Пленный вздрогнул. Он несколько секунд смотрел на меня, борясь с собой. Потом его губы шевельнулись, и он тихо, но отчетливо произнес на чистейшем русском языке, почти без акцента:
— Я отказываюсь отвечать на вопросы. Я — офицер императорской японской армии. Требую соответствующего обращения согласно международным конвенциям.
Казаки замерли. Урядник опустил нагайку, недоуменно глядя то на меня, то на пленного. Хорунжий присвистнул. Казачок-переводчик от удивления открыл рот.
— Вот те на… — пробормотал урядник. — А мы ему по-китайски… Ишь ты, басурманин…
— Что с ним делать будете? — спросил я хорунжего.
— Да сейчас вон на той березе и вздёрнем, — равнодушно кивнул урядник на дерево неподалеку. — Какие ещё конвенции? — презрительно сплюнул он в сторону японца. — Без формы, в гражданском. Не с чем тут возиться. Спасибо за помощь.
Как-то японский разведчик отреагировал на это заявление несколько вразрез с кодексом бусидо. Побледнел, глазки забегали. Осталось только заплакать и в ноги броситься с рассказом о малых деточках и маме-старушке, прикованной к постели.
— Может, в штаб для начала? — спросил я. — Офицер всё же. Наверняка он может дать честное слово, что поделится сведениями о противнике.
Вместо подготовки к сеппуку японец выпрямился и согласно кивнул.
— Я готов, — с пафосом произнес он, — дать слово офицера, что не буду скрывать сведения.
— Ишь, полные штаны наложил, а гонор девать некуда, — засмеялся урядник. — Ладно, шпион, повесить мы тебя всегда успеем. Пока с нами побудешь. Скажи спасибо его благородию, спас тебя.
Мы тронулись дальше, оставив казаков с их неожиданной добычей. Этот эпизод еще раз напомнил, насколько серьезна и опасна эта война. Японцы были не просто «макаками», как их пренебрежительно называли в тылу. Это был умный, хитрый и решительный враг, который действовал даже здесь, в нашем тылу, во время беспорядочного отступления.
Остаток дня прошел в тягостном движении на север. Мы пересекли вброд небольшую, но быструю речку, чуть не потеряв одну из повозок с ранеными — ее едва не снесло течением. Замученные лошади срывались, спотыкались. Люди шли молча, механически переставляя ноги в грязи.
К вечеру мы вышли к какой-то более широкой дороге, где движение отступающих войск было еще плотнее. Здесь царил полный хаос. Брошенные повозки, орудия, бредущие вперемешку солдаты разных частей, раненые, обозники, какие-то чиновники… Все стремились на север, к спасительному Фынхуанчену, который, по слухам, был уже где-то недалеко.
И мы сразу пристроились к этому потоку, стараясь не потерять друг друга в общей сумятице. Нам оставался последний рывок.
Глава 8
СЦЕНА
Въ Михайловскомъ манежѣ на второй день Пасхи была впервые поставлена новая пьеса «Портъ-Артуръ». Ни на афишахъ, ни на программахъ не былъ обозначенъ авторъ малограмотной окрошки, названной «пьесы изъ послѣднихъ событій на Дальнемъ Востокѣ».
Передать содержаніе «пьесы» довольно мудрено.
ЛОНДОНЪ, Возстаніе въ Піонъ-Янской провинціи уже началось. Возсталъ низшій классъ; къ нему присоединились бѣглые солдаты. Положеніе — серьезное. Начальникъ провинціи проситъ присылки войскъ на помощь. Южнѣе Сеула безчинствуютъ шайки хорошо вооруженныхъ разбойниковъ.
ИНЬКОУ. Генералъ Куропаткинъ прибылъ вчера въ Нью-Чжуангъ и произвелъ смотръ гарнизону. Прибытіе генерала Куропаткина произвело удивительную перемѣну настроенія, внушивъ всёмъ русскимъ безграничную вѣру въ свои силы и увѣренность въ побѣдѣ.
Четыре долгих дня мы добирались до Фэнхуанчэна. Я потом посмотрел по карте — неполных пятьдесят километров напрямую. Но не по дороге. Мы, наверное, намотали раза в полтора больше. Зато времени подумать было — вагон.
Вот зачем я снялся с насиженного места и поперся на Ялу? Трепов своей властью продавил? Ведь я ему практически не подчиняюсь. Красный Крест? Не смешите мои тапки, авторитета достаточно, чтобы бодаться с любой международной организацией. Одного панацеума хватит, чтобы списать любые грехи. Мог ведь сказать Лизе, что в домике всё занято. Хотите — присоединяйтесь. А нет — ищите другой. Нет же, как пацан, взял под козырек, и помчался. Еще и девчонок с собой прихватил. Слава богу, никто из них не пострадал. Разбитые в кровь ноги, множественные ссадины и ушибы — не в счет.
И ведь никто не жаловался! Видел же — на пределе, слезы на привалах утирают, но никто не закатил истерику, не начал требовать срочно отправить домой к маме. Когда я заикнулся, что из Фэнхуанчэна можно кого-то эвакуировать в тыл, Волконская глянула так, что я почувствовал себя школьником перед строгими родителями.
— Простите, чем вызвали ваше недоверие? — спросила она ледяным тоном.
И ведь странные люди. Армию нашу ругают с чувством, с толком, с расстановкой, начальство обзывают метко и зло, но в бой — хоть сейчас. Только свистни. Все как один — вперед, помогать, вытаскивать, спасать.
