Ваня шел уверенно, не сомневаясь ни на секунду. Глядя на него, все взбодрились, даже лошадки оживились.
К сожалению, во второй половине дня тучи снова затянули небо, и опять пошел противный холодный дождь. Так что скоро мы остановились на ночевку. На этот раз в хвойном лесочке. Поставили палатки, чтобы хоть на голову не капало, с трудом разожгли костер — дрова горели плохо, больше дымили. Но зато у нас появился в термосах горячий чай.
К полудню третьего дня что-то изменилось в воздухе. Дождь окончательно прекратился, ветер принес с юга отдаленный, глухой рокот, похожий на раскаты далекой грозы. Сначала редкие, потом все чаще и отчетливее. Это была не гроза. Это говорила артиллерия.
Мы приближались к фронту.
Наш новый проводник, тощий Ван, которого Жиган отыскал в последней деревне, оказался на удивление толковым. Он уверенно вел наш маленький караван по едва заметным тропам, огибая совсем уж непролазные участки. Теперь он указал на гряду невысоких, поросших жухлой травой и редким кустарником сопок, темневших впереди.
Грохот нарастал. Теперь можно было различить не только мощные выстрелы тяжелых орудий, но и более частые, сухие хлопки полевой артиллерии, а временами доносился треск, похожий на рвущуюся ткань — это работали пулеметы. Значит, бой шел где-то недалеко.
Мы начали встречать повозки, которые везли боеприпасы, по еще заметной дороге брели в тыл раненые. Наконец, на нас выскочил разъезд казаков.
— Пашка ты? — Степанов узнал хорунжего, которые скакал впереди.
— Андрей, здоровеньки булы! — казаки обнялись, похлопали друг другу по плечам. — Ты откуда здеся?
— Да вот, сопровождаю госпиталь Красного креста до позиций Восточно-Сибирской дивизии.
— Считай сопроводил. Они вон там, за грядой.
Хорунжий подъехал ко мне, козырнул.
— Павел Волин. Начальник охраны штаба.
— Князь Баталов, — в ответ представился я. — Как мне найти генерала Кашталинского?
Казак объяснил, я дал команду рассчитаться с проводником, попрощался со Степановым и его людьми.
Наш маленький отряд проехал немного вперед, остановился в неглубокой лощине, укрытой от случайного взгляда и, хотелось верить, от случайного снаряда. Лошади жадно пили мутную воду из луж. Люди валились с ног от усталости. Казаки Воли ускакали, я окликнул Жигана:
— Доеду, узнаю обстановку. Располагайтесь пока здесь. Костров не разжигать, не шуметь, лошадей не распрягать. Михеев, вы за старшего. Тит, найди мне коня посвежее, если это возможно.
Жиган, как всегда, нашел. Не рысака, конечно, но крепкую казачью лошадку, которая еще держалась на ногах. Я подтянул подпругу, проверил револьвер в кобуре — не столько для защиты, сколько для уверенности — и начал подниматься по размытому склону сопки.
С каждым метром подъема панорама боя становилась шире, а звуки — оглушительнее. Впереди, у реки, которую я пока не видел, но чувствовал по влажному ветру, шла настоящая битва. Земля под ногами слегка подрагивала от близких разрывов.
На вершине сопки действительно располагался командный пункт. Несколько офицеров сгрудились у треноги с длинным биноклем. Рядом стоял генерал — высокий, сутулый мужчина с седыми усами и усталым лицом. Это, без сомнения, и был генерал-майор Кашталинский. Он напряженно слушал доклады подбегавших адъютантов и вестовых, делая пометки на карте и отдавая короткие, отрывистые приказания.
— Передать Седьмому полку… Держаться! Ни шагу назад! Где резервы⁈ Почему батарея молчит⁈ — его голос срывался от напряжения.
Вестовые, задыхаясь, выслушивали приказы и тут же срывались вниз по склону, чтобы передать их дальше, в огонь. Телефонной связи, видимо, не было, все управление шло по старинке, через живых людей, которые могли и не добежать.
Я спешился, передал поводья подскочившему ординарцу и, стараясь не мешать, подошел к группе офицеров. Дождавшись короткой паузы, когда очередной вестовой умчался вниз, я шагнул вперед и представился, стараясь перекричать грохот:
— Ваше превосходительство! Князь Баталов, начальник госпиталя Красного Креста. Прибыл в ваше распоряжение со всем персоналом и имуществом.
Кашталинский резко обернулся. Его глаза, воспаленные от бессонницы и дыма, уставились на меня с недоумением, словно я был привидением.
— Госпиталь? Какой еще госпиталь? — он нахмурился, явно пытаясь вспомнить. — Ах да… Красный Крест… Сообщали… Не до вас сейчас, князь! Видите, что творится⁈
Он махнул рукой в сторону реки, где бой разгорался с новой силой. Японцы, похоже, предпринимали очередную атаку.
— Где прикажете развернуться, ваше превосходительство? — настойчиво повторил я. — По уставу — не ближе пяти верст от передовой. Нам нужно место, вода, подъездные пути…
Генерал заглянул в карту, уже открыл рот что-то мне ответить и вдруг воздух пронзил резкий, нарастающий свист. Он приближался с ужасающей скоростью. Кто-то крикнул: «Ложись!».
Инстинктивно я пригнулся, пытаясь закрыть голову руками. Свист оборвался оглушительным, разрывающим уши грохотом где-то совсем рядом. Земля вздыбилась. Меня ослепила яркая вспышка, обдало жаром и запахом горелой земли и чего-то еще, отвратительно-сладкого.
Удар чудовищной силы, невидимый, но плотный, как стена, подхватил меня и швырнул в сторону.
Глава 7
ПОРТЪ-АРТУРЪ (Рейтеръ). Японцы ночью 25 апрѣля пытались вновь блокировать Портъ-Артуръ, пустивъ по направленію къ крѣпости коммерческіе пароходы, дабы затопить ихъ въ проходѣ въ портъ. Электрическими прожекторами русскихъ они были своевременно замѣчены. Одна японская канонерка и два контръ-миноносца были потоплены огнемъ батарей. Послѣ чего брандеры удалились.
БЕРЛИНЪ По сведеніямъ агентства Лаффана изъ Нью-Йорка, японское правительство заключило съ изобрѣтателемъ подводной лодки Лэкомъ контрактъ, по которому Лэкъ обязуется доставить въ Японію извѣстное число опытныхъ рабочихъ для постройки подводныхъ лодокъ.
Звон в ушах был таким, будто кто-то держал раскалённый колокол прямо у головы и методично бил в него кувалдой. Густой, давящий, он перекрывал все звуки, оставляя только мутный гул внутри черепа.
Я очнулся лицом в грязи. Земля была тёплой, липкой, с металлическим, кислым привкусом — кровь и взрывчатка. Мир качался, как палуба в шторм. Голова гудела, зрение плавало. Первая мысль — жив. Вторая — ничего не слышу. Третья… где остальные?
С трудом перевернулся на спину, вытер лицо рукавом. Надо мной пролетали клочья дыма и серых облаков. Воронка рядом ещё дымилась. Снаряд лёг совсем близко — будь чуть правее, и меня бы просто не осталось. В воздухе висел тяжёлый, липкий запах горелого мяса.
Я сел, ошалело оглядываясь. В нескольких метрах кто-то шевелился. Генерал Кашталинский! Он сидел на земле, мотая головой, как боксер после нокдауна. Рядом — офицеры штаба, бледные, серые от грязи, все с вытаращенными глазами. Кто-то держался за ухо, кто-то шатался в попытке подняться. Их оглушило, как и меня. Повезло. Снаряд лег чуть дальше, чем мог бы. Все живы.
Я ощупал себя. Руки, ноги целы. Контузия, конечно, но кости не переломаны. Дышать? Да не больно вроде. Значит, ребра целы. Кажется. Встал. Ноги держат. Похоже, не ранен, только гул в ушах и дрожь в пальцах. Словно током трясёт.
Кашталинский тоже поднялся, отряхивая землю с изорванной в нескольких местах шинели. Фуражка куда-то пропала, седые волосы слиплись в комок от грязи. Он обернулся ко мне, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на запоздалое узнавание и досаду.
— Вот так… знакомство, — прохрипел он, сплевывая землю. — Японская точность… Почти уважение выказывают.
— Дайте вас осмотрю, — я вспомнил про свои врачебные обязанности, приподнял шинель в месте разрыва. Крови нет. Потом глянул голову. Шишка и больше ничего.
Офицеры тоже приходили в себя, перебрасывались короткими, нервными репликами. Кто-то ощупывал голову, кто-то просто смотрел на место разрыва с пустыми глазами. Воздух был плотным от пережитого шока.
И в этот момент тишину, нарушаемую лишь отдаленным грохотом боя и стонами раненых где-то внизу, прорезал крик:
— Дорогу! Вестовой! Срочно!
По склону сопки, спотыкаясь и едва не падая, бежал молодой солдат. Запыхавшийся, с перекошенным от ужаса и спешки лицом, он подскочил к Кашталинскому, отдавая честь дрожащей рукой.
— Ваше превосходительство! Срочный приказ! От генерала Засулича!
Вестовой протянул мятый, заляпанный грязью пакет. Кашталинский торопливо вскрыл, пробежал глазами. Лицо его стало каменным. Он поднял голову, обвел взглядом своих офицеров, потом снова посмотрел на меня.
— Отступление, — произнес он глухо, но так, чтобы слышали все. — Общее отступление Восточного отряда. К Фынхуанчену. Немедленно. Японцы форсировали Ялу. Наши позиции прорваны.
Наступила мертвая тишина. Только ветер свистел над сопкой, да продолжала ухать артиллерия где-то за рекой, теперь уже звучавшая как похоронный марш нашим надеждам. Отступление… Значит, все. Первый бой — и сразу поражение. Катастрофа.
— Всем частям передать! — рявкнул Кашталинский, стряхивая оцепенение. — Оставить заслоны, отходить организованно! Штабу — немедленно сворачиваться! Вы, — он ткнул пальцем в вестового, — найдите начальника артиллерии! Пусть прикрывают отход! Живо!
Офицеры бросились выполнять приказ, расталкивая друг друга, крича ординарцам. Началась суматоха, еще более нервная и хаотичная, чем прежде. Командный пункт, минуту назад казавшийся островком порядка среди боя, превратился в разворошенный муравейник.
А я? Что делать мне? Мой госпиталь… Он там, в лощине. Люди, имущество. Что теперь? Формально — мы подчинены дивизии. Значит, и нас касается приказ. Но куда? С повозками? По грязи, на выбившихся лошадях? Это не отступление, а эвакуация через ад.
Я бросился туда, где оставил лошадь. Вернее, туда, где она должна была стоять. Лошади не было. Вместо нее на земле лежала груда окровавленного мяса и обломков костей. Прямое попадание осколков. Моя казачья лошадка, мой единственный транспорт… Мертва.