Бригада уже мыла руки в предоперационной.
— Как наркоз давать? — тихо спросила Гедройц. — Там маску не наложить. Под местной анестезией?
— Невозможно, — покачал я головой. — Ревизия брюшной полости… Умрет от шока.
— Может, трахеостомию? Но ведь есть решение, вы что-то придумали? — спросила княжна. — Вижу, у вас на лице написано, что авантюру какую-то готовите.
Я замолчал, глядя в пространство. В памяти всплыл доклад, услышанный на одном конгрессе в конце девяностых. Как же его звали? Август Бир. Спинномозговая анестезия. Полное обезболивание нижней половины тела без потери сознания.
— Подготовить длинную иглу, стерильный кокаин. Положение на боку, колени к животу. Мы сделаем это по методу Бира.
— Никогда не слышала, — призналась Гедройц.
— Сейчас увидите. Немец делал это в клинике. А у нас будет первый случай применения в военно-полевой хирургии. Сможете статью написать.
— Мне только и осталось, что подобной ерундой заниматься. Вот, господин Бурденко напишет, — кивнула она на спину моего протеже. — Ему надо авторитет зарабатывать.
— Подождите минутку, сообразить надо, — остановил я академические споры. — Кокаин быстро сгорит… Где там эта японская аптечка?
Принесли коробочку, подарок от благодарных пациентов. Ампулы в ней, конечно, с иероглифами, но и латиница тоже присутствовала. Экстракт надпочечников мы общими усилиями распознали. А вот и не знал я, кто и когда адреналин выделил. Моя вина, нашему эндокринному производству такое под силу, и очистка наверняка получше была бы. Но имеем что имеем.
— Ампулу в шприц, все сто микрограмм!
— Зачем? — спросила Вера.
— Продлить действие кокаина, конечно. Приступаем! И дай бог, чтобы давление падать не начало!
Поручик не кричал. Даже не стонал. Чуть дернулся только, когда игла со скрипом прошла между третьим и четвёртым поясничными позвонками.
— Господа, мы на месте, — сказал я, когда из иглы закапал ликвор. — Шприц!
Операция шла почти два часа. Провели ревизию, удалили селезенку, кусок подвздошной кишки. Гедройц была безукоризненна. Думаю, Трепову можно простить всё за то, что привел ее к нам. Профессионал высочайшего уровня. Имея такого зама, можно спокойно уходить в загул. Бурденко ассистировал, подавая инструменты молча, почти не мигая. Всё прошло как по нотам. Лихницкий, пока мы возились с животом, подлатал лицо.
Давление, конечно, падало. Как и сказала Гедройц, авантюра. Так только шок усугубить можно. Капали тот же кокаин в вену, атропином сердце разгоняли. Господь миловал, обошлось.
Когда всё закончилось, и я снял перчатки, в операционной повисла тишина.
— Поздравляю всех участников и пациента, — сказал я и вышел.
На выходе ждал адъютант. Бежал, не шел.
— Ваше сиятельство? — с надеждой спросил он.
— Жить будет, — устало ответил я. — Но пусть готовится к дополнительным операциям на лице — его восстанавливать придется долго.
— Благодарю, — он выдохнул с облегчением. — Разрешите откланяться?
— Езжайте с богом.
Адъютант замялся.
— Ваша светлость, позвольте забрать шлем поручика? Очень мало их, берегут прямо… Просили вернуть.
— Да, конечно. Не претендую.
Гедройц вышла, встала рядом со мной, и закурила.
— Не люблю громких слов, но это было… почти гениально.
— Придумал не я, только вспомнил. Да и вы сами понимаете, метод не для потока. Слишком велик риск осложнений, высокие требования к стерильности, точности укола. Короче, для избранных. Так что попробовали, запомнили, и продолжаем работать менее экзотическими способами.
Письма, что передали из Мукдена с новыми врачами, я отложил до вечера. После операционной — руки слегка потряхивало, мозги варились в собственном соку, будто каша в котелке. Изучать чужие мысли в таком состоянии — всё равно что пить портвейн после голодания: быстро в голову и надолго.
Сел у палатки, закутался в шинель, на коленях — кожаная папка. Вокруг тишина. Фельдшеры, отмыв операционную, разошлись, даже Гедройц куда-то пропала. Ладно, немножко отошел, можно приступить к корреспонденции.
Первое письмо — в тонком конверте. Почерк ровный и уверенный, женский.
Лиза.
Я сразу всё понял. По запаху. Какие-то духи, которые она постоянно использует.
'Евгений Александрович…
Я сожалею, что не успела проститься в Мукдене. Всё было слишком… запутанно. Я не хотела, чтобы между нами осталась неловкость. Я понимаю, что теперь всё иначе. Но если я могу чем-то помочь — пожалуйста, скажи. Я искренне…'
Я отложил письмо, глядя в темноту.
«Чем помочь?» — хмыкнул я про себя. — «Не мешать, Лиза. Один раз уже помогла — спасибо.»
И пусть звучит грубо, но так оно и есть. Хотел бы быть добрее, но после ада эвакуации по раскисшей грязи, после сортировки и двенадцати часов у стола — доброта во мне спит покрепче чем Белоснежка. Впрочем, завуалированные извинения засчитаны, беру следующий конверт.
Он без изысков, казенный, таких тут сотни. Почерк размашистый, лихой, с неожиданно выскакивающими вверх буквами. Макаров.
