— Студент медицинского факультета Юрьевского университета Бурденко.
Тут я обалдел.
— Имя⁈
— Николай. Николай Нилович, — отчеканил он.
Глава 9
ЛОНДОНЪ, Въ настоящее время только одинъ русскій остается въ Японіи: это — епископъ Николай, основатель и глава православной миссіи. Среди японцевъ онъ прожилъ сорокъ летъ и рѣшилъ остаться въ Японіи до самой смерти. Японскіе власти приняли мѣры къ охранѣ его личности. Къ сожалѣнію, въ послѣднее время объ епископѣ Николаѣ не получается никакихъ извѣстій.
ТОКІО. Изъ Пхіонъ-Яна телеграфируютъ, что тамъ теперь вполнѣ спокойно, корейцы относятся вполнѣ доброжелательно къ японскимъ войскамъ, большая часть которыхъ покинула уже городъ и двинулась на сѣверъ. Нѣсколько корейцевъ, обращенныхъ въ православіе, уличаются въ сношеніяхъ съ русскими; они преданы суду, но упорно отрицаютъ свою виновность.
Брилліанты японской императрицы
Японская императрица, подавая примѣръ другимъ, отдала на нужды войны большую часть своихъ драгоцѣнностей. Но оказывается, что ея патріотическая жертва не дастъ ожидаемыхъ результатовъ: вмѣсто милліоновъ, которые надѣялись выручить отъ продажи вещей императрицы, получено только нѣсколько сотъ тысячъ франковъ. Эксперты, которымъ предъявили вещи для оцѣнки, нашли, что брилліанты роскошной нитки и большинство брилліантовъ императорской короны — французской поддѣлки.
Я смотрел на Бурденко и глазам не верил. Так просто? Один из величайших в будущем хирургов — вот этот вежливый юноша с жидкими усиками и пушком вместо бородки? Может, однофамилец? Ага, прямо всё совпадает, даже довольно редкое отчество.
— Сколько курсов закончили? — продолжил я допрос.
— В конце года планирую сдавать врачебный экзамен.
— А в каких направлениях специализируетесь?
Бурденко перечислил.
— Доктор Гедройц?
— Да, ваше сиятельство?
— Оформить Николая Ниловича помощником врача. С этого момента. Остальных распределить согласно штатным нуждам.
— Будет исполнено, — коротко ответила Вера Игнатьевна.
Интонация у неё была такая, что я рефлекторно оглянулся, будто проверяя, не стоит ли за моей спиной сержант Хартман из «Цельнометаллической оболочки». Но нет. Вера смотрела на добровольцев неожиданно мягко, с каким-то почти материнским участием. Вот уж от кого не ждал нежности. Хотя… пожалуй, это было даже не сочувствие, а своего рода уважение. Впрочем, вряд ли она станет их донимать выше требуемого. Как и потакать слабостям. Я вдруг вспомнил старинную шутку Микулича, что по национальности он хирург. Нет ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного — одни медики. Большое дружное братство.
Новую порцию раненых привезли примерно через час, наше пополнение едва успело сложить пожитки и переодеться. Поступление внезапное и большое. Как врачи и любят. Повозки одна за другой выкатывались к нашему приёмному пункту, наспех оборудованному перед палатками. Кони фыркали, упряжные орали, санитарки сновали меж носилок, фельдшеры и сестры принимали первых раненых.
— На сортировку, — сказал я Бурденко и кивнул в сторону площадки. — Пошли, Николай Нилович. Сейчас начнётся.
Он шёл рядом, доставая на ходу блокнотик. Собирается писать записочки, чтобы прикреплять их к одежде осмотренных.
— Так дело не пойдет, — показал я на блокнот. — У нас новая система.
— Какая же? — Бурденко встал столбом.
— Доктор Михеев! — позвал я коллегу. — Александр Васильевич, поделитесь цветовыми маркерами, пожалуйста.
Николай получил четыре мешочка, открыл один из них, и удивленно вытащил кусочек желтого ситца.
— И как это?
— Просто. Зеленый — легкораненые. Желтый — могут подождать. Красный — срочно на стол. Чёрный…
— Понял, кому помощь не оказываем, агонирующие и умершие.
— Быстрее, чем записочки, не слетят — на заколках и понятнее персоналу. Вперед!
Сортировочная площадка уже гудела. Носилки стояли в три ряда, и их продолжали разгружать. Кто-то ворочался, чтобы лечь поудобнее. Стоны, крики. Возбужденный раненый, которого перестали удерживать на секунду, вскочил, пытаясь куда-то пойти, и тут же упал. Некоторые лежали неподвижно.
— Ну, давайте, — я чуть подтолкнул Бурденко вперёд. — Фельдшера уже измеряют давление, не отставайте.
Он замер, не решаясь пойти. Куда делся весь энтузиазм?
— Евгений Александрович… я…
— Нет времени! — прикрикнул я. — Сортируйте! Я рядом, контролирую. Вам решать их судьбу сейчас. И помните — гипердиагностика здесь разрешена.
Он постоял еще несколько секунд, прямо-таки завис. Потом кивнул. Вдохнул. И начал.
— Красный. Артериальное кровотечение. Наложите пока жгут получше, кровит. Зеленый, в сторону. Еще зеленый. Желтый, в перевязочную. А этот… — доктор запнулся. Парень лет двадцати, лицо серое, еле дышит, изо рта — кровавая пена. — Черный. Морфий один миллилитр в мышцу.
