» особый акцент.
Был вызван секретарь, которому румын передал указание срочно выяснить насчет задержанного Данилова. Имитация бурной деятельности во всей красе. Интересно, что же он попросит? Не может этот чиновник отпустить моего человека без условий. У него на двери кабинета написано большими буквами: «Не подмажешь — не поедешь». И во лбу горит огненными буквами та же надпись. Думаю, всё зависит от данных Алексеевым ценных указаний.
Вернулась пауза. Нам подали чай. Неплохой. Поговорили о войне, о китайцах, об упадке нравов — привычный мелкий дипломатический танец. Даже об уровне медицины в Европе завели речь. Я отметил — интерес у него не праздный. Запомним.
Наконец, секретарь принёс записку. Авареску бегло прочитал, хмыкнул, изобразил сочувствие:
— Господин Данилов обвиняется в соучастии в хищении военного имущества. На очень крупную сумму. Доказательств более чем достаточно. Следствие ведет военная прокуратура, мое ведомство лишь оказывало содействие при аресте и обыске.
— И? Сами понимаете, находясь в Порт-Артуре, Тит Кузьмич не мог украсть военное имущество в Харбине. Он там в каком статусе? Обвиняемый? Свидетель?
— Не могу знать, ваше сиятельство, — довольно сухо ответил полицмейстер. — Как я только что...
— Но поспособствовать можете? Не последний ведь вы здесь человек, Роман Аполлонович?
— Не могу сразу ответить. Нужны материалы дела...
— Помнится, вы интересовались моей базельской больницей? Лечение одного пациента по высшему классу в любое время. Поверьте, это чрезвычайно щедрое предложение. Не все могут себе позволить такое, только очень богатые люди.
— Тут задействованы высокие персоны, — Авареску поднял глаза к потолку. — Со своей стороны, я сделаю все, что возможно. Сами понимаете, мне надо заинтересовать... Может, три...
Торг начался. Видимо, дело всё же не от адмирала. Просто обыкновенная жадность, завёрнутая в табачный аромат румынского барокко. Надо нажать.
— Помилуйте, господин полковник, речь идет не о моем освобождении, а всего лишь моего служащего. Один пациент и... ну пусть будет дорога и проживание сопровождающего за наш счет. Предложение действует только сегодня.
***
Выйдя от полицмейстера, я чувствовал себя загнанным в угол. С жадноватым хапугой мы разобрались. Получив от меня визитку с автографом и дописанной на обороте единичкой с плюсом, полицмейстер удивился.
— Это всё?
— А вы чего хотели? Нотариально заверенного договора с печатями? Поверьте, это надежнее. Моё слово много значит.
— Так это же... Подделать можно запросто... — снова покрутил в руке картонный прямоугольник Авареску.
— Лучше не пытаться. Служба безопасности у меня отрабатывает каждый франк.
Румын вдруг захохотал — очень ненатурально, как опереточный злодей. Посмейся, а я подожду своей очереди. В Базеле тоже полиция есть.
Я сразу направился в управление Маньчжурской железной дороги. В кассу идти было бесполезно — никакие титулы, даже с вензелем, не помогут, когда идёт война. Всё под контролем военных.
И ответ был предельно чёткий: выезд на запад — только с личного разрешения наместника. Военные перевозки — отличный аргумент для чего угодно. А я не в том положении, чтобы ехать в подвагонных пространствах зайцем. Жена может не понять.
Ситуация становилась по-настоящему опасной. Пока я в Харбине, мои враги в Петербурге могут сплести любую интригу. Алексеев же с Безобразовым здесь, на месте, сделают все, чтобы эту интригу усилить и раскрасить. Я не сомневался, что Жигана подставили. Но даже вызволив его, я остаюсь в патовом положении. Надо срочно уезжать из Харбина.
Вернувшись к себе, я застал Агнесс стоящей у окна.
— Что с Жиганом? — спросила она, стоило мне переступить порог.
— Обещали посодействовать.
— Взятку дал? Да?
— Один пациент экстра-класса с дорогой. Почти бесплатно. Похоже, у этого полицмейстера есть кто-то... Очень уж подробно расспрашивал.
— И правда, почти даром. Что еще?
— По-настоящему плохие новости, — вздохнул я. — Нам перекрыли выезд по железной дороге.
Агнесс резко обернулась и вцепилась в мою руку:
— Нас не выпустят? Андрей... что теперь?
Я притянул её к себе.
— Успокойся. Найдём выход. Есть Владивосток. Или на юг — через Китай, до Гонконга. Портов хватает. Придумаем.
— Брр... в море, зимой... Я бы предпочла поезд...
— Ничего. Бесконечно плохо не может быть бесконечно долго.
— Всё бы тебе философствовать, — слабо улыбнулась Агнесс.
Кто-то постучал в дверь. Вот это точно прислуга. Только они могут скрестись как котенок, но чтобы слышно было во всем номере.
— Открыто! — крикнул я.
— Васе сиятелство! Вам слочная телелгамма, у! — глубоко кланяясь, подал мне поднос китайчонок.
— Иди, — скомандовал я, бросая на серебряный поднос полтинник.
Я поспешно вскрыл конверт. Странное послание. Только Ли Хуан мог такое отправить. Как его еще за шпиона не приняли с такими иносказаниями в тексте?
«Уважаемому соседу. Печально слышать о затруднениях с дальней дорогой. Дракон Севера бывает порою капризен, его уши не всегда слышат тихий голос издалека. Но капля точит камень. Терпеливый садовник дождется цветения пиона. Помните о мудрости старого бамбука. Ли.»
Перечитал. Второй раз. Третий. Суть ясна: Ли знает о моих проблемах. Он готов попытаться повлиять на царя («Дракона Севера»), но это будет не быстро («капля точит камень», «терпеливый садовник»). И прямо сейчас он помочь не может. «Мудрость старого бамбука» — вероятно, намек на то, что нужно затаиться, переждать бурю. Что ж, совет хороший, но не в моем положении. Мне не бамбук растить — мне выбираться.
Не успел обдумать — новый стук. Уверенный. Чужой, но не враждебный. Мой номер превращается в проходной двор. Для человека, который в Харбине якобы никого не знает — многовато гостей.
Вестовой с приглашением. Меня зовут на вечер в Офицерское собрание. Знакомое место, как же. Прошлый визит оказался особо памятным. На этот раз повод — японский авангард из 200 человек наголову разбит русским войсками близ деревеньки Пхион-Яна. Ура, ура, мы ломим, гнутся шведы. Будут бурно праздновать, к бабке не ходи.
В списке приглашенных значились и Гиляровский, а также корреспондент французского «Фигаро» Жюльен Баше. Отлично! Я даже потер руки. Хотите войны? Будет вам война. Возьму с собой неприметный бювар. Пора запустить в дело проект по «Желтороссии», что сделал Тройер. Первый залп с Жиганом был за Алексеевым. Но мой ответный удар будет не слабее.
***
Вечером в офицерском собрании было шумно и накурено. Звенели бокалы, гремели тосты за отъезжающих на передовую, велись громкие споры о стратегии Куропаткина и действиях японцев. Я старался держаться непринужденно, болтал с капитанами и полковникам, дал небольшое интервью Гиляровскому. Уже как частное лицо, я был более свободен высказывать то мнение, которое считал нужным. Прямо сказал, что к войне страна подошла подготовленной слабо, нужно много чего сделать, чтобы победить. Правда, закончил на высокой ноте — наш моральный дух крепок, враг будет разгромлен...
Разговаривая с «дядей Гиляем», я поглядывал на месье Баше, который сидел за столиком у окна, оживленно беседуя с каким-то офицером и строча что-то в своем блокноте. Его объемный кожаный портфель стоял раскрытым на соседнем стуле.
Нужно было дождаться момента. Он представился минут через двадцать. Штабс-капитан отошел к буфету, Владимир Алексеевич тоже оставил меня ради новой «жертвы» а Баше, направился к группе офицеров у другого конца зала, видимо, услышав что-то интересное. Распахнутая пасть портфеля так и манила меня. Я неспешным шагом подошел к его столику, будто ища кого-то глазами. Развернулся спиной. Секундное движение — и папка с «проектом Желтороссии» скользнула в портфель француза. Я отошел, сердце колотилось чуть быстрее обычного. Никто, кажется, ничего не заметил.
Я тут же втиснулся в толпу возле буфета, заказал рюмку коньяку. Руки слегка дрожали. «Спокойно, князь, — сказал я себе. — Первый ход сделан». Он же главный. Теперь Алексееву будет не до меня. Ну я так надеялся.
И тут двери собрания распахнулись, и в зал быстрым шагом вошел... помяни черта и он появится. Адмирал Алексеев собственной персоной. За ним следовал невысокий, толстый суетливый чиновник в форме уездного воинского начальника В зале мгновенно стало тихо. Все сразу посмотрели на вошедших.
Алексеев обвел собрание тяжелым взглядом, задержался на мне и кивнул чиновнику. Тот подошел ко мне, откашлялся и дрожащим голосом произнес: — Князь Евгений Александрович Баталов?
— Слушаю вас, — ответил я холодно.
— По распоряжению начальника штаба Маньчжурской армии... — Чиновник замялся, но, поймав испепеляющий взгляд Алексеева, продолжил: — В соответствии с законом о воинской повинности и учитывая вашу медицинскую квалификацию, подтвержденную дипломом Императорского Московского университета, вы подлежите мобилизации для прохождения службы в медицинской части Маньчжурской армии. Вот ваше мобилизационное предписание.
Он протянул мне официальный бланк с гербовой печатью. В зале стояла гробовая тишина. Офицеры смотрели на эту сцену с нескрываемым изумлением. Мобилизовать князя Баталова, известную фигуру, в приказном порядке, как простого лекаря запаса? Это было неслыханно.
Я взял бумагу, пробежал глазами. Потом усмехнулся, глядя прямо на чиновника, а через его плечо — на Алексеева.
— Представьтесь, — включил я начальственный голос. — Вы на службе, или так, пива выпить зашли?
Кто-то недалеко от меня хохотнул.
— Извините, ваше сиятельство, — поклонился чиновник. — Коллежский секретарь Березов.
Наверное, обещали в девятый класс приподнять, титулярным советником. Если выживет, конечно.