Улыбнулся. Жив-здоров, выписывается из госпиталя. Правая рука почти работает — спасибо мне и всей команде. Всякие разные новости, даже сплетни. Макаров подтверждает, что Алексеев висит на волоске, военные и флотские ждут высочайшего визита, в ходе которого все решится. Заодно и Безобразов тоже под раздачу попадет. Пустячок, а приятно.
Утро выдалось ясное, как по заказу. Сухая дорога, бодрый ветерок, солнце сквозь легкую дымку. Казалось бы — живи да радуйся. Только радоваться не тянуло.
Повозка скрипела терпеливо, как старый врач, которому опять велели выйти в ночное дежурство. Жиган, сидевший рядом, жевал что-то невнятное и смотрел на мир глазами человека, давно потерявшего интерес к его красоте.
Мы направлялись в тот самый полк, откуда прибыл поручик Волков. Проснувшись с утра, я вдруг понял — мне нужны были цифры. Иногда бумага говорит громче всех сирен. Как выяснилось, этот полк был единственным, в котором раздали каски. Вот мне и стало интересно, каковы же результаты испытаний.
Встретили меня на дальних подступах, но универсальный пароль «Князь Баталов из госпиталя Красного Креста» сработал и здесь. Потому что уже знали. Зарекомендовались уже. А с докторами ссориться — себя не жалеть. Провели сразу к командиру. С утра он был не в штабе, не в подразделениях, а в личном блиндаже. Может, молился за успех русского оружия, не знаю. Меня, кстати, внутрь пригласили. А что, уютненько, комфортно даже.
— Князь Баталов, заведую госпиталем Красного Креста. К нам вчера доставили вашего офицера, поручика Волкова.
— Подполковник Данилов, Вадим Георгиевич, — прохрипел басом высокий и тучный вояка лет сорока. — Про Волкова помню, вот, собирался отправить нарочного, узнать, как он там. Отличный ведь офицер растет! Рос, конечно, — грустно исправился он. — Вот, писал представление на него, анненское оружие…
— Вчера прооперировали. Опасности для жизни сейчас нет, хотя поручику предстоит длительное восстановление после ранения лица.
— Да уж, видел, не приведи Господь, — широко перекрестился Данилов. — Чаю, ваше сиятельство? У меня отличный, китайский. Духовитый, вкусный… Из трофеев.
Ого, уже трофеи пошли. Может, не так плохо дела у русской армии?
— С удовольствием.
И только после чая я изложил свою просьбу. Мне требуется небольшая справка, список потерь. С акцентом на ранения головы. Если можно получить подобную бумагу от соседних подразделений — моя благодарность не будет знать границ.
Я даже намекнул, что несколько причастен к появлению касок.
— Хорошая штука, нужная. Жаль, что интенданты не заказали на всех, — сразу заявил подполковник. — А справку сейчас подготовят. Вестового к соседям тоже пошлю.
Мы расстались почти друзьями.
Глава 10
ПЕТЕРБУРГЪ, 7 мая. Изъ всеподданнѣйшего отчета министра путей сообщенія видно, что пропускная способность Сибирской дороги, доведенная съ 20 апреля до пяти паръ сквозныхъ поѣздовъ, въ началѣ лета будетъ равна одиннадцати, а въ концѣ — тринадцати.
БЕРЛИНЪ, 8 мая. Изъ Харбина телеграфируютъ въ «Berliner Tageblatt»: 'здѣшнимъ военнымъ судомъ только что приговоренъ къ смертной казни одинъ японскій полковникъ и одинъ японскій капитанъ, пытавшіеся, переодѣтыми въ китайское платье, разрушить желѣзнодорожное полотно.
ПАРИЖЪ. Король Эдуардъ склоненъ къ вмѣшательству въ русско-японскій конфликтъ. Ходятъ слухи, что во время пребыванія своего въ Копенгагенѣ онъ предпринялъ въ этомъ направленіи нѣкоторые шаги. Въ высшихъ дипломатическихъ сферахъ полагаютъ, что вмѣшательство произойдетъ послѣ побѣды русскихъ войскъ на суше, причемъ Манчжурія отойдетъ окончательно къ Россіи, а Корея будетъ находиться подъ японскимъ протекторатомъ. Симпатіи англійскаго народа по отношеніи къ Россіи увеличиваются подъ вліяніемъ желанія скорѣйшаго достиженія мира.
Совещание в штабе проходило в здании бывшей миссии. Два балла из пяти по пригодности и комфорту. Стены облупленные, столы разномастные. Генералы сидели по кругу, некоторые пили чай, звякая подстаканниками. Ну и курили как паровозы. Открытые форточки с табачным дымом не справлялись. И ведь не скажешь ничего — я не председатель, приглашенный докладчик.
Только вошел, начал высматривать место, Кашталинский поднялся и подошел ко мне.
— Князь, — сказал он сдержанно. — От всей души благодарю. Поручик Волков… я очень дружен с его отцом… Спасибо.
Пожали руки и разошлись.
Совещание как совещание. Как обычно — про свои нужды и так знаю, а чужие мне неинтересны. Первая колонна марширует, и так далее.
Дошла очередь и до санитарных потерь. Сначала строевики отчитались, превращая на лету убитых в статистику. Потом пригласили и меня.
— Господа, — начал я. — Постараюсь ваше время не отнимать. У всех забот много. Вы здесь все заинтересованы в сбережении жизни солдат и офицеров. Недавно генерал Куропаткин разрешил использование металлических шлемов в зоне боевых действий. Накануне я увидел раненого, рядом с которым такой шлем лежал. И в нем застрял осколок. Не долетел до головы. Сегодня я получил справку о п