Я почти не вмешивался. Так, пару раз подсказал, после чего поменяли цвет с зеленого на желтый. Но главное не это, ошибки у всех случаются. Учится ведь еще. Зато сразу понял, что такое ответственность, не побоялся. Не оглядывался поминутно на меня, чтобы получить одобрение своих действий.
Минут через десять я сказал:
— Здесь не красный, черный. Высокая ампутация в наших условиях — скорее, жест отчаяния. Тратим много времени, а шансов у пациента мало.
Я осмотрел раненого. Мои представления о его шансах не совпало с мнением Нилыча.
— Случай спорный, — вдруг заупрямился Бурденко.
— Раз вы настаиваете, то давайте проведем ампутацию. Санитары, срочно в операционную, не спим!
Я кивнул Гедройц, и она заняла наше место на сортировочной площадке. Мы пошли мыться. Когда зашли в операционную, раненый уже лежал на столе. Да, правую ногу не спасти. Как он жив еще с такой травмой? Бедро размозжено почти до паха. Бледный, дышит часто. Весь мокрый — так вспотел. Что же тут будет летом⁇
— Кто нам доложит состояние? Группу крови определили? Венозный доступ получили? Где капельница? Чего ждем? — поторапливал я сотрудников. — Травматический шок лечить надо, а не смотреть на него!
— Сто на шестьдесят, пульс сто двадцать, температура тридцать шесть и две.
— Начнем, помолясь, — перекрестился я. — Скальпель!
Работал Бурденко хорошо. Спокойно. Видно, что практиковался много, ассистирует не впервые. Не позволял себе лишнего, приказы выполнял четко. Техника хромает еще, но сейчас он опыта наберется быстро — особенно если такие поступления раненых будут регулярными. И очень внимательно смотрел, что делаю я.
Через час мы закончили. И пациент пока оставался живым. И даже давление слегка поднялось — помогло переливание.
Я снял перчатки, вытер лоб. Посмотрел на Бурденко.
— Поздравляю. Но. За это время доктор Михеев провел уже две ампутации. То есть мы своим благородным поступком кому-то одному операцию не дали сделать. Возможно, за это время состояние раненого ухудшилось. Теперь понятно, зачем на сортировке черные метки? Мы должны спасти как можно больше людей, извините за пафос. И кем-то приходится жертвовать. Ну что, Николай Нилович. Если выживем — приглашаю к себе в клинику на стажировку. Под моё руководство.
Он застыл. Потом слегка покраснел. И улыбнулся — тихо, сдержанно, но искренне. Как человек, которому вдруг подали руку из будущего.
— Спасибо, Евгений Александрович. Для меня… это честь. Приложу все усилия… Я про «Русскую больницу» даже не думал…
— Помечтали, и хватит. У нас отдых, пока мы перемываемся.
К вечеру поток раненых потихоньку начал убывать. Привозили, конечно, но не так бешено — хватило времени даже пообедать. Почти бездельничали, получается. Мы с Михеевым сидели на солнце и грелись, как два кота. Я мечтал о постели — мягкой, обволакивающей. Можно и Агнесс под бочок, чисто для пущего уюта.
Александр Васильевич травил душу воспоминаниями о гражданской жизни:
— Публика, Евгений Александрович, совсем, простите за грубость, зажралась. «Всё болит» среди ночи — это уже классика. А перед отъездом, — он поднял палец, — диспетчер рассказывал, звонили и требовали врача, потому что младенец, видите ли, «невкусно пукнул». Телефон — это зло! Он из средства связи в повод поболтать превратился. Даже боюсь представить, что дальше будет…
— Только хуже. Сначала телефон сделают портативным, размером… ну вот с ваш портсигар.
Михеев удивленно на меня уставился.
— Можно будет звонить из любого места. Хоть с улицы бригаду сразу вызвать.
— Да ладно!
— А потом и вовсе его в мозг встроят.
— В черепную коробку⁉
— Именно. Три раза мигнули — набрали «ноль три»!
Футуристические фантазии прервала повозка в сопровождении конного штабс-ротмистра.
— Где князь Баталов?
А я видел его раньше. Ну точно, адъютант Кашталинского. Встал, подошел.
— Слушаю вас.
Штабс спешился, приблизился ко мне почти вплотную.
— Ваше сиятельство, личная просьба генерала Кашталинского… Поручик Волков… Тяжело ранен час назад, вот, доставили. Николай Александрович очень… Если можно…
— Выгружайте, я сейчас посмотрю.
Не повезло Волкову. Осколочное ранение живота, скорее всего, кровит там неслабо. И лицо. Месиво просто, переломы нижней челюсти плюс раны. Если останется жив, вряд ли сможет улыбаться. И есть нормально тоже. Ага, а вот и знакомое скобяное изделие — шлем, один из тех, что взял у меня «для эксперимента» Куропаткин. Дырочка свежая явно еще от одного осколка, не долетевшего до головы поручика.
Штабс-ротмистр не уезжал, ждал вердикта, или еще чего-то. Я повернулся к фельдшеру:
— В операционную. Немедленно. Готовьте к операции. Пригласите Гедройц и Бурденко. Я скоро буду.
— Что скажете? — офицер подошел чуть ближе.
— Ничего. Сейчас будем оперировать. Чем это закончится, не могу сказать. Будете ждать?
— Если можно.
Я пошел переодеваться. Надо сказать Жигану, пусть прачек еще найдет, а то с такими темпами мы скоро голыми оперировать будем.