Выберемся, напишу на всех представление к награде. Формулировку придумаю. Не «за доблесть в бою», так «за стойкость духа в экстремальных санитарных условиях». Или просто: «За то, что не сошли с ума».
Глядя на них, наверное, и мужская часть коллектива дружно терпела. Эти начальство ругали куда более крепкими словами, но мне никаких претензий не высказывали. Посчитали таким же подневольным, как и они.
После демарша Волконской ко мне подсела Гедройц, всё так же привычно попыхивая папиросой.
— Евгений Александрович, а почему вы вообще решили начать этот разговор?
И я объяснил, казалось бы, очевидное. Что не стоило ввязываться в авантюру и тащить за собой людей, подвергая их смертельному риску.
— Но ведь вы всех предупредили. Все знали, куда идут. Сами выбрали. Так что, ваше сиятельство, нечего терзаться. Это уже случилось. Как говорится, фарш назад не провернешь, — она затянулась, выпустила дым. — И не хочу сейчас про врачебный долг и прочий пафос. Но вы же сами видите: тут есть раненые, больные, отчаявшиеся. И если не мы, то кто? Так что бросьте эти свои сомнения. И ведите нас дальше.
Фэнхуанчэн появился на горизонте неожиданно. Пройдя какой-то очередной поворот, я понял, что пришли. Перед нами на дороге образовалась пробка — дозор производил фильтрацию прибывающих. Додумался же кто-то с самого начала распихать подразделения куда надо. Я, признаться, ожидал такого же бардака, как и по дороге сюда — брошенные обозы, деморализованные солдаты, штаб без связи и командиров, уехавших «на позиции» и не вернувшихся. А тут — окопы. Настоящие. Свежие. Глубокие. В несколько линий. Брустверы, ящики с песком, пулемётные гнёзда, обустроенные с толком и знанием дела. Видно — не просто драпали куда глаза глядят, а готовят оборону.
Мы дождались очереди, и нас тоже посчитали. Куда ехать, не сказали, да я этого и не ждал на этом этапе. Осмотрели повозки, проверили документы. Пропустили. Без улыбок, но и без лишних слов. Люди здесь уже видели слишком многое, чтобы удивляться очередной забрызганной грязью колонне.
Я оставил наших в сторонке, а сам в сопровождении Михеева поехал искать штаб. Встречные с энтузиазмом направляли нас в разные стороны. В итоге мы прибыли на место, где штаб был в самом начале, и только оттуда нас направили к зданию бывшей уездной управы. О прежних обитателях говорили пустой флагшток и оставшаяся висеть табличка у входа. Перед крыльцом стояли двое часовых. Я спешился, критически посмотрел на сапоги, решил, что никто от моего внешнего вида в обморок упасть не должен, и зашел внутрь.
В штабе царила традиционная для подобных мест кипучая имитация бурной деятельности. Все свято блюли главную заповедь офисного работника и перемещались быстро, с озабоченным видом и непременным атрибутом занятости — бумагами в руках. Поймать кого-то, способного ответить на вопросы, удалось не сразу.
Меня проводили к дежурному офицеру. Им оказался худой штабс-капитан с нездоровым румянцем и следами хронического недосыпа в виде красных глаз, которые он время от времени начинал потирать. Услышав, кто я, он тяжело вздохнул.
— Только вас мне и не хватало… Не в смысле, что госпиталь не нужен. Очень нужен! Просто некогда вами заниматься.
— Так выделите место и не мешайте, остальное мы сами.
— И что же вам надо? — штабс посмотрел на меня с любопытством. Удивился, наверное, что я ничего не требую.
— Место не ближе пяти вёрст от передовой. Хорошие пути подвоза. Источник воды.
— И ресторан рядом, — саркастически добавил дежурный.
Капитан уткнулся в карту, начал водить карандашом по бумаге, потом ткнул куда-то, не поднимая глаз.
— Вот тут. У деревни Шицзяпу. Тут как бы и не фронт, но и не тыл. И вода есть. Видите, ручей обозначен.
— Нет. Так не пойдёт, — я заглянул в карту. — Здесь низина, от вашего ручья заболотилось всё. Дайте мне кого-то, кто знает местность.
Капитан выдохнул, как будто собирался послать меня, но потом махнул рукой в сторону двери.
— Направо вторая дверь. Там старший квартирмейстер. Штабс-капитан Розов. Он отвечает за размещение. Вот с него и требуйте.
Розов нашелся не сразу, и помогать мне не желал. Обычная защитная реакция уставшего человека. Маленький, рыжий, с отёкшим лицом и осипшим голосом. В бедно обставленной каморке стоял запах дешевого табака, испорченных зубов и самого популярного в России антистрессового средства.
— Красный Крест… Госпиталь… Ага. Слушайте, у меня люди на земле ночуют, орудия прикрыты брезентом, лошадей по очереди поят, а вы — госпиталь!
— А если за меня попросит Екатерина Великая? — я показал военному купюру. От расположения госпиталя зависело слишком много, чтобы пускать дело на самотек.
Розов оживился:
— Ладно, выберем.
После десяти минут препирательств и разглядывания карты (я чуть не вцепился ему в горло и не забрал деньги обратно, когда он предложил бывшую скотобойню — «а там крыша есть!»), мы сошлись на участке к северу от деревни Гаолинцзы. Там было всё, что надо: небольшая возвышенность, рощица неподалеку, ручей, и довольно сносная дорога. В виде бонуса прилагалось здание заброшенного постоялого